Сайт писателя
Андрея Анисимова

 . Она была большая и шикарная. Таких женщин сразу или восторженно боишься, или мрачно ненавидишь. Он с ней дружил. Это понятие вмещало много оттенков, и требовало выдержки. Она любила учить его жизни, считая в быту богемой и несмышленышем. Он терпел ее лекции и с благодарностью принимал помощь. Если бы она только говорила, он бы не вынес, и не известно, чем бы все дело кончилось. Но она умела брать на себя мелкие удары судьбы, и несла ношу, для него непосильную.

Он был художником, она хозяйкой его салона. По крови, она не являлась чистой француженкой. Ее отец, кажется, приехал из Венгрии, или Румынии. Ее муж, полковник в отставке, когда-то служил под началом самого Деголя.

Она рассказывала свою семейную историю, он никогда не мог запомнить. Не знал он и имени ее отца, поскольку французы отчеством не пользуются. Но выговор она имела чисто парижский, числилась гражданкой республики в десятом колени, а он нес жалкий жребий эмигранта. Даже галерею ему пришлось открывать на ее имя. Чиновников он панически боялся, поэтому, ее величественная фигура с осанкой раздобревшей цирковой лошади и умение льстить мелким чинам муниципалитета являлись для него даром небесным.
Ее звали Камиллой Лурье, его Денисом Потаповым. Но для парижан он звался Дэном Патэ.

Дэн творил натюрморты. Миленькие, тщательно прописанные картинки небольшого размера. Они прекрасно вживались
в интерьеры среднего класса. Лакированные полотна в скромных рамках из дорогого дерева могли радовать глаз обывателя от спальни до холла и ванной комнаты. Открыв галерею на улице Рю Де Шаньон, живописец и надеялся на эту публику. В два маленьких зала туристы не входили, поскольку ни видов Парижа, ни интимных будуарных сцен он не писал. Дэн специализировался на изображении слегка увядших букетов. Его поникшие цветы навевали легкую грусть, и их завуалированная слащавость не возмущала глаза. Он и назвал свою галерею «Вьей жардан», что в переводе с французского означало старый сад. Покупателями его букетов стали парижане - дамы вроде самой Камиллы, семейные парочки, желавшие создать в новой квартире добрый ностальгический уют, пожилые девы, которых сюжеты мастера умиляли, напоминая собственную судьбу. И не смотря на умопомрачительную жадность, которую французы гордо величают разумной бережливостью, платили за картинку до тысячи франков. Во времена, о которых в нашем повествовании идет речь, об Евросоюзе еще и не помышляли, и если порядочному парижанину вы бы посмели заикнуться, что через пару десятков лет вместо милых его сердцу франков, он будет расплачиваться валютой под названием Евро, этот парижанин плюнул бы вам в лицо.

Посетителей Камилла принимала, как царица принимает любезных сердцу подданных. К каждому клиенту она находила нужные слова, и к ее советам покупатели прислушивались. А их с каждым днем становилась больше. Хозяйке галереи это только придавало тонуса. Она даже завела нечто вроде чайной церемонии. За небольшим столиком клиенту предлагалась чашка чая с шоколадкой и милая болтовня о галстуках президента. Валерии слыл модником и галстуки менял по десять раз на день. В новом амплуа Камилла чувствовала себя, как рыба в воде и гордилась тем, что «цветные к нам не ходят».

Нельзя сказать, чтобы Дэн быстро обогатился. Но с первых недель галерея стала приносить ему вполне сносный доход, и будучи человеком без претензий, он зажил превосходно. К чести мастера стоит отметить, что он не страдал манией величия, свое искусство оценивал весьма трезво, и его вовсе не обижала, что модные парижские журналы не упоминали на своих страницах ни его галерею, ни его самого.

Но все же у Патэ-Потапова имелось две слабости. Первая, довольно банальная для всякого творца – женщины. Женщин он любил молодых, не толстых, так чтобы жирок не скрывал волнующих изгибов и косточек на теле прелестниц, в меру сообразительных, и обязательно хорошего воспитания. Исключения могли составлять экзотические красотки из дальних стран. Мастер питал мужской интерес к представителям индокитайской расы. Но если приезжие туземки и не отличались светскими манерами, они, как все женщины востока, мало говорили и старались ублажить своего временного повелителя. К тому же, приехав несколько лет назад в Париж из России, живописец сам отвратительно говорил по-французски, и с иностранками, которые так же скверно владели языком, ему было куда проще.
Вторую свою слабость мастер считал постыднее первой и от большинства знакомых скрывал. Эта была страсть тихая и тайная. Дэн баловался сочинительством. Начал с маленьких рассказиков и эссе. Но постепенно осмелел, и написал нечто вроде романа. Все его опусы имели ярко выраженную сатирическую направленность, и высмеивали пороки далекой родины. Потапов не боролся с красным режимом, а пытался рассмешить себя и других, выстраивая странные абсурдные фантазии. Шли восьмидесятые годы. Из Советского Союза потоком отправились евреи, и те, кто решил ими воспользоваться, в качестве единственного возможного шанса покинуть социалистический рай. Для этого заключались фиктивные браки и еврейские женихи и невесты сразу подскочили в цене. Дэн написал роман, где все происходило совсем наоборот. Со всего мира евреи устремились в Советский Союз и именно его назвали своей исторической родиной, а русские переселялись в Израиль. Естественно, издать такое в брежневские времена на родине, нечего было и думать. А литературные журналы Парижа печатали изысканные пустяки для гурманов, или откровенную брань по поводу большевистской России. Дэн не писал ни того, ни другого. Но близким друзьям скромный сочинитель иногда рукопись показывал. Те высказывались восторженно, но Дэн не слишком им верил - на то они и близкие друзья. Первым профессионалом, к которому попали его опусы, стала дама бальзаковского возраста с пышными формами, и голубой челкой.

