Сайт писателя
Андрея Анисимова

Аксенов стоял молча и теребил пачку «Ротманса». Закурить в кабинете профессора он не решался.
— Если помрешь с голоду, кто станет мужа выхаживать? — стыдила Надю бабушка.
В одиннадцать вечера в больнице появился Бобров.
— Ну как дела? — спросил он, неловко застегивая белый халат.
— Пока не ясно. Ждем профессора, — ответил генерал.
— Вижу, неплохо ждете, — заметил полковник, оглядев профессорский письменный стол, заставленный тарелками со всевозможной снедью.
— Присоединяйтесь, Никита Васильевич, — предложил Аксенов.
— Я из дома, — отказался от еды Бобров. — Моя помощь нужна?
— Ты бы, полковник, проследил, чтобы Глеба на трассе не дергали. Он без документов на машину по шоссе идет, — попросил Грыжин.
— Его с Питера ведут. Не беспокойтесь, Иван Григорьевич, — успокоил Бобров.
— Для вас мой кабинет не маловат? — спросил возникший на пороге профессор, с изумлением оглядывая собрание родственников и друзей.
Надя бросилась к Ермакову, остановилась возле него, но сказать ничего не смогла.
— Ты кто? — Профессор оглядел с ног до головы бледную красавицу, но ответа не, дождался.
— Это его жена Надя, — пришел на помощь Грыжин.
— Только, милочка, не падайте здесь в обморок, — строго предупредил Ермаков и, улыбнувшись, добавил:
— Мне на сегодня вашего мужа вполне достаточно.
— Как он? — еле прошептала Надя.
— Будет жить. А при такой красавице жене, по-моему, будет жить очень даже неплохо, — ответил Наде Константин Филиппович.
И, поняв, что данных слов для нее недостаточно, прошел к своему креслу, резво освобожденному Севой, и устало уточнил:
— У вашего мужа сломано несколько ребер. Одно раздроблено. Маленький осколок ребра откололся. Его пришлось удалить. Именно это, а не пулевое ранение давало температуру. Простреленная нога тоже запущена. Но.., капельницы, антибиотики… Интенсивная терапия… Через две недели заберете.
Реакция собравшихся ничем не отличалась от истошного вопля болельщиков после гола, забитого любимой командой.
— Вы с ума сошли! Тут же больница, — оборвал профессор, стукнув от возмущения тростью об пол. — Быстро по домам.
Грыжин взял чашку, сполоснул ее кипятком из чайника, затем извлек из кармана свою фляжку и вылил остаток жидкости.
— Профессор, это хороший армянский коньяк. Выпейте за здоровье Петра. А мы уж дома не один тост произнесем за ваше здоровье.
Ермаков усмехнулся, взял у генерала коньяк и медленными глотками опорожнил чашку. Надя подошла к профессору, схватила его руку и начала быстро ее целовать.
— Полноте, милая. Мужчинам руки не целуют, — смутился Ермаков. — И потом, мне кажется, что вам звонят.
Надя вытерла слезы и вынула из сумочки мобильный телефон. Звонил Глеб.
— Глебушка, родной, все в порядке! Петру ампутацию делать не будут.
— Ура! — закричал Глеб.
— Вы где? — спросила Надя.
— У меня потек радиатор. Нельзя покупать подержанных запчастей. Экономия к добру не приводит. Придется до завтра торчать в Вышнем Волочке, — ответил Глеб.
Надя услышала в трубке, как Михеев и Люба весело расхохотались.

