Сайт писателя
Андрея Анисимова

Андрей Анисимов
СИДЕЛКА
рассказ
Григорий Ильич умирал тихо и достойно, как умирают приличные люди. Оставлял семье немалый достаток, и близкие не скупились создать ему подобающий уход. Престарелый отец семейства возлежал в своем кабинете, на обжитой тахте, на которой еще в добром здравии привык отдыхать от трудов праведных. Дремал, утомившись годовыми и квартальными отчетами, поисками брешей в отечественном законодательстве и других лукавых параграфов, превращавших беззаконие в законность. Недаром он слыл умелым финансистом и его услугами пользовались солидные компании. Для них с завидным постоянством возникали проблемы налогового свойства. А Григорий Ильич отличался уникальной даровитостью сводить державные поборы к разумному минимуму. Но пару лет назад серьезно занемог, и от дел отошел. Сперва несколько месяцев курсировал между медицинскими центрами и санаториями. Но стареющее сердце менять на новое кардиологи пока не дозрели. И он послушно последовал их совету – к концу лета перешел на постельный режим дома. Готовя себя к неизбежному, предавался воспоминаниям юности и раздумьям о бренности бытия. При этом не утрачивал живого интереса к курсам валют и судьбам многочисленной родни, как в самой стране, так и за ее рубежами. Одним отчетом об их житье-бытье не удовлетворялся, направлял каждого на путь истинный. Напутствия мудрого родича принимались ими безропотно. Национальных традиций уважения к опыту старших не нарушал никто. Да и как нарушишь? Кто, кроме дедов и прадедов, поведает молодым мужчинам о том, что соблюдать заповеди следует не от страха перед Всевышним, а из соображений здравого смысла, что успех в денежных делах напрямую зависит от материальной заинтересованности партнера, что «сходить налево» можно, а бросать семью смертный грех, что мочиться в унитаз полезнее сидя, во-первых, чтобы не дрызгать мимо, а во-вторых, только так полностью освободишь мочевой пузырь. Даст Бог, они наберутся ума-разума самостоятельно, но сколько это займет лет… Вот Григорий Ильич и торопился просветить свою молодь, пока не утратил стройность мысли.
Непосредственный час ухода, в его представлении, должен быть скрашен непременным присутствием жены, детей, племянников, внуков и правнуков , а закончиться последними наставлениями умирающего и трогательным прощанием с близкими, в кругу созданного им семейства.
Круг этот вел жизнь полноценную. Дети давно заматерели, планомерно поднимаясь по карьерной лестнице. Внуки так же успели получить приличное образование, обзавестись женами и мужьями, рожали детей и вили собственные гнезда. В масштабе одной родовой ячейки происходил извечный природный цикл смены поколений. В результате Григорий Ильич с женой в квартире остались вдвоем. Но по факту большую часть суток он и жену не видел. Его благоверная опекала тещу, что обитала в другом районе города. Старуха страдала слабоумием и нуждалась в постоянной заботе. Вот и выходило, что дочурке, самой разменявшей восьмой десяток, выпало ухаживать не за мужем, а за своей древней матушкой. Для него же жена и взрослые дети наняли сиделку - женщину приятную во всех отношениях, лет пятидесяти. Но при этом и сами не забывали выказывать внимание. Жена звонила по нескольку раз на день и подробно выспрашивала, как он кушал, благополучно ли посетил туалет, и какого цвета у него сегодня моча. А по вечерам кухарила и развлекала его беседами - сетовала на проделки слабоумной тещи. Проказы старой идиотки стороннего наблюдателя могли бы рассмешить до слез, но его заставляли лишь горестно вздыхать и сочувствовать супруге. Дети звонили реже, зато наведывались раз, другой на неделе. Приоткрывая дверь в кабинет, сначала вопросительно заглядывали с целью удостовериться, жив ли еще старик. Удостоверившись, озаряли себя радушными улыбками, присаживались у тахты и докладывали новости. Особой нежностью к больному отличалась внучатая племянница, Рива. Девушка так и льнула к старику. Навещали дедушку и внуки. Иногда со своими «половинками». Невестки и зятья старались не зевать в его присутствии, незаметно занимали себя мобильными устройствами, и когда свидание заканчивалось, облегченно вздыхали.
