Сайт писателя
Андрея Анисимова

— Надька, давай Петра Григорьевича заберем в Москву! Ермаков его вылечит и ногу сохранит. Ермаков — кудесник. Меня уже выписали, — кричал в трубку Сева. Кроткий, который во время болезни говорил слабым и сиплым голосом, вновь обрел знакомый бархатный баритон.
— Карлсон, ты в своем уме? У него температура под сорок! Петр не выдержит девяти часов дороги, — от возмущения наивностью родственника Надя вспомнила его шутливое прозвище.
— Выдержит. Он мужик крепкий. И.., потом.., почему девять? Три часа.., и он в Москве — настаивал Кроткин.
— Это как, на ковре-самолете? — не поняла Надя.
— Сейчас тебе позвонит Грыжин. Мы с генералом уже все обсудили, — сообщил Сева.
— О чем вы спорите? — поинтересовалась Люба, когда сестра закончила разговор с Москвой.
Надя озвучила предложения Севы. Друзья не успели отреагировать, как позвонил Грыжин.
— Где Михеев? — без предисловий спросил генерал.
— Рядом со мной в машине.
— Ты сейчас дашь трубку парню, я с ним обо всем договорюсь. Ваше дело исполнять приказы Михеева. На время болезни Петра я как заместитель Ерожина назначаю его начальником.
Надя без слов передала Михееву трубку.
О чем говорил Иван Григорьевич с молодым человеком, друзья не слышали. Глеб же отвечал одной фразой: «Понял, товарищ генерал».
Закончив разговор с Грыжиным, Глеб рассеянно вернул трубку Наде и задумался. На вопросы женщин он не реагировал, а лишь внимательно смотрел на часы.
— Во сколько основной персонал заканчивает работу в больнице? — наконец заговорил Михеев.
Надя, изучившая режим лечебницы досконально, уверенно сообщила, что жизнь в клинике начинается рано — с восьми часов, а после обеда обычно остаются лишь дежурные врачи и санитары.
— Таня, сейчас мы едем к тебе домой, ты берешь простыни, находишь спальный мешок и всех нас кормишь. Если, конечно, что-нибудь найдешь. У нас всего час свободного времени.
Назарова кивнула. Надя и Люба обменялись недоуменными взглядами, но вопросов задавать не стали. Глеб завел машину и рванул с места.
— Набрось ремешок. У меня нет доверенности на машину, и встречи с инспектором нам не нужны, — сказал он Наде.
Ровно через час они вернулись к больнице.
— Вы, сестрички, оставайтесь в салоне и ждите, — приказал Михеев Наде и Любе. Затем он взял свернутый спальный мешок и вместе с Таней вышел на улицу. Сестры пронаблюдали в окно, как Глеб с девушкой решительно зашагали к главному входу.
— Это же безумие, — прошептала Надя.
— Если доктор сказал, что ты имеешь сутки на раздумье, лучше эти сутки использовать на дело, а не на ожидание, — успокоила сестру Люба.
Надя вздохнула и замолчала. Прошло двадцать пять минут. В машине время тянулось дольше. Надя смотрела на часы и переживала. Ей казалось, что стрелки замерли. Прошло еще десять минут.
Огромная фигура Глеба возникла неожиданно. Михеев плюхнулся на водительское место, завел «Сааб» и, дав задний ход, заехал в ворота клиники. Затем по двору обогнул здание и остановился возле входа без всяких табличек или надписей.
— Когда я появлюсь, сразу вылезай и помогайте его устроить, — выходя из машины, бросил Глеб и исчез за таинственной дверью.
Минут через десять он появился снова. На этот раз с Таней. Они вместе вынесли спальный мешок с Ерожиным. С помощью Назаровой и сестер Михееву довольно быстро удалось пристроить Петра Григорьевича на заднее сиденье. Иномарка при всей своей вместительности не была приспособлена для транспортировки лежачих больных. Для Тани места не осталось, и она, пожелав друзьям удачи, направилась к метро.
Михеев вырулил из больничного двора и помчал по проспекту.
— Надя, звони Грыжину в офис! Он ждет, — потребовал он, сосредоточенно объезжая ухабы.
Надя обтирала мужу лицо платком и не сразу поняла, что от нее хотят.
— Ты что, уснула?! — раздраженно крикнул Михеев. Окрик подействовал. Надя достала телефон, потом начала искать номер, который она записала со слов генеральши.
— Что говорить дяде Ване? — спросила она, нажимая на кнопки мобильного аппарата.
— Скажи, что Петр Григорьевич уже в машине и мы выбираемся на московскую трассу, — приказал водитель.
Надя доложила генералу обстановку. Тот понял все с полуслова:
— Жмите до поста, что на выезде из Питера. Инспектора предупреждены. Как он?
— Весь в жару. Но, по-моему, в сознании, — ответила Надя.
— Хорошо, что район Купчино рядом с Московским шоссе. Через город, по питерским ухабам, мы бы его добили, — проворчал Глеб, объезжая очередную выбоину.
На посту их действительно ждали. Два сотрудника ГИБДД выбежали навстречу и указали место, где поставить машину.
— Иди, помогай, — сказал Михееву молодой капитан, когда водитель припарковал «Сааб» на самом краю асфальтированной площадки. Михеев вышел и проследовал за капитаном. На площадке у поста стояла антикварная двадцать первая «Волга», и два инспектора вместе с Михеевым откатили ее на грунт.
— Порядок. Полоса к приему лайнера готова, — сообщил капитан, вытирая руки. — Ждите, сейчас будут.
Михеев вернулся к машине. От стука дверей Ерожин вздрогнул и открыл глаза.
— Все будет хорошо, милый. Все хорошо, — зашептала жена.
Петр кивнул, слабо улыбнулся и опять прикрыл глаза.
— Готовьте больного. Они здесь, — крикнул капитан, подбегая к машине.
И сразу где-то сверху послышался гул мотора. Он нарастал и с каждой секундой становился громче. Вертолет с надписью «МЧС» на борту приземлился прямо на площадку. Из него вышли двое в комбинезонах с носилками.
Глеб осторожно вытянул спальный мешок с Ерожиным и понес им навстречу. Надя, придерживая мужа, шагала рядом.
— Можем взять на борт только жену, — предупредил один из вертолетчиков.

