Сайт писателя
Андрея Анисимова

Сцены из спектакля "Авантюрная семейка."

Мой театр

Мой «роман» с театром возник с одной стороны закономерно, поскольку мама Вера Маркелова писала пьесы для детей и они шли во многих театрах необъятной страны. В том числе и в кукольном театре Таллинна «Мой папа лев» в переводе на эстонский. С другой - совершенно случайно, с неожиданного визита ко мне странного незнакомца с внешностью профессионального алкаша, из тех, что пьют, но не закусывают. Но случай этот имел предысторию.
Как я уже упоминал – мама писала пьесы. А я с малолетства присутствовал при ее беседах с режиссерами и артистами. Позже, готовя себя на художника, увлекался возможностью нарисовать не только декорации, но и самих персонажей. Поэтому одним из первых мест работы стала мастерская кукольного мультфильма, что в те годы находилась в здании церквушки на Старом Арбате. Устроил меня туда и опекал близкий мамин приятель Федор Савельевич Хитрук – один из столпов советской мультипликации. Опека эта, к сожалению, носила эпизодический характер. Хитрук трудился в главном офисе «Союзмультфильма» на Каляевской и на Арбат наведывался редко.Мысли связать свою судьбу с мультипликацией тогда меня посещали постоянно. Но мультипликатором я не стал – создавать куклы по чужим эскизам скучно. Хотелось придумывать свои. Да и совмещать работу с учебой не получалось. Лето поработал и сбежал. Для заработка стал рисовать графические шутки для газет и журналов.
Неожиданный успех на этом поприще обернулся приглашением в «Литературную газету». Газета тогда являлась оазисом для российских интеллигентов. В ней служил Булат Окуджава, отделом юмора заведовал Виктор Веселовский, и еще много замечательных людей или служили в редакции, или состояли в авторах. От общения с ними ловил кураж, и сам начал пописывать прозу.
Повесть и пьесу «Чердак с видом на звезды» написал как-то вдруг... В момент, когда хрущевская оттепель закончилась и взаимоотношения художника и власти снова начали принимать уродливые чисто совковые формы. Снова зазвучали идиотские призывы не выходить за рамки социалистического реализма, похожие на заклинания шамана, который сам не знает о чем талдычит. Что такое этот самый соцреализм не могли толком объяснить и сами его идеологи. Имелся набор достаточно примитивных штампов. Герой должен трудиться не покладая рук. Преодолевать всевозможные припятствия и перевыполнять план. Происхождение положительного героя требовалось пролетарско-крестьянское. А интеллигент (если таковой имелся) был им поучаем и перевоспитуем. Но главное, власть хотела, чтобы художник ее восхвалял. Все это, особенно после «оттепели», вызывало протест в организме «молодого творца», что и вылилось на страницы его повести. Повесть показал маме. Она и посоветовала сочинить по ней пьесу для кукольного театра, но для взрослых.

