Сайт писателя
Андрея Анисимова

— Богам нужны вершины. Чем Тибет для этого плох? — наивным тоном переспросил хозяин кабинета.
— Очень интересная мысль. Не поверите, Феликс, сегодня ночью в поезде я думал о Тибете.
— Вот и чудненько. Кончайте в Белоруссии с немцами и подключайтесь к нашей игре. Она только в зачатке. — И железный Феликс протянул Глебу Ивановичу свою влажную ладонь туберкулезника.

* * *

Незаконченный роман Каребина Слава за ночь дочитал. Хотя углубиться в текст, как он это делал раньше, молодому следователю не удалось. Слишком острыми становились события в его профессиональной жизни. Старший лейтенант часто откладывал листки, обходил квартиру и заглядывал в дверной глазок. Но никого там не видел и возвращался к чтению. К трем ночи он текст добил, хоть и читал рассеянно, а поскольку не смог сконцентрировать внимание, последние главы решил просмотреть еще раз позже.
Молодой человек улегся на тахту и попытался осмыслить полученную накануне информацию. Как попал магический хрусталь в руки писателя? По словам Старовцевой, Олег Иванович не исключал трагического конца. Недаром он просил приятельницу передать камень в случае своей гибели неизвестному человеку с загадочным именем. Это имя Слава встречал в начале романа. Трудно себе представить, что на свет явился стопятидесятилетний старик, даже если предположить, что на самом деле его не застрелили чекисты, как об этом пишет Каребин.
Затем Синицын вспомнил хозяина дачи. Муж Ирины внешне очень подходил под описание убийцы Рачевской, выданное охранником издательства Гуровичем. Бывший чекист словно видел этого человека, и его версию подкрепило заключение криминалиста Антюкова — люком в «Издательском доме» Рачевской недавно пользовались. Как и предполагал охранник, ловкач пробрался туда по крыше, через вентиляционный люк проник в помещение и тем же путем скрылся. Убийца работал без перчаток и изрядно наследил. Что для профессионального киллера довольно странно. Слава подумал, что такое дилетантское поведение скорее наводит на мысль, что на крыше побывал случайный преступник. Теперь сверить «пальчики»
Старовцева со следами на чердаке труда не составит.
Но зачем старшему научному сотруднику, интеллигентному человеку, стрелять в женщину? Допустим, писателя он мог застрелить из ревности. Ира не скрывала, что у Каребина раньше был с ней роман. Старовцев мог подозревать, что этот роман продолжается , вот и совершил преступление. Подобная версия выглядела не очень убедительно, но человеческие чувства — дело сложное. «Надо завтра поговорить с Лебедевым. И вообще устроить совет всей группы», — подумал Синицын.
Подходя вчера к дому в Гороховском переулке, он заметил Конюхова, который вел наружное наблюдение. Они мигнули друг другу, но общаться с коллегой на улице Слава не стал. Их контакт мог засечь преступник или преступники, если те крутились возле квартиры вдовы. Значит, Конюхова из отпуска отозвали, и теперь группа в полном составе, понял старший лейтенант и связался с Геной по мобильному. Они немного поговорили, и Слава сообщил, что намеревается завтра после обеда созвать группу на совет. Ночью они больше не контачили. Это означало, что и у Конюхова все спокойно.
Сейчас, несмотря на позднее время, Синицын спать не хотел, нервное напряжение молодого следователя не отпускало. Слава лежал в полной темноте и слышал каждый шорох. Поэтому явную возню в замке входной двери он засек сразу.
Старший лейтенант вскочил, вынул пистолет и на цыпочках прокрался в прихожую. Ключ медленно повернулся, и дверь тихо отворилась. Слава не шевелился. Свет с лестничной площадки не давал рассмотреть вошедшего, но очертание фигуры этот свет заметить позволял. В дверях стояла женщина с большим пакетом. Свободной рукой она привычным движением пошарила по стене и нашла выключатель. Лампочка в прихожей осветила Машу Баранову, — Это вы? — выдохнул Слава.
— Здравствуйте, Вячеслав Валерьевич, — поздоровалась Маша, будто они встретились в самой обычной обстановке. На оружие в руках старшего лейтенанта молодая женщина внимания не обратила. Она спокойно закрыла дверь и прошла мимо.
Изумленный Синицын молча проследовал за ней. Маша дошагала до кухни, открыла холодильник и стала выкладывать туда продукты из пакета.
— Я подумала, что запасы продовольствия кончились и вам нечего есть, — пояснила Баранова свои действия. — Хотите, я сварю кофе?
— Спасибо, Маша. Это очень трогательно с вашей стороны. Но на дворе три часа ночи, — продолжая находиться в прострации от ночного визита дамы, возразил следователь.
— Ну и что? Вы же не спите, — резонно возразила Баранова.
— Я не сплю. Но одной женщине бродить по ночам опасно. Зачем вы приехали в такое время?
— Сказать честно? — спросила Маша и посмотрела спокойными голубыми глазами ему в лицо.
— Буду весьма благодарен, — заверил молодой человек.
— Не хочу больше спать одна, — призналась Баранова, от чего Синицын густо покраснел. — Что вы молчите? И уберите, наконец, ваш противный пистолет.
Слава запихнул табельное оружие в кобуру и продолжал молча взирать на молодую вдову, потому что не мог найти слов.
— Вы не подумайте чего‑нибудь плохого. Я очень спокойная. Мне просто надо, чтобы со мной кто‑нибудь спал… — пояснила Маша.
— Так у вас же мама, —. промямлил Синицын и покраснел еще сильнее.
— Ну что вы, Вячеслав Валерьевич! Мама ведь женщина. Я не могу с ней спать. Мне нужно, чтобы это был мужчина. Вы попейте кофе и ложитесь, а я устроюсь рядом и тихо посплю. А пока садитесь за стол. Не стойте, как каланча.
— Баранова надела передник и принялась хозяйничать.
Синицын впервые находился в столь дурацком положении. Возмущаться или объяснять про невесту казалось глупым. Найти еще какие‑нибудь аргументы, чтобы отклонить предложение Маши о совместном сне, Слава не сумел. Он уселся за стол и без слов наблюдал за действиями хозяйки.
Она не спеша нарезала сыр и ветчину, настругала ровными кружками помидоры и поставила на стол чашки с тарелками. Через десять минут ужин был готов. К своему удивлению, молодой человек обнаружил, что изрядно проголодался, и с удовольствием принялся за еду. Маша все делала спокойно и уверенно. Она успевала жевать сама, подливать кофе молодому человеку и подрезать быстро исчезающие ветчину и сыр. Челюсти Славы двигались сами собой, и это движение постепенно чувство неловкости притупило. Кофе Маша сварила отменный и достаточно крепкий. Если Синицын и раньше не мог заснуть, то теперь он был бодр как никогда.
— Еще? — деловито поинтересовалась Баранова, заметив возле Славы опустевшую тарелку.
— Нет, спасибо. Я вполне наелся, — ответил старший лейтенант.
— Тогда ложитесь. Я ополоснусь и приду, — посемейному просто предупредила женщина.
Слава промолчал, вышел из кухни, обошел квартиру и снова заглянул в дверной глазок. Но необходимости в этом уже не было. Свет, горящий на кухне и в прихожей, был хорошо виден с улицы, засада милиции теряла всякий смысл.
"Представляю, как потешается Конюхов, — поежился старший лейтенант.
— Человека сорвали из отпуска для того, чтобы он наблюдал с улицы ужин вдовы со своим коллегой. Пожалуй, смеха в отделе будет не на один месяц".
— Почему вы не ложитесь? — услышал он из спальни.
— Я на дежурстве и не имею права спать, — крикнул Слава.
— Тогда посидите со мной рядом. Вам же все равно где сидеть, — ответила Маша из постели.
На это возразить старшему лейтенанту было нечего. Он взял из ванной текст романа Каребина и направился в спальню к его жене. В главе, которую Слава стал перечитывать, рассказывалось тоже о ночи, только эта ночь была почти сто лет назад.