Вера Пелголева приехала в Париж на три дня, и остановилась у Потапова. Лично Веру живописец не знал и, до встречи с женщиной, не имел ни малейшего представления о ее существовании. Москвичку рекомендовал письмом его хороший знакомый Михаил Старовцев, в котором просил Дэна приютить ее на три ночи. Потапов тогда снимал студию на чердаке, где мастерская, его ложе и ниша с плитой для приготовления пищи находились в одной комнате. Прелестные виды на крыши Монмартра компенсировали душ и уборную на первом этаже, а толщина стен и ставни преграждали доступ в его обитель разнообразным городским звукам дешевого и достаточно шумного района.
Хозяин постелил себе на полу, освободив тахту для гостьи.
Днем московская дама гуляла по Парижу, а вечером ужинала в его мансарде. После трапезы из продуктов, приобретенных в лавке напротив, они усаживались на потертый диванчик, и с бокалами вина, слушали записи местных бардов, и говорили о Москве. Бдения заканчивались с рассветом. К удовольствию хозяина мансарды и, возможно, к огорчению сорокапятилетней гостьи, романа у них не возникло. Но Дэн, зная, что через три дня у приезжей заканчивается виза, сумел сохранить на весь срок ее визита маску гостеприимного хозяина. Во время второй ночной беседы, после пяти бокалов «Бордо», художник признался, что балуется прозой. Вера с видимым интересом отнеслась к этому заявлению и выразила желание прочесть его опусы. Потапов уже знал, что Пелголева, являясь литературным критиком, работает в министерстве культуры и, с трепетом, вручил ей плоды своей тайной страсти. Третью ночь она посвятила их чтению. Это дало художнику возможность, наконец, выспаться. Проснулся он поздно, с надеждой, что гостья уже на улицах Парижа. Но дама его мансарды не покинула. Дэну очень хотелось услышать мнение спеца о своем творчестве, но начинающий литератор стойко держался и вопросов не задавал. За утренним кофе Пелголева смотрела на него и молчала. Для разговорчивой толстушки такое поведение являлось верхом странности.
«Я не сомкнула глаз». – Сакраментально произнесла она первую фразу и добавила: «Ты, Денис, очень талантливый человек. Я бы с удовольствием рекомендовала тебя издателям. Но, сам, понимаешь – цензура».
Дэн понимал, но тем ни менее восторженный отзыв дамы-критика лег бальзамом на его сердце. Вера уехала в Москву и обещала писать. Он тоже. Оба знали, что это пустые слова. Путешественница не платила за ночлег, и ей хотелось, как-то выразить свою признательность. Дэн от нее ничего не ждал, и когда она его покинула, вздохнул с облегчением. Следующую ночь он провел с кореянкой по фамилии Пак. Интимные игры со смуглянкой из страны алых зорь доставили ему, куда большее удовольствие, чем беседы на интеллектуальные темы со стареющей толстухой из Москвы. Через неделю о визите москвички, он совершенно забыл, и зажил в привычном для себя ритме. Днем букеты, ночью прелестницы. Время бежало быстро.

Через несколько лет он сделался состоятельным мужчиной, снял апартаменты на набережной Сены, недалеко от Инвалидного замка и зажил на манер буржуа. В квартире имелись великолепная ванная, за три минуты заполнявшаяся шипящей горячей водой и целых два туалета. Шикарное жилье, как и все земные блага, художнику нашла Камилла. Она же приняла горячее участие в приобретении автомобиля для маэстро, и бокса в подземном гараже поблизости.
Гостиную Дэн превратил в мастерскую, и выходил из нее редко. Спрос на его увядшие букеты продолжал нарастать. Камилла уже советовала мастеру нанять подмастерьев и научить их копировать его полотна. Но художнику ставить свою деятельность на поток все же претило, и он трудился в поте лица, не заводя помощников. При такой нагрузке, Потапов все реже приглашал к себе прелестных дев, а сочинительство пришлось и вовсе оставить. В тумбочке из черного дерева, что стояла в изголовье его мягкой постели, оседали пачки франков, не принося их владельцу ожидаемой радости, а сверкающее лаком «Рено» месяцами пылилось в подземном гараже.