Сайт писателя
Андрея Анисимова

Над предложением занять должность главного художника я обещал подумать. И уже был готов согласиться. За неделю совместной жизни и работы Иогельсен меня обворожил, и я готов был следовать за ним куда угодно. И тогда еще скорее интуитивно, нежели разумом, понял, что судьба свела меня с большим мастером своего дела, поучиться у которого можно только мечтать. Блистательная театральная школа, что он прошел и нес в себе, явление уже тогда уникальное. А сегодня мастеров этого класса в России уже нет.
В театре Владимир Сергеевич понимал все, в конъюнктуре и власти – ничего. Узбеки поняли подтексты и пьесу запретили. Но мы оба хотели продолжать общение, и Владимир Сергеевич принял к постановке пьесу моей мамы и пригласил меня художником. Я распрощался с газетой и уехал в Узбекистан.
Сначала планировал на одну постановку, а остался на пять лет. И не жалею. Во-первых, за месяц Восток постичь невозможно. Это особый мир со своими законами и своим менталитетом. Пренебрежительное российское словечко «чурка» имеет право на существование. Глупых, малообразованных людей и на Востоке хватает. Их там не больше и не меньше, чем жлобов в России. Но даже молодой «чурка» вскочит с сиденья в автобусе, чтобы уступить место старику. Но помимо необразованного и довольно примитивного контингента, среди узбеков множество умных, тонких и по-настоящему мудрых людей. И все это открывается чужаку не сразу. Тебя постепенно оценивают, улыбчивые маски со временем превращаются в радушные лица, и результате ты получаешь надежных и верных друзей.
За пять лет совместной работы с мастером я впервые понял, что такое высшее образование. С педагогами мне не везло. Среди художников, у которых доводилось учиться, настоящих талантов встречалось мало. Да и ремесло они давали уж как-то тоскливо. А ученику важно ощущать, что мастер стоит так высоко в своем деле, что тебе туда долго не запрыгнуть. С Иогельсеном я заделался не только театральным художником, а и вполне профессиональным режиссером.
Но до его высот мастерства так и не дотянулся. Вот простой пример – в театр приняли артиста. Он стал репетировать пьесу и выказал полную профнепригодность. Не мог сделать ни одной фразы, ни одного жеста без фальши и пошлости. Я пошел к Иогельсену и спросил его, зачем он взял этого болвана. Владимир Сергеевич улыбнулся:
– Не спешите, Андрюша, с артистом надо работать. Пригласите его ко мне.
Через неделю Иогельсен предложил мне повторить репетицию. И я не узнал парня. Он был точен, правдив и даже талантлив. После этого случая я навсегда запомнил свое место. Да, я могу придумать постановку и осуществить ее с артистами, которые понимают меня с полуслова. Но сделать актера из бревна я не могу.
Пять лет пролетели незаметно. Было много работы, были премии на фестивалях. Мои куклы и маски из спектаклей красуются в музейных витринах театра имени Образцова. У меня даже была грамота, врученная товарищем Екатериной Фурцевой. Хотел ее отксерить и поместить на сайт, но не нашел. Подобных бумаг я раньше стеснялся, а теперь это было бы свидетельство истории. Зато нашел справку для домоуправления, что служу в «Литературной газете». Без таких справок можно было угодить в тунеядцы и улететь из Москвы за сто первый километр.
Настал момент, когда мастер передал мне все, что мог, и Восток перестал быть для меня загадочным. Я вернулся в Москву. Кукольники по всей стране после фестивалей меня знали и приглашений из разных театров приходило много. На несколько я согласился. Но режиссера класса Иогельсена найти непросто. Денег в театре платят мало, а интересно работать не давала цензура. И я решил больше этим не заниматься. Служить соцреализму тоже не хотел. Во-первых, хочется себя уважать, а во-вторых, при брежневском застое возвращаться к газетной графике тошно.
Еще студентом увлекался керамикой, друзья предложили выгодный заказ – подсвечники для люстр Троице-Сергиевой Лавры. Их требовалось несколько сотен. Я поехал в Гжель, чтобы пропустить заказ через трофимовский фарфоровый завод. Мужики - форматоры и печники - меня знали и с радостью отнеслись к моему заказу, воспринимая его как свою «халтуру». Но такой объем мог лишить завод месячного плана, и печи пропустить его через себя не могли. Дело встало, а аванс я уже получил и частично истратил на это производство. Пришлось заводить собственную мастерскую в Москве.
Выполнив заказ, я всерьез увлекся фарфором и на долгие годы превратился в керамиста. Друзья помогли получить помещение под мастерскую. Такие помещения для художников выдавались либо в подвалах, либо на чердаках. Я выбрал подвал - на чердаке печки не построишь, да и глины не натаскаешься. Но длительная работа в подвале грозила превратить меня в инвалида. Фарфоровые краски при обжиге выделяют много дряни.
