Сайт писателя
Андрея Анисимова

Дмитрий заверил тюремное начальство, что прекрасно провел здесь несколько дней и даже расписался в книге почетных зеков. Ему дали время пообедать и проститься с сотрапезниками. Белобровый Крис помял ему руку своей мягкой ладошкой и пожелал больше сюда не возвращаться. Мрачный вислоусый Рэм посетовал, что теперь место Крымова за столом займет другой русский, но, скорее всего, столь воспитанного и приличного соседа им больше не видать. По его мнению, Дмитрий являл собой редкое исключение. Поскольку большинство его соотечественников воры и пьяницы. Серийный убийца Мосли вместо прощания застенчиво улыбнулся и посоветовал Дмитрию никогда не поворачиваться спиной к незнакомым мужчинам. Что под этим подразумевал женственный монстр, Крымов так до конца и не понял. В финале неофициальной части церемонии трое «односидельцев» спели Дмитрию «Мурку», ставшую с легкой руки Яшки Пианиста гимном городской тюрьмы Карловых Вар. И уж совсем перед разлукой вся компания попросила дежурного робота запечатлеть их на память. Робот выстроил сидельцев рядком, взглянул на них электронным глазом и вынул из нагрудной щели четыре бумажных фотографии. Помимо карточек, Дмитрий в любое время имел возможность полюбоваться картинкой в сети. Для этого требовалось лишь надеть очки и вспомнить сей торжественный эпизод. Дева офицер тактично наблюдала за трогательной сценой на расстоянии. Дождавшись ее конца, вывела Дмитрия за пределы режимной зоны, где он сменил тюремную униформу на собственную одежду. И было решил, что его отпустят на все четыре стороны, но ошибся. У ворот тюрьмы его встретил другой офицер и совсем не дева, а престарелый родственник Радека. Древний страж усадил бывшего узника в полицейский электрокар и, кряхтя, устроился рядом. Дмитрий ни о чем спрашивать не стал, положившись на провидение, поскольку сегодня оно проявляло к нему благосклонность.
Мигая светом и вопя сиреной, казенное транспортное средство доставило Крымова до городского суда. Офицер снова грузно покинул салон, учтиво придерживая дверцу открытой. Выбравшись следом, Дмитрий очутился в объятиях брата. После объятий Остап Георгиевич повел его к судье. На этот раз ждать в приемной посетителям не пришлось. Да и секретарь судьи выглядел сегодня куда приветливее. Судья любезно усадил братьев в кресла, зачитал Дмитрию его права и обязанности.
До решения Большого жюри Дмитрий не имел права покидать пределы Евросоюза. Большое жюри соберется сразу после слушаний в парламенте. Во время перемещений внутри блока пользоваться ска-кабинами ему разрешено. Но, не дай Бог набрать адрес за ее пределами. В этом случае, до получения возрастной карты, он будет «удален». Покончив разъяснитедьную ркаботу, судья протянул Дмитрию банковскую карточку:
- Это вам.
Дмитрий покрутил карточку в руках:
- А что это?
Судья прокашлялся и глотнул воды из стакана.
- Господин Крымов, как жертве административной ошибки, вам полагается компенсация за ограничение свободы и за моральный ущерб. Сумма компенсации определена мной в двадцать пять тысяч хуаней. Этого вам хватит для оплаты возрастной карты на первый год. А в том случае, если вы попадете под параграф «ценность личности», потратите эти деньги по своему усмотрению.
Братья поблагодарили судью, и Остап Георгиевич спросил:
- Ваша светлость, а летать старым добрым способом брату не возбраняется?
- Такого пункта у меня нет. А все, что не запрещено – разрешено. Но и старым добрым способом покидать Евросоюз Дмитрию Крымову пока нельзя.
Оказавшись на улице, братья еще раз обнялись. И зашагали к набережной, радуясь столь благостному и неожиданному повороту судьбы.
- Остап, а куда мы собираемся лететь? – поинтересовался Дмитрий.
- У нас есть почти двое суток до слушаний. Давай слетаем в Эстонию. Хоть свой дом проверишь.
- А можно я возьму с собой Катрин?
Остап Георгиевич с трудом удержал серьезную мину:
- Дима, ты взрослый мальчик. Тебе девяносто восемь лет. Поэтому ты вправе решать такие вопросы самостоятельно.
- Значит, ты не против! – Обрадовался влюбленный долгожитель, пропуская мимо ушей иронию брата: - И когда надо лететь?
- Сегодня вечером. Зачем время терять? У нас его немного.
- Как скажешь, – ответил Дмитрий и тут же напялил очки. Катрин отозвалась мгновенно. Девушка уже собиралась навещать возлюбленного в тюрьме. Сообразив, что он свободен, на минуту лишилась дара речи. - Чего замолчала? Летишь с нами в Эстонию?
И Катрин заговорила:
- Погоди, я в шоке. Какая Эстония?
Дмитрий повторил. Катрин еще раз выслушала приглашение слетать на родину возлюбленного и снова замолчала.
- Ты опять в шоке?
- Нет, я думаю.
