Содержание материала
Страница 28 из 52
— Дамы и господам — начал Ерожин, — я сделаю все, что в моих силах, но вас попрошу взять себя в руки и спокойно изложить факты.
Через полчаса Петр Григорьевич сумел выслушать всех по очереди и составить некоторое представление о случившемся. Теперь возникла необходимость ознакомиться с точкой зрения следствия. Ерожин позвонил замминистра и попросил принять его по срочному делу. Генерал уже был в курсе и дал согласие.
Петр Григорьевич отправился к нему на квартиру.
Грыжин принял Ерожина в халате. Волосатые кривые ноги генерала комично ступали шлепанцами по ковру. Ковров в доме имелось во множестве. Огромная квартира Грыжина была безвкусно и дорого обставлена. По некоторому бедламу в гостиной, где прямо на полировке прекрасного стола лежал нарезанный финкой лимон и стояла початая бутылка вечного армянского коньяка марки «Ани» — Другого Грыжин не употреблял, — Ерожин догадался, что генеральша с внуками на даче. Кроме злополучной дочки Сони, что так сильно изменила судьбу провинциального сыщика, у генерала вырос сын Николай и, женившись, дважды сделал Грыжина дедушкой. Соня детей так и не родила, продолжая порхать вольной птахой. Дочь жила отдельно.
— Везет тебе на семейные убийства, — сказал Грыжин вместо приветствия, наливая Ерожину коньяк. — Давай по одной.
Ерожин с удовольствием опрокинул монументальную стопку чешского хрусталя и закусил лимоном.
— Жрать будешь? У меня супа Варя наварила, как на роту. Есть некому. Я один супы не ем. Супец, однако, знатный. Пойдем, налью.
Не дожидаясь согласия Ерожина, генерал зашлепал на кухню, где также особого порядка не наблюдалось.
Нержавеющий кузов мойки с трудом вмещал грязную посуду. Скрюченный нарез сыра зажелтевшими краями наводил на мысли о сроке годности. Опустошенные бутылки «Ани» сиротливо выглядывали из приоткрытого под мойкой шкафа. Ерожин знал, что домработница Варя, автор супа, который ему предстояло откушать, является на генеральскую квартиру через день и, обнаружив житейские следы генеральской жизни, поносит Грыжина громким визгливым голосом минут десять. Причем пришедшие из русского мата определения неряшливости генерала, выдуманные ею самой или привезенные из давней деревенской жизни Варвары Федотовны, заставляли Ерожина поначалу с трудом сдавливать рвавшийся наружу гогот. Генерал терпел обидные слова молча, только тихо посапывая и наливаясь краснотой. Ерожин догадывался, что Грыжин даже от министра такое никогда бы не стерпел. Однажды в бане, сильно поддав, Грыжин поведал историю домработницы.
— Знаешь, Петька, почему я против Варьки слова не скажу, как бы она меня ни поносила? Вот слушай. Может, для своей жизни вывод сделаешь. Варвара Федотовна жила в нашей деревне под Новгородом, откуда я родом.
Жила напротив нас соседкой. Я был сопливый, а она уже в девках ходила. Я, когда училище кончил, войны прихватил, в милиции чины стал прибавлять. Мать навестить все времени не хватало. Приехал на похороны. Варвара на меня тогда и наехала. Уж она меня костила!
Чего я только не наслушался. Сама она к тому времени вдовой стала. Детей ей Бог не дал. Она мою мать до последнего дня опекала, а главное, от меня ей письма придумывала. Я эти письма до сих пор храню. Бывает, и теперь, останусь один — перечту и напьюсь, напьюсь и реву. Я, конечно, ее к себе забрал. А куда денешься?
Все это Ерожин вспомнил, с удовольствием доканчивая тарелку Вариного супа.
— Вам завтра от Варвары Федотовны, Иван Григорьевич, достанется, — сказал он генералу и допил свой коньяк.
— Да уж, — согласился Грыжин. — Ну, не впервой. Давай теперь помозгуем, Петя, что делать. Делишки у аксеновской дочки дрянные.
С какой стороны ни прикинь. Говно дела. Хоть ты и ловок, но отмазать девчонку нелегко. Показания сняты, в протоколе записаны. Сам знаешь, что тебе объяснять. Вертись. Чем смогу — помогу. Сильно светиться не хочу: я и так демократам как бельмо. Они старую гвардию с трудом терпят. Министров так каждый год меняют. А я бы, Петруха, еще пару лет поработал. На пенсии сопьюсь. Аксенову помочь надо.
Он мужик свой. Никогда один не воровал, друзей не закладывал. Случай с девчонкой странный. Я тебя, как опытного специалиста, введу консультантом на время следствия. А дальше — сам.
На Петровку Ерожин не поехал, а позвонил Боброву. Боброва он немного знал. Друзьями они не числились, но и вражды не завели.
— Приезжай, принимай дело, — сказал Бобров. — А я в отпуск. Пора дачу строить.
— Нет у меня полномочий принимать дело, — ответил Ерожин. — Вместе разберемся, пироги тебе. Я теперь частное лицо, пенсионер. Генерал попросил, отказать не могу. Поэтому на рожон не лезь, давай поужинаем вместе и покалякаем.
Бобров помялся, но приглашение принял.
Поужинали в «Эрмитаже» Боброва там знали и обдирать побоялись. Но все равно, полмиллиона Ерожину пришлось выложить. И это притом, что в ресторане кормили соседа с Петровки. «А во сколько бы встал ужин обычному клиенту?» — прикинул Ерожин. Выпили по сто граммов, закусили рыбкой. Бобров умял бифштекс. Ерожин после генеральского супчика ограничился жульеном.