Пьеса получилась ехидная, но без политики.. Ее героем стал мышь-поэт Судирус, а действие происходило в Звергороде. По наивности я отнес свое сочинение в театр Образцова. Завлитом там служил Борис Поюровский, мудрый и осторожный еврей, дороживший своим местом. Место это было и впрямь завидное. Образцов редко выдавал премьеры, гонял по свету «Необыкновенный концерт» и завлиту работы доставалось немного, а престиж и оклад были обеспечены. Ничего антисоветского в моей пьесе не было. Но осторожность цензуры и ее умение отыскивать в самых фантастических вещах аналогии с совковым жизнеустройством для начинающего художника были непостижимы. Поюровский пригласил меня для беседы домой. Видно, в стенах рабочего кабинета он говорить не решился.
- Мне ваша пьеса нравится, – сказал он, оглянувшись по сторонам, хотя кроме нас в квартире никого не было. – Но о постановке ее в Москве речи идти не может. Вообщем, вы талантливый человек, но с головкой у вас не все в порядке.
На этой лирической ноте мы и расстались. Но пьесу мне Поюровский не отдал. А я не требовал.
И вот через пару месяцев после этого, когда я о свом разговоре с ним забыл, в парадное нашей хрущевки на Речном вокзале раздался звонок. Открыв дверь, я обнаружил того самого незнакомца, что сильно смахивал на алкоголика. Но вместо просьбы о трех рублях мужик поинтересовался, не я ли Андрей Юрьевич Анисимов. В свои двадцать четыре года ко мне еще так не обращались.
Мужик оказался не алкашом, а главным режиссером молодежного театра в Узбекистане. Звали его Владимир Сергеевич Иогельсен. Кажется, он из обрусевших шведов, задолго до революции осевших в Питере. И внешности своей Владимир Сергеевич обязан вовсе не горячительным напиткам, а десяти годам колымских лагерей, куда он попал после освобождения из немецкого плена.
Биография Иогельсена заслуживает отдельного романа. До войны, отучившись в ленинградском театральном институте вместе с Аркадием Райкиным, Борисом Равенских и Никитой Богословским, он был принят режиссером в театр Ленсовета под руководством Сергея Эрнестовича Радлова. До войны особой популярностью пользовались всего три театра - Мейерхольда, Таирова в Москве и Радлова в Питере. Несколько первых спектаклей Иогельсена имели оглушительный успех. Подходы к кассам охраняла конная милиция. Название я запомнил только одно – «Карьера Дызмы».
Столь успешное начало театральной карьеры обернулось для Иогельсена большой личной трагедией. Войной театр Радлова был застигнут на гастролях в Пятигорске, где попал в окружение. Труппу театра немцы перевезли в Германию, где артисты (любопытный и малоизвестный факт) давали представления в лагерях для русских военнопленных. После освобождения и Радлов, и Иогельсен были репрессированы. Но всё это было потом. А пока восторги публики и толпы поклонниц.

Владимир Сергеевич, помимо своих знаменитых однокурсников, знал и работал со многими удивительными людьми, например с писателем Олешей, и замечательно про этих людей рассказывал. С Юрием Карловичем Олешей театр Радлова заключил договор на пьесу. Писателю-москвичу для работы сняли шикарный номер в «Европейской». Утром в день приезда он открыл тетрадь и написал в ней название пьесы. Через месяц он съехал, но в тетради не добавилось ни единой строчки. Днем писатель выпивал, а по вечерам, получив в костюмерной театра фрак, отсматривал репертуар театра Ленсовета, для которого якобы работал. Своя одежда посещать вечерние представления ему не позволяла – классик ходил в лохмотьях.
Но все это я узнал в ходе дальнейшего общения. А в тот день Иогельсен заявил, что хочет открывать свой молодежный театр моей пьесой. Мало того, он пожелал предложить мне ее оформить в качестве художника-постановщика. И вообще он ищет себе главного художника, и мы могли бы договориться. Режиссер в Москве квартиры не имел, а неделю прожил у меня, где под его диктовку я рисовал декорации и маски.
Побывать в Средней Азии мечтал давно. Служба в литературной газете позволила объездить почти всю страну, но республики Средней Азии в моем командировочном плане отсутствовали. К чести своей должен заметить, что я предупредил режиссера о сомнениях Поюровского по поводу благосклонности совковой цензуры, но он заверил, что узбеки подтекстов пьесы не поймут и он добьется разрешения местных властей.
Забрав папку с эскизами, Владимир Сергеевич отбыл в Ташкент. После лагерей работа в двух столицах ему была заказана. Минкультуры послало его вести курс в ташкентском театральном институте. А узбекские власти разрешили ему своих первых выпускников превратить в тетральную труппу. Так появился на свет новый молодежный кукольный театр с лирическим названием «Лола», что в переводе с узбекского означает тюльпан.