- О чем?
- У кого отпроситься на работе. Профессор так и не вернулся.
- Ты же сама теперь начальник. Зачем тебе отпрашиваться. Поставь в известность руководство - и вперед.
- Я боюсь.
- Руководства?
- Нет, самолета. Я никогда не летала по воздуху.
- Ерунда. Совсем не страшно. Я много летал в прошлой жизни. Говорят, теперь самолеты куда безопаснее.
- Хорошо. Летим.
Остап Георгиевич отошел на несколько шагов, дабы не смущать брата присутствием, но все слышал. Катрин говорила из офиса «Эдэмплац». Чтобы преодолеть расстояние в тридцать километров до Карловых Вар, ей требовалось шагнуть в кабину и выйти из нее возле Колоннады. Братьям, находящимся от места за два квартала, пришлось топать десять минут резвым шагом. Катрин их уже ждала. Завидев Дмитрия, девушку пару мгновений смущало присутствие Остапа Георгиевича. Но радость от встречи оказалась сильнее, и она бросилась Дмитрию в объятья.

******
Збигнев Залесский обожал оперу, и они с Иреной не пропускали ни одной премьеры. Сегодня в Вене давали Кармен. Но Збигнев сопровождать жену в оперу отказался. Хозе пел баритон Иванов, а в заглавной партии дебютировала Елена Полякова. Пережить такое засилье русских голосов, да еще в опере гениального француза, Збигневу не позволяли убеждения. Одного русского исполнителя в оперном спектакле он еще кое-как выносил, а точнее, не имел выбора. Солисты Большого и Мариинки практически полным составом перекочевали в Евросоюз и заполонили все основные оперные площадки. Нашествию русских голосов на европейскую сцену способствовала не только разница в гонорарах. В патриотическом угаре российские власти под верноподданический экстаз населения вытеснили из репертуара всё, не связанное с лубочным представлением об исконно славянской старине или не воспевающее величие русского народа во все периоды его героической истории. В репертуаре двух академических брендов остались Снегурочки, Хованщины, Золотые петушки, Князи Игори и Иваны Сусанины. Сам Чайковский впал в немилость. Во-первых, гей. Во-вторых, не чужд тлетворному влиянию западной музыки. «Черевички» продержались дольше. Но ревнители русского духа внезапно ополчились и на Гоголя - обнаружили в творениях великого писателя унизительную, по отношению к национальному менталитету, иронию. Музыку гея на сюжет русофоба министр культуры посчитал явлением вредоносным, и спектакль сняли. В результате воцарилась всеобщая благодать - на сцене Большого в лаптях пели, в зале Большого в лаптях слушали. Кому претило участвовать в квасной идиллии, покидали страну. На Запад перебирались интеллектуалы, ученые, продвинутые технари, а заодно и талантливые артисты. В Европе им тоже все не нравилось, но дома они задыхались. Причинную связь очередной волны русской эмиграции Збигнев понимал. И по логике вещей должен бы этим русским сочувствовать. Но пересилить свой комплекс русофоба не мог.
- Милый, я так люблю Бизе, давай сходим в Вену. Они же будут петь по-французски, – упрашивала Ирена супруга. Вокал и поэзию, внедренные в мозг, чипы не переводили. И оперы продолжали звучать на родном языке их создателей.
Збигнев поцеловал жене ручку и предложил:
- А ты сходи с Ганей. Она компании обрадуется. А заодно развлечешь подругу, пока ее Стефан в Китае.
- Неплохая идея, милый, - ответила Ирена и больше мужа не доставала.
Предвкушая провести вечер за просмотром шедевров польского кинематографа, Збигнев удалился в кабинет, достал из бара бутылку Хеннесси и улегся на тахту. Лежа слышал, как жена щебечет по сети с Ганей. Ска-кабина в Вене находилась как раз напротив оперного театра, и Ирена там назначала подруге свидание. Для нее самой имелась кабина в холле их небоскреба, и пани Залесская попадала в Вену, не выходя на улицу. Наконец жена хлопнула парадной дверью, наступила тишина, и, казалось, просмотру больше ничего не мешало. Збигнев отдавал должное Вайде и другим режиссерам конца прошлого века. Но особый восторг у него вызывали фильмы тех двадцатых. В них польское кино славило подвиги своих доблестных воинов, рассказывало, как они били русских хамов, пленяя сотни тысяч красноармейцев. От таких просмотров Збигнев получал почти эротическое удовольствие. Он уже надел очки, намереваясь запустить любимый фильм «Чудо над Вислой» Рышарда Брониславского. Но очки выдали сигнал связи, и он увидел Марту Блум.
- Дорогой Збигнев, простите, что отрываю в неурочное время. Но я должна вас увидеть. Дело не терпит отлагательств.
Залесский тяжело вздохнул и пригласил редакторшу:
- Вы помните, где мы недавно встретились в первый день катастрофы?
- Я прекрасно знаю ваш небоскреб у парка Пятидесятилетия. В нем живет масса моих знакомых, – сообщила Марта, – я даже знаю, на каком этаже ваша квартира.