Ерожин объяснил Боброву, что кажущаяся простота дела — одна видимость. У девчонки есть алиби. Конечно, показания лифтера стоят дороже показаний родственников, но на даче в Нахабино Любу видели, и об этом станет известно. Видела охрана поселка и домработница Кроткиных. И наверняка еще найдутся люди. А за пять минут съездить в Москву, убить человека и вернуться не так просто. Боброву на это возразить было нечего.
— Раз ты семью знаешь, тебе и карты в руки, — произнес Бобров и залпом выпил водку.
Из ресторана Ерожин отправился на Плющиху. Его интересовала личность старика лифтера. Побродив по двору, он обнаружил комнатку в подвале. Там слесарь нес дежурную службу по дому. Остановившись у двери, глухо обитой дерматином, Петр Григорьевич прислушался. Из помещения неслись звуки. Распахнув дверь, Ерожин с трудом заставил себя не заткнуть уши. В комнатушке, обставленной пыльным диваном, верстаком и тисками с обрезками труб, расположились пять субъектов с бритыми головами и музицировали. Самый долговязый стоял возле двери, прислонившись. к верстаку, и, не отрывая пальцев от струн гитары, оглядел Ерожина, после чего сказал: «Не сквози. Или туда, или сюда».
Ерожин вошел, прикрыв за собой дверь.
Ушные перепонки получили дополнительную нагрузку. Вся компания из за бритых голов и украшенной кусками железа кожаной одежды казалась на одно лицо. Но, вглядевшись, Ерожин понял, что публика достаточно разношерстная. Ударнику перевалило за тридцать.
Серьга в ухе и синеватые разводы грима возраст скрыть не могли. На духовом инструменте — Ерожин не отличал трубы от саксофона — дудел почти юнец. Клавишную машину истязал молодой человек лет двадцати трех.
Пятый — мужчина лет сорока — сидел на диване и рассматривал какие то записи. Пытка Ерожина продолжалась минуты три. Ему это показалось вечностью. Наконец оркестр стих.
Взрослый мужчина отложил бумаги.
— Из какой квартиры? Что случилось?
— Вы и есть дежурный сантехник? — поинтересовался Ерожин.
— Это наш художественный руководитель, — сообщил гитарист.
— И дежурный слесарь, — подтвердил художественный руководитель. — Излагайте вашу проблему. Видите, мы репетируем.
Ерожин в своей практике не раз встречался с богемой подобного рода. Из их среды попадалось немало наркоманов. Однако в подвале запаха наркотиков Ерожин не ощутил. Пустых водочных бутылок не заметил, поэтому он решил пойти на откровенность.
— Я тут не живу. С кранами у меня все в порядке. Я просто мент.
— А а а, — сказал гитарист. — Жильцы вызвали. Тишины хотят. Так нас на улице не слышно.
— Никто меня не вызывал. У меня свои проблемы. Вот мое удостоверение. — И Ерожин протянул старшему свою корочку.
— Подполковника по подвалам шарить не пошлют, — сообщил раздумчиво художественный руководитель и протянул документ клавишнику. Тот поглядел и передал трубачу, трубач — гитаристу. Удостоверение вернулось к Ерожину. Не дождавшись комментариев, Петр Григорьевич сообщил:
— В вашем доме убили человека.
— А, жмурика с третьего этажа, — понял трубач. — Мы его не убивали. Он не музыкант.
Конкуренцию не создавал.
— Откуда вы знаете, что не музыкант? — схватился Ерожин.
— Говорят, бизнер, — глядя в сторону, изрек гитарист. — Зачем музыкантов мочить? У них деньги редко водятся. А мочат из за денег.
— Все это лажа, — сообщил клавишник. — У бизнеров понт, тачки, маникухи. Они друг друга и мочат. А у нас дело есть, нам не до глупостей.
— Что вы хотите узнать? — внимательно взглянув Ерожину в глаза, спросил худрук, он же дежурный слесарь.
— В убийстве обвинили девочку. Хорошую, не шлюху, домашнюю девочку. Лифтер показал на нее. А девочка в это время была на даче.
— А кто дежурил, Зинка или Лукич? — поинтересовался трубач.
— На девочку показал Савелий Лукич, — ответил Ерожин.
— Девчонке не повезло, — сообщил гитарист. — Лукич дотошный. Если чего приметит. так от него не отмажешься. Дотошный, занудный, но не вредный. Зря гадить не будет.
— Что значит дотошный, нудный? — не понял Ерожин.
— Лукич типичный представитель старой партийной тусовки. Вечный общественник. Ну, из этих дурачков, что за правду. Его всю жизнь дурили, а он верил. Краснолобый дед. Вот что такое Лукич. Из неподкупных. От своего слова не откажется. Поэтому Толя и сказал, что девчонке не повезло. Вы удовлетворены? — закончил разговор худрук. — Извините, нам тут еще две части пройти надо.
Тишина московского вечера показалась Ерожину раем. В доме гасли окна. Ерожин взглянул на часы — время близилось к полуночи. Петр Григорьевич сел в машину и позвонил Аксеновым.
— У меня не так много информации. Может, перенесем встречу на утро? — предложил он Ивану Вячеславовичу.
— Какое утро?! Мы все вас ждем! — почти выкрикнул Аксенов.