3

Когда Петра Ерожина в Москве перевели из реанимации Первой градской больницы в общую палату и больной уже стал самостоятельно передвигаться, в другой лечебнице, в Петербурге, где серое питерское небо виднелось через стальные прутья решетки, по-прежнему лежал под капельницей Эдуард Михайлович Кадков.
Первые дни декабря выдались ветреные и морозные. В северной столице выпал снег. Дворик тюремной больницы побелел и под свежим снежным покровом не выглядел столь уныло, как еще несколько дней назад. Но Эдик двор видеть не мог. Он только вчера пришел в сознание. Понемногу вспомнив, как он оказался на больничной койке, Кадков скрипнул зубами и попробовал пошевелиться. Резкая боль в груди и спине не дала сдвинуться с места. Эдик застонал, обвел глазами свою палату и, заметив решетку на окне, грязно выругался.
В висках стучал навязчивый вопрос «почему?». Ведь он все рассчитал, все сделал грамотно. Эдуарда Михайловича Кадкова, судимого за убийство отца, на свете больше нет.
Если нашли труп Ходжаева с его ксивой, то должны были на Кадкове поставить крест.
А не найти труп, выброшенный посреди дороги, невозможно. Эдик был уверен, что убийство депутата Звягинцева и его матроны повесят на сынка Ерожина. Зойка подтвердила, что парня дома нет. Мамаша, конечно, скрывала от посторонних арест сыночка, но Эдика не проведешь. «Гриша в отъезде и когда вернется, не известно», — ответила мамашка Зойке по телефону. Казалось, что все складывается как нельзя лучше, так где же он все-таки прокололся? В больницу его привезли с документами на имя Сергея Васильевича Дорохова. Он выложил за них штуку баксов. Но фальшивая ксива теперь не поможет. Последнее, что запомнил Эдик перед тем, как очнуться на больничной койке, было лицо следователя Ерожина. Если тот жив, то документы на имя Дорохова можно воткнуть себе в задницу. Мент Эдика узнал.
В палату вошел санитар. Кадков сквозь щелки прикрытых глаз пронаблюдал, как немолодой мужчина в белом халате с безучастным выражением усталого красноватого лица сменил капельницу и, почесав затылок, вышел.
"Алкаш, — отметил про себя Кадков и подумал:
— Пожалуй, через недельку оклемаюсь. А на воле куча бабок и классная девчонка. И еще папашкино наследство".
Кадков был уверен, что его заначку не нашли и никогда не найдут. Кейс Ерожина он запрятал лихо. «Только воли теперь не видать, — опять промелькнула невеселая мысль. — Где же я фраернулся?»
Эдик принялся вспоминать все по порядку с того дня, когда вышел на волю. А вышел он голодным. Чувство голода не оставляло долго.
Даже наполнив желудок, Кадков первые две недели все равно хотел есть. Он ел от случая к случаю, не чувствуя вкуса еды и не насыщаясь.
Две недели он добирался до родного города.
Денег не было. Кормился, воруя на базарах или выклянчивая еду у сердобольных старушек.
Однажды в станционном буфете он спрятался за ящики в подсобке, и когда решил, что буфет закрыли, вылез и накинулся на окаменевшие котлеты в витринном холодильнике. Но в буфете остались сторожа. Два дюжих мужика набросились на Эдика и били его. Били прутами по спине. Спина превратилась в кровавое месиво. Эдик потом долго зализывал раны.
Шрамы от побоев остались до сих пор.
В первый раз он наелся до отвала у Зойки.
Зойку Эдик ждал с утра. Последние сто километров до города он доехал в кузове грузовика, забравшись туда на бензоколонке, пока водитель заливал бак. Днем Эдик на улицах появляться опасался. Его вид не внушал доверия, а оказаться опять на нарах сын покойного начальника потребсоюза не желал. К тому же в городе его многие знали, и предстать перед старыми знакомыми в виде грязного бродяги Эдику не позволяла гордость. Он давно продумал план своих действий и в том, что скоро станет богатеньким, не сомневался. Квартиру Куропаткиной Кадков нашел без труда. На улице, где она жила, кроме названия, мало что изменилось.
Эдик забрался на чердак дома наискосок от Зойкиного и просидел там до сумерек. Скорлупу от яйца, съеденного им в тот день, и обнаружил через некоторое время Глеб Михеев…
В палату снова вошли. На этот раз, кроме санитара, над больным склонились два врача.
Эдик, стараясь казаться бесчувственным, из-под прикрытых век с настороженным любопытством разглядывал пришедших. Один врач — мужчина с желтоватым сухим лицом — отбросил простыни и начал щупать Эдику грудь.
Другой доктор — женщина — внимательно разглядывала приборы, фиксирующие показатели жизнедеятельности пациента.
— Да, он в сознании, — сказал желтолицый. Эдик зажмурился, стараясь не выдать себя. — Нечего умирающего разыгрывать.
Скоро будешь показания давать, — строго сообщил врач.
— Притворяется? — безразличным тоном поинтересовалась женщина.
— Разыгрывает жмурика, — подтвердил желтолицый и, обратившись к санитару, добавил:
— Дай ему баландочки, а капельницу убирай. Пусть завтра в общую палату перебирается. Санаторные условия ему больше ни к чему.
Санитар снял капельницу и вышел вслед за докторами. Снова оставшись в одиночестве, Кадков открыл глаза и уставился в потолок…
Зойка пришла домой к вечеру. Тогда он и наелся впервые до отвала. Но сначала он утолил другой голод — мужской. Как он набросился на нее! Эдик теперь с отвращением вспоминал пышные формы своей подруги. Вот ведь кто мог его заложить! Хотя Зойки больше нет. Он закрыл ей рот навсегда. Вспомнив, как удачно ему удалось распорядиться зельем старого ветеринара, Кадков самодовольно улыбнулся. Старичок Галицкий и не подозревал, что его шведское лекарство годится не только для собак.
Первый опыт Эдику пришлось проделать над самим «Айболитом». Он позвонил в дверь ветеринара, когда в его кармане уже хрустели сторублевки и: доллары, а одет бывший зек был как «новый русский» в дорогие заграничные шмотки. Галицкий открыл дверь и первым делом посмотрел под ноги Эдика. Он искал глазами собачку и, не обнаружив ее, поднял удивленный взгляд на посетителя.
— Моего сенбернара переехала тачка. Надо усыпить. Собака при смерти, тащить его к вам тяжело, да и не захотел напрасно мучить, — сказал Эдик, вынув пятьдесят долларов.
— У меня прием, я не могу отлучаться, — посетовал Галицкий, с сожалением поглядев на купюру.
— Не беспокойтесь, зарядите мне шприц, и я сам все сделаю, — предложил сердобольный хозяин сенбернара.