Стал искать дом за городом, чтобы трудиться на воздухе. Но жить и работать хочется в комфортных условиях. А в России на природе либо избяные дачи без воды и сортира, либо дачные участки, куда зимой не доберешься, да и водопровод сезонный. Теперь новые русские строят за городом виллы и живут за высокими заборами. А тогда всего этого еще не было. Свою дачу предложил художник Глазунов. Илья Сергеевич ездил в горы к моему отцу, правда, на лыжах не катался, а ходил на высоких каблуках, чтобы добавить себе росту, и жеманно кутался в белый шарф. Дачу он продавал на Рублевке, но не на самой, а в Воронках, что за рестораном Архангельское. Продавал, потому что уже был в курсе, что под его окнами пойдет новая рижская трасса.
Я поехал смотреть его владение. Дом оказался в хозяина. К избе были пристроены три колонны под «ампир», клозет был, но не работал, а великолепную мраморную полку над камином он пообещал забрать с собой. Потом от одной литературной старухи, что вечно служила в Союзе писателей на Поварской, я узнал, что эту полку Глазунов выдрал из кухонного камина их старой арбатской коммуналки. Цену за свою бутафорскую избу он заломил изрядную, но просил рассказывать, что я получил от него дом в подарок. За что обещал помочь с оформлением. Район Рублевки и тогда считался особенным, поскольку там держали свои дачи члены Политбюро и иностранные дипломаты. Пока я размышлял, как поступить, в Москву приехал мой приятель из Эстонии. Посмотрел со мной дом и сказал:
– Курат (любимое эстонское ругательство, обозначает «черт»), такое говно и за такие деньги. Купи дом у нас. И сортир будет работать, и дороги почистят.
Так я в 1980-м году оказался в Эстонии. Через несколько лет открыл в Таллинне на улице Вооримехе салон фарфоровых изделий и до конца «перестройки» о театре не вспоминал.
Развал Союза застал в эстонской деревне. При том, что в России многие считают эстонцев чуть ли не фашистами, став свободными, они убивать русских не стали. До меня порой доходили слухи о проявлениях антагонизма, но на себе я ничего не почувствовал. Мои эстонские друзья отношение ко мне не меняли, а эстонские соседи оказались и вовсе лучше родни. На них я спокойно оставлял престарелую маму, которая и дожила в Эстонии почти до девяноста и покоится на нашем деревенском кладбище.
Но далеко не везде для русскоязычных людей «развод» прошел столь гладко. Русскую труппу в в узбекском молодежном театре закрыли, а семейная пара артистов Саша и Люба Айсины перебрались в Россию. К тому времени они уже имели звания, и им предложили организовать театр в подмосковном Жуковском. Мэром города стал интеллигент ученый Роберт Овсянников, который идею театра горячо поддержал. Ребятам дали квартиру и два помещения - малую сцену в подвальчике, рядом с их домом, и большую – в бывшем городском кинотеатре. Саша Айсин талантливый артист, его жена Люба тоже человек одаренный, но театру нужен постановщик и репертур. Саша приехал ко мне в Эстонию, героически боролся с одуванчиками на моем газоне и исподволь агитировал меня поработать вместе. Цензура к этому времени приказала долго жить – пиши и ставь, что хочешь. Театр назвался музыкально-драматическим, поскольку и Саша, и Люба и их тогда юная дочь Ольга страстно музицировали.
Если мой союз с фарфором можно считать браком по расчету, то театр – это любовь. Естественно, для художника любовь важнее. Так я стал главным режиссером ЭМДТ – Эксперементального музыкально- драматического театра. Саша с Любой уже набрали студию, где обучали театральному мастерству детей самого разного возраста.
Надо было с чего-то начинать. И я решил сочинить пьесу о жизни самих артистов и нашего любимого Владимира Сергеевича Иогельсена. Его судьба покруче иного детектива, да и молодым артистам уже довелось немало пережить. Фоном для действия я решил взять популярные мелодии из времени, о котором идет речь на сцене. А оно объединило и Колыму Иогельсена, и распад Союза и много чего еще. Спектакль получился очень трогательный. Многие зрители выходили с покрасневшими от слез глазами. В конце премьеры мы звонили Иогельсену в Ташкент, и он слышал овацию зала в свой адрес.

Спектакль возили на гастроли, в том числе и в Эстонию. Но в нем я занял всего четверых артистов. Люба с Сашей и их дочь Оля играли сами себя, и еще участвовал джазовый музыкант Саша Пантюхин. Надо сказать, что он блестяще сыграл не только мелодии сопровождения, но и роль стороннего комментатора чужих судеб.
А молодежь простаивала. Я долго думал над пьсой, в которой могли бы играть малыши, подростки и взрослые. И решил сделать такой спектакль из сказок Шахерезады – Волшебная лампа Алладина. И не просто показать сказку, а выстроить на сцене как бы репетицию сказочного спектакля. Пришлось писать тексты песен и заказывать музыку. Композитором спектакля стал Борис Киселев. А спектакль «Репетиция сказки» на славу послужил театру. Он был множество раз показан в России и побывал на гастролях как в Эстонии, так и в других странах Европы, в том числе и во Франции.