Сайт писателя
Андрея Анисимова

— Наверное, так и есть. Ты когда появишься?
— Завтра приеду, — пообещал Слава. На улице было жарко, и люди выглядели по‑субботнему празднично. Слава разглядывал прохожих и думал, какие они на вид добродушные и симпатичные. Вполне вероятно, что убийца Каребина и Рачев‑ской так же прогуливается по вечерней Москве и ничем не отличатся от других горожан.
Размышляя таким не слишком оригинальным образом, он не заметил, как дошагал до метро и, продемонстрировав на турникете свой служебный проездной билет, спустился по эскалатору.
На станции тянуло прохладным сквознячком и пассажиров было не много.
Дожидаясь поезда, Синицын прохаживался по перрону, продолжая думать о своем, когда его тронули за плечо. Слава вздрогнул и оглянулся. Над ним возвышался стажер Тема Лапин, глядя на шефа сверху вниз.
— Ты откуда, студент? Почему записки не оставил?
— Я надеялся, Вячеслав Валерьевич, что застану вас лично. А утром я на работу не заходил. Сразу поехал на радиостанцию. Вчера в Союзе журналистов мне сказали, что Луиза Чихоненко работает на радио «Белая волна». Вот я и решил не тратить время и начать с них…
— Да не тяни. Выкладывай, что узнал, — приказал старший лейтенант.
Подробности действий стажера его сейчас не интересовали.
Но Тема говорить не стал. Помешал грохот приближавшегося экспресса. Он дождался, когда поезд выпустит и заберет пассажиров, и начал свой рассказ только после того, как последний вагон скрылся в туннеле:
— Так вот, Луиза Чихоненко в прошлом году уехала с мужем в Израиль, и ее документом пользуется совершенно другой человек.
— Опять виражи… Интересно, украла наша красавица удостоверение Чихоненко или та ей отдала сама? — задумался вслух Синицын.
— Теперь мы этого не узнаем, — развел своими длинными руками Тема.
— Почему не узнаем? Израиль — цивильная страна. А у Грушина в приемной имеется Интернет. Мы ее и в Израиле отыщем, — заверил стажера старший лейтенант.
— На это уйдет куча времени, — возразил Лапин.
— Ерунда, у нее наверняка есть электронная почта. Она же журналистка. Вот завтра утром этим и займись.
— А где я возьму ее электронный адрес? — забеспокоился Лапин.
— Ты на радиостанции не сообразил спросить?
— Не сообразил, — признался стажер.
— Напрасно. Уверен, бывшие сослуживцы поддерживают с ней связь. Ведь Чихоненко может им присылать интересные материалы.
— Хорошо, завтра поеду опять на «Белую волну».
— Надо научиться пользоваться телефоном, а не бегать как заяц по городу, выговорил парню старший лейтенант. — А после обеда тебе дежурить в Гороховском переулке. На ночь я тебя сменю. Ладно, пока! Тебе в другую сторону, а мой поезд идет. — И Слава, кивнув стажеру, поспешил прошмыгнуть в открывшиеся двери. По случаю субботы в вагоне оказались свободные места. В будний день в это время и встать нормально не всегда удается. Синицын уселся и достал из папки текст романа Каребина.