2

Константин Филиппович Ермаков приехал домой в половине шестого. Профессор провел трудную операцию и на вопрос супруги: «Почему не обедаешь?» — ответил просто:
— Не хочу.
Мария Андреевна молча взяла поднос с супом и покинула кабинет мужа. Она знала, что супругу надо дать время отойти от «больничных» мыслей и физически отдохнуть. Кроме ответственности, которая ложится на плечи хирурга, когда он берет в руки скальпель, у профессора, как у всякого заведующего отделением, имелось и много других административных забот. Помимо этого ему каждый день приходилось преодолевать себя. Элегантный и подтянутый доктор, казалось, пользуется своей тростью больше из причудливого кокетства, нежели по необходимости. И только сам Ермаков ведал, чего ему стоит эта элегантность и легкость. Вернувшись с работы и отстегнув протез, ему предстояло проделать немало процедур, чтобы снять боль, скопившуюся за рабочий день. Собраться после работы в театр или пойти в гости требовало от Константина Филипповича не столько желания, сколько мужества.
На сегодняшний вечер жена приобрела билеты в Большой. Купила их Мария Андреевна еще три недели назад. Она понимала, что супруг должен морально подготовиться к вечернему походу, и поэтому готовила его к этому событию заранее. Ермаков любил балет, и сейчас, сидя в кресле, он знал, что пересилит повторный выход из дома ради удовольствия попасть на балетную премьеру.
Личную «Таврию» с ручным управлением Ермаков не загнал в гараж, а оставил возле подъезда. Машина ему полагалась бесплатно как инвалиду афганской кампании, и Константин Филиппович совершенно не страдал от малой престижности такого «лимузина», а весьма гордился заботой государства о своей персоне.
— Хоть чаю выпей, — громко предложила Мария Андреевна, не покидая кухни.
— Дай, Маша, мне лучше кофе. Что-то я сегодня притомился и боюсь захрапеть в театре, — попросил Ермаков.
Когда дома не было посторонних, жена подавала трапезу в кабинет, чтобы Константин Филиппович мог лишний раз не вставать с удобного кресла.
Ермаков любил свой дом. В этой квартире на Поварской жили еще его родители. Кабинет сыну перешел от отца, тоже военного медика, погибшего в Корее. Страна тогда воевала с «империалистами», и советские медики вместе с военными помогали красным корейским вождям. Мать Ермакова скончалась недавно. В отцовском кабинете Константин Филиппович часто уносился мыслями в годы юности. Вспоминал себя без трости, гоняющим мяч по двору или скользящим на лыжах по заснеженному Подмосковью.
— Кофе заказывали? — голосом официантки спросила Мария Андреевна.
— Спасибо, Маша, — улыбнулся профессор, принимая маленький поднос с чашкой кофе, бутербродом с икрой и рюмкой коньяка.
Подобную роскошь Ермаков позволял себе только по выходным. Поход в театр жена приравняла к выходному дню, чем и вызвала улыбку супруга; — Константин Филиппович залпом отправил в рот рюмку коньяка. Посмаковал, откинувшись в кресле. Потом взял вилку и нож, разрезал бутерброд с икрой на четыре части и не спеша закусил. Кофе профессор пил неторопливо, маленькими глотками. Жена умела готовить этот напиток. Мария Андреевна родилась и выросла в Абхазии, где на границе служил ее отец. В сухумских кофейнях испокон веков работали греки. Они подавали кофе с горячего песка в специальных маленьких турках. Песка супруга профессора не держала, но кофе варила мастерски. Константин Филиппович с сожалением поставил пустую чашку на блюдце и посмотрел на часы. На сборы оставалось двадцать минут.
Это было как раз то время, которое требовалось, чтобы вернуть протез на место и переодеться в выходной костюм. Профессор оставался старомоден в своих привычках и посещать театр в джинсах считал неприличным.
Он уже взял в руки рубашку, когда в кабинете появилась жена и растерянно сообщила, что у них в доме гость.