* * *

Настенные часы в гостиной глухо пробили два часа. Сверчок, стрекотавший за печкой, затих, подождал, когда глухой звон брегета осядет в сумерках спящего дома, и застрекотал снова.
Стерн лежал с закрытыми глазами, и трудно было понять, спит он или погружен в мысли. Накануне нищий мыслитель принял драгоценности из портфеля Шульца и лег в кровать богачом, А теперь лежал и мучился угрызениями совести.
Как он посмотрит в глаза русским эмигрантам после того, как продался красным?
Только месяц назад Стерн отослал статью в парижскую газету «Белое дело». В ней он называл большевиков варварами и дикарями, убедительно доказывая, что насильственный эксперимент марксистов по сути — низкая жажда власти выскочек из черни и отщепенцев‑неудачников. Сколько благодарных откликов пришло из разных стран Европы! Даже Федор Иванович Шаляпин вызвался пожать ему руку при встрече.
Стерн читал письма знакомых по Петербургу вельмож, профессоров, артистов, и глаза его становились влажными. Как же он мог взять золото, на котором кровь их родных и близких! Выходит, всех этих людей он предал?!
Шульц обещал не впутывать его в политику. Но Стерн не ребенок. Зачем им вкладывать капитал в действительного статского советника? Зачем благодетельствовать его превосходительству, к которому у красных плебеев, кроме ненависти, нет никаких чувств? Святослав Альфредович пытался прогнать злые и обидные мысли, но они накатывались, как морские волны.
Алиса Николасвна приподнялась на локтях и беззвучно посмотрела в лицо мужа. Стерну, почувствовавшему ее взгляд, хотелось сказать жене что‑нибудь резкое и обидное, но он сдержался, надеясь, что супруге надоест на него пялиться и она уснет. Однако Алиса Николасвна не ложилась, а продолжала пристально вглядываться в черты мужа.
— Почему вы, мой друг, не спите? — не двигаясь и не открывая глаз, поинтересовался Стерн.
— Я смотрю на вас и думаю, что мне посчастливилось быть вашим современником, мало этого, мне дозволено разделить с вами судьбу. Это такое счастье — сопутствовать вам!