* * *

Глафира долго не могла забыть дворника Прохора, которого встретила возле подворотни. Дворник на нее зыркнул и нехорошо ухмыльнулся. От этой ухмылки у женщины сжалось сердце и противно заныло в груди. Но после посещения адвоката Сановского Глафира успокоилась и повеселела. Адвокат купил у нее золотой Николасвский червонец за десять миллионов.
Теперь надо было найти продукты. Глафира решила начать с ближайшей лавки.
Народа там собралось много, а это означало, что граждане чего‑то ждут.
— Что дают, Митрич? — поинтересовалась Глафира у хромого деда, присевшего на корточки в конце огромной очереди.
Сотни людей своими телами создали длинную, слабо шевелящуюся змею, голова которой упиралась в «Хлебную лавку», а заканчивалась хромым стариком.
— Муку должны подвезти, — прошамкал дед беззубыми деснами.
— Кто сказал? — недоверчиво переспросила Глафира.
— Степка шепнул, — заговорщицки на ухо сообщил ей Митрич, для чего тяжело приподнялся с земли.
Грузчику магазина Степану можно было верить, и Глафира решила рискнуть.
Если бы она жила одна, то никогда не стала бы торчать в очередях, но сейчас у нее скрывались два молодых человека, а их надо было кормить.
Вскоре из‑за поворота показался возок с хлебом. Лохматый мерин тянул, опустив голову. Люди поняли, что возок загружен мукой под завязку. Толпа зашевелилась и загудела.
«Достану муки, испеку им блинов с вареньем», — размечталась Глафира.
Верочку после того дня, как расстреляли заводчика Филиппова, она уж и не чаяла увидеть. Жуткий крик барышни стоял в ее ушах до тех пор, пока ей в окошко не постучали и она не услыхала шепота своей воспитанницы. У Верочки Филлиповой голос был особый — низкий, грудной и очень ласковый. Под окном стояли она и их молодой сосед Тимур.
Глафира тридцать лет жила в доме Филипповых и вырастила два поколения заводчиков. Ее наняли в няни, когда отцу Верочки, Федору Савельевичу, минуло полтора месяца. Юная Глаша нянчилась с Феденькой, словно играла в куклы. Когда барчук немного подрос, она вышла замуж за кучера Филипповых Митрофана. Но того погнали в Крым на турецкую войну, с которой солдат не вернулся. Замужем Глаша побыла лишь полгода. Всю остальную жизнь вдова отдала детям хозяев. Верочку она нянчила с рождения, заменив ей мать. Анна Гавриловна Филиппова скончалась при родах, оставив дочь сиротой в первый день жизни малютки. Родительницу Верочка знала лишь по портретам, а к няне привязалась, как к родной матери.
— Кажись, стали давать, подтолкнул женщину в бок Митрич.
Она в своих воспоминаниях забыла, где находится, и от неожиданности вздрогнула.
— Муку стали давать, — повторил старик и показал в улыбке белесые десна.
— Слава Богу, — вздохнула Фролова и опять задумалась о своем.
Революцию Глафира восприняла как напасть, вроде холеры или чумы. А несколько дней назад, когда на ее глазах расстреляли Федора Филиппова, а затем набросились на его дочь, Глафира люто возненавидела революционеров. Она близко наблюдала жизнь буржуев и в отличие от других «пролетариев» видела, как трудились мужчины в семье заводчика. Ее первый хозяин Савелий Иванович Филиппов вставал с петухами, пил чай с кренделем, а в это время Митрофан уже запрягал Зорьку. Хозяин прямо с крыльца прыгал в легкую двуколку. Править вороной кобылой он предпочитал сам. Четырехлетка Зорька была лошадкой горячей, и Митрофан с трудом удерживал ее у крыльца. Савелий Иванович перехватывал вожжи, и кобыла, прижав уши, выносила его за ворота.
Завод, принадлежавший Савелию Ивановичу, находился в переулке за Сенной площадью. От особняка на Ярославском проспекте до завода Зорька доносила хозяина резвой рысью сперва за двадцать пять минут, а когда пустили трамваи и начали перекрывать движение для автомобилей, за полчаса. В шесть утра хозяин входил в свой кабинет, где его с отчетом уже ждали инженеры и мастера. Затем обходил цеха, вникая в каждую мелочь. К одиннадцати возвращался в кабинет и вел переговоры с поставщиками сырья, оптовыми покупателями и прочим деловым людом.
Обедал он в трактире по соседству, где выпивал лафитник водки и съедал миску борща. Никаких закусок и сладостей хозяин себе днем не позволял, чтобы, как он говорил, «не добреть». После обеда снова шел на завод, где проверял качество выпущенной за день продукции, составлял с инженерами планы на следующий день и подсчитывал доход. Свой кабинет Савелий Иванович запирал в шесть. Его рабочий день, так же, как и работников завода, длился двенадцать часов. В семь в доме Филипповых ужинали. Вечером подавали разносолы, но, уморившись за день, Савелий Иванович за ужином засыпал. По субботам он водил жену в оперу, а по воскресеньям всей семьей отправлялись в церковь. Отдыхали Филипповы каждый год за границей. Савелий Иванович не просто ехал повидать свет и показать себя. В поездках он осматривал не памятники и музеи, а ходил глядеть на заводы своего профиля, чтобы не отставать от просвещенной Европы.
Его сын Федор Савельевич образ жизни вел с отцом схожий, но, потеряв при родах молодую жену, затосковал и пристрастился по вечерам к пирушкам. С тех пор у них каждый вечер был полный дом гостей. И так до самого переворота.
Оставаться одному в своем особняке вдовцу было тошно.
Не бездельничали и жены заводчиков. Супруга Савелия Ивановича, Антонина Демьяновна, попечительствовала в городском приюте, два раза в неделю обходила гимназии с ревизией, проверяя, как кормят детей, а по вечерам ублажала мужа и гоняла прислугу. Мама Верочки, Анна Филиппова, умерла в двадцать два года от родов, но за свою короткую жизнь сумела в германскую войну побывать на фронте сестрой милосердия, где испытала такого, что и не всякая простолюдинка стерпит.
Глафира знала не по рассказам, каков «праздный» быт ее хозяев, и потому лозунгам о буржуях‑бездельниках и кровопийцах не верила. Она нередко говорила прислуге в людской, что барину Филиппову стоит упасть в ножки и благодарить за то, что он обеспечивал работой и кормил делом своей головы сотни людей — этих самых пролетариев, которые только и умели, что исполнять чужую волю. Своей у них не было. Фролова не удивилась, что после национализации завод Филиппова обанкротился, а рабочие пошли с протянутой рукой или завербовались в Красную армию, где хоть как‑то кормили.
Очередь медленно продвигалась. Глафира уже отчетливо видела крашенную ржавой краской дверь лавки и счастливцев, которые вываливались из нее с «добычей». Чем ближе подтягивался народ к заветному прилавку, тем больше нарастало возбуждение в очереди. Уже несколько раз проносился слух, что мука заканчивается и лавку вот‑вот закроют. Тогда люди начинали кричать и толкаться.
Задние напирали и создавали давку. Один раз Глафиру чуть не свалили с ног. Но тревога оказывалась ложной, и народ на время затихал.