Сайт писателя
Андрея Анисимова

    Не знаю, хорошо это или плохо, но поэзия давно соскользнула с того пьедестала, с которого некогда повелевала народными умами и душами. В наш век потребления поэзия прячется в маргинальную нишу, становясь блюдом для немногочисленных гурманов, устоявших от чар «духовного общепита». В том, что люди сыты, ничего плохого нет, но от того, что наш быт год от года примитивнее и глупее – грустно.
    Все эти измышления относятся к поэзии вообще, и ко мне лично никакого отношения не имеют. Сразу хочу предупредить, что поэтом себя никогда не заявлял, и на высокое звание поэта претензий не имею. Когда требовались стихотворные тексты для песен к пьесам, которые сочинял, писал их сам. Что касается стишков по жизни, то в отличие от многих романтических натур, из тех, кто грешил стихоплетством в юности, начал сочинять стишки уже вполне в зрелом возрасте. 
    В детстве поэзию обожал – читал запоем. Балдел от Пушкина и шпарил «Онегина» наизусть, как только научился читать. А произошло это раньше, чем пошел в школу. Глубинных смыслов поэта, естественно, не понимал, но музыка пушкинского слова завораживала, и хотелось повторять их бесконечно. Пушкин и до сего дня остается для меня единственным неповторимым. И не только потому, что он Гений рифмованного слова, но главное, что при этом он один из умнейших мужей России. И чем старше становишься, тем больше открываешь в нем того, что прежде не мог постичь. Думаю, до конца так и не пойму всех глубин этого удивительного явления. Чтобы понять Пушкина до конца, нужно самому быть гением. Но, увы, природа сим качеством меня не отметила. 
    После Пушкина переболел Лонгфелло с его «Гайаватой», «Горбунком» Ершова, Маршаком и Маяковским. Повзрослев, Есениным, Блоком и Мандельштамом. Позже зачитывался Уткиным и Евтушенко.
    А потом перестал читать новых поэтов вовсе. И не потому, что они казались недостойными, а по причине заполнения той части душевного хранилища, что под сей багаж у меня отведена. То же самое происходило и с великими бардами. Запустив в себя Вертинского, Окуджаву, Галича и Высоцкого, хранилище закрылось. Не знаю, как у остальных, но мне того, что принял и впитал, для бытия хватает. Помню, читал и Ницше, и Гёте, и Пастернака с Гумилёвым, и множество других знаковых поэтов, но ими не «заразился». Пытался понять, в чем величие Бродского, и к своему великому стыду, душевной дрожи от его творчества не ощутил. Но это, видимо, не его беда, а моя. Уверен, и сегодня творят превосходные «русскоязычные» поэты, и то, что я их не знаю, опять же не их беда. Но с возрастом становишься до занудства придирчивым привередой, и с этим ничего уже не поделаешь. 
    Желание записывать стихи возникало в разные периоды жизни, чаще на изломах судьбы, когда она что-то резко у меня меняла. За годы жизни стихотворных зарисовок некоторое количество набралось. Напечатал я их потому, что они являются частью некого духовного труда, а к труду я отношусь уважительно. Стихи мои, как и живописные этюды, связаны с событиями, имевшими на меня влияние. И нарождались они как некая реакция на реальность, которую я наблюдал. Жанр позволял эти наблюдения запечатлеть. У всякого художника, если он выходит за рамки ремесла, реальность перерабатывается в образы, обретая форму интеллектуального продукта. А способы выражения хороши те, что могут эти образы точнее выразить и донести. Иногда осенний сад способен сказать душе больше, чем многотомный роман. Да роман об облетевшем садике и не напишешь, а стишок - пожалуйста.
К таким эмоциональным зарисовкам я отношу свою поэзию, и прошу так её и воспринимать.