При появлении посетителей сиделка тактично удалялась. А проводив их, тотчас возвращалась на место. Григорий Ильич от ее присутствия эмоций не испытывал, воспринимал как одушевленную вещь, к которой нет нужды как-то относиться. Звали женщину Клавой. Она обладала добрым румяным лицом и готовностью исправно нести бремя дежурной медсестры – раз в сутки измеряла подопечному давление, два раза температуру, колола витамины, следила за приемом лекарств и кормила разнообразными блюдами, что оставляла ей хозяйка. Помимо этого, раз в неделю меняла ему постельное белье с пижамой и протирала влажной тряпкой пол в кабинете. До туалета Григорий Ильич пока добирался сам. Поэтому тяжких усилий уход за ним не требовал. Но требовал неусыпного внимания, Клава обладала достаточной сообразительностью и быстро смекнула – ее наняли и для того, чтобы, больной не отошел в мир иной внезапно. Родственники бы ей этого не простили. Они намеревались, согласно желанию патриарха, провести рядом с ним последние минуты и выслушать его предсмертные напутствия. Вот она и старалась не прозевать приближения рокового часа. В искренность его близких Клава особо не верила. Обычно она не отличалась подозрительностью, но к евреям таила предубежденье и, попав к ним в дом, во всем искала ложь и притворство. У русских в подобных случаях тоже не откровенничают. Как профессиональная сиделка, она давно вывела из собственных наблюдений - когда человек загодя готовится к смерти, долгое ожидание окружающих напрягает и они, лишь для приличия желая ему здравия, ждут не дождутся похорон. Но среди евреев лицемерная суета возле умирающего, по ее мнению, превосходила все мыслимые пределы человеческого притворства. Та же внучатая племянница, Рива, могла часами выслушивать одни и те же воспоминания престарелого дяди, и делать вид, будто ей каждый раз открывают Америку. Сиделка подозревала девушку в умысле - она показной лаской старалась заработать свою долю наследства. Вот и сдувала со старика пылинки.
Что касается самой Клавдии, она искренне желала продлить дни Григория Ильича. Не от приязни к нему, а по житейскому разумению. Мыслила она примерно так - хоть они и евреи, но живут в центре города, в еде ее не ограничивают – ешь сколько влезет и платят исправно.
Одно удручало - беседа с дедом не клеилась. Молчать часами любой бабе трудно. Как-то она завела разговор про Израиль. Напомнила старику, мол именно там евреи распяли Христа. А он ответил такое, что Клавдия до сих пор не могла успокоиться. Соврал старый нечестивец, будто и Христос из евреев. Надо же дойти до такой наглости, чтобы утверждать подобное. Клава то точно знала кто Христос по национальности. Иисус мог быть только русским, а убили его евреи. Но спорить с болезным остереглась – не помер бы от стыда, что во лжи уличили… Оттого и сидела молча. Поначалу старик просил читать вслух. Книжный шрифт в очках он различал, но от зрительного напряжения скоро утомлялся. Читать Клава не возражала, но делала это столь косноязычно, что он либо сразу засыпал, либо раздражался. И происходило это не от безграмотности сиделки. Когда чтиво касалось слезных женских романов, или детективов Донцовой, их она читала бегло и с удовольствием. Но тут половины слов не понимала. Книги больной признавал только по своему профилю, а труды великих финансистов со множеством специфических терминов, оставались для Клавдии «китайской грамотой». К ее удовольствию и Григорий Ильич вскоре отчаялся слушать и читать больше не просил. В часы бодрствования развлекал себя передачами телеканала «Деньги» или, нацепив наушники, искал выступления экономистов по радио. Клава же, отсиживая свою смену, смаковала «про себя» детективы, или вязала рейтузы для наступавшей зимы.
Неизвестно, сколько длилась бы ее вахта в этом режиме, но в конце прошлого месяца случилось непредвиденное – в очередном звонке из Израиля супруга Григория Ильича получила от брата предложения отправить престарелую мамашу к нему. Некая клиника в Иерусалиме добилась больших успехов в борьбе со старческим слабоумием, и грех было не воспользоваться такой возможностью для тещи. Но отпускать выжившую из ума старуху одну жена не могла. Григорий Ильич тут же поддержал отъезд их обеих, заверив супругу, что дежурства Клавы возле его одра вполне достаточно, и до завершения их вояжа он обещает со смертью повременить. На том и порешили.
Перед отлетом жена упросила Клаву взять на себя еще и заботы по кухне, а так же, дабы и ночью не оставлять Григория Ильича без присмотра, до ее возвращения полностью переехать к ним в квартиру. Доставку продуктов хозяйка возложила на детей, а Клаве посулила удвоить оплату.
Сиделка без колебаний согласилась. Дома в «хрущевке» женщину никто не ждал. Супруг ее, Федя, три года назад сильно перебрав после получки, замерз на улице. Сын Павлуша отбывал срок за драку, а других близких у Клавы не водилось.
В отсутствии жены, быт Григория Ильича не сильно изменился. К еде он всю жизнь оставался неприхотлив и смену изысканных еврейских блюд, на которые его спутница жизни слыла мастерицей, на незатейливое меню Клавы не заметил.