Сайт писателя
Андрея Анисимова

Андрей Анисимов
СИДЕЛКА
рассказ
Григорий Ильич умирал тихо и достойно, как умирают приличные люди. Оставлял семье немалый достаток, и близкие не скупились создать ему подобающий уход. Престарелый отец семейства возлежал в своем кабинете, на обжитой тахте, на которой еще в добром здравии привык отдыхать от трудов праведных. Дремал, утомившись годовыми и квартальными отчетами, поисками брешей в отечественном законодательстве и других лукавых параграфов, превращавших беззаконие в законность. Недаром он слыл умелым финансистом и его услугами пользовались солидные компании. Для них с завидным постоянством возникали проблемы налогового свойства. А Григорий Ильич отличался уникальной даровитостью сводить державные поборы к разумному минимуму. Но пару лет назад серьезно занемог, и от дел отошел. Сперва несколько месяцев курсировал между медицинскими центрами и санаториями. Но стареющее сердце менять на новое кардиологи пока не дозрели. И он послушно последовал их совету – к концу лета перешел на постельный режим дома. Готовя себя к неизбежному, предавался воспоминаниям юности и раздумьям о бренности бытия. При этом не утрачивал живого интереса к курсам валют и судьбам многочисленной родни, как в самой стране, так и за ее рубежами. Одним отчетом об их житье-бытье не удовлетворялся, направлял каждого на путь истинный. Напутствия мудрого родича принимались ими безропотно. Национальных традиций уважения к опыту старших не нарушал никто. Да и как нарушишь? Кто, кроме дедов и прадедов, поведает молодым мужчинам о том, что соблюдать заповеди следует не от страха перед Всевышним, а из соображений здравого смысла, что успех в денежных делах напрямую зависит от материальной заинтересованности партнера, что «сходить налево» можно, а бросать семью смертный грех, что мочиться в унитаз полезнее сидя, во-первых, чтобы не дрызгать мимо, а во-вторых, только так полностью освободишь мочевой пузырь. Даст Бог, они наберутся ума-разума самостоятельно, но сколько это займет лет… Вот Григорий Ильич и торопился просветить свою молодь, пока не утратил стройность мысли.
Непосредственный час ухода, в его представлении, должен быть скрашен непременным присутствием жены, детей, племянников, внуков и правнуков , а закончиться последними наставлениями умирающего и трогательным прощанием с близкими, в кругу созданного им семейства.
Круг этот вел жизнь полноценную. Дети давно заматерели, планомерно поднимаясь по карьерной лестнице. Внуки так же успели получить приличное образование, обзавестись женами и мужьями, рожали детей и вили собственные гнезда. В масштабе одной родовой ячейки происходил извечный природный цикл смены поколений. В результате Григорий Ильич с женой в квартире остались вдвоем. Но по факту большую часть суток он и жену не видел. Его благоверная опекала тещу, что обитала в другом районе города. Старуха страдала слабоумием и нуждалась в постоянной заботе. Вот и выходило, что дочурке, самой разменявшей восьмой десяток, выпало ухаживать не за мужем, а за своей древней матушкой. Для него же жена и взрослые дети наняли сиделку - женщину приятную во всех отношениях, лет пятидесяти. Но при этом и сами не забывали выказывать внимание. Жена звонила по нескольку раз на день и подробно выспрашивала, как он кушал, благополучно ли посетил туалет, и какого цвета у него сегодня моча. А по вечерам кухарила и развлекала его беседами - сетовала на проделки слабоумной тещи. Проказы старой идиотки стороннего наблюдателя могли бы рассмешить до слез, но его заставляли лишь горестно вздыхать и сочувствовать супруге. Дети звонили реже, зато наведывались раз, другой на неделе. Приоткрывая дверь в кабинет, сначала вопросительно заглядывали с целью удостовериться, жив ли еще старик. Удостоверившись, озаряли себя радушными улыбками, присаживались у тахты и докладывали новости. Особой нежностью к больному отличалась внучатая племянница, Рива. Девушка так и льнула к старику. Навещали дедушку и внуки. Иногда со своими «половинками». Невестки и зятья старались не зевать в его присутствии, незаметно занимали себя мобильными устройствами, и когда свидание заканчивалось, облегченно вздыхали.
При появлении посетителей сиделка тактично удалялась. А проводив их, тотчас возвращалась на место. Григорий Ильич от ее присутствия эмоций не испытывал, воспринимал как одушевленную вещь, к которой нет нужды как-то относиться. Звали женщину Клавой. Она обладала добрым румяным лицом и готовностью исправно нести бремя дежурной медсестры – раз в сутки измеряла подопечному давление, два раза температуру, колола витамины, следила за приемом лекарств и кормила разнообразными блюдами, что оставляла ей хозяйка. Помимо этого, раз в неделю меняла ему постельное белье с пижамой и протирала влажной тряпкой пол в кабинете. До туалета Григорий Ильич пока добирался сам. Поэтому тяжких усилий уход за ним не требовал. Но требовал неусыпного внимания, Клава обладала достаточной сообразительностью и быстро смекнула – ее наняли и для того, чтобы, больной не отошел в мир иной внезапно. Родственники бы ей этого не простили. Они намеревались, согласно желанию патриарха, провести рядом с ним последние минуты и выслушать его предсмертные напутствия. Вот она и старалась не прозевать приближения рокового часа. В искренность его близких Клава особо не верила. Обычно она не отличалась подозрительностью, но к евреям таила предубежденье и, попав к ним в дом, во всем искала ложь и притворство. У русских в подобных случаях тоже не откровенничают. Как профессиональная сиделка, она давно вывела из собственных наблюдений - когда человек загодя готовится к смерти, долгое ожидание окружающих напрягает и они, лишь для приличия желая ему здравия, ждут не дождутся похорон. Но среди евреев лицемерная суета возле умирающего, по ее мнению, превосходила все мыслимые пределы человеческого притворства. Та же внучатая племянница, Рива, могла часами выслушивать одни и те же воспоминания престарелого дяди, и делать вид, будто ей каждый раз открывают Америку. Сиделка подозревала девушку в умысле - она показной лаской старалась заработать свою долю наследства. Вот и сдувала со старика пылинки.
Что касается самой Клавдии, она искренне желала продлить дни Григория Ильича. Не от приязни к нему, а по житейскому разумению. Мыслила она примерно так - хоть они и евреи, но живут в центре города, в еде ее не ограничивают – ешь сколько влезет и платят исправно.
Одно удручало - беседа с дедом не клеилась. Молчать часами любой бабе трудно. Как-то она завела разговор про Израиль. Напомнила старику, мол именно там евреи распяли Христа. А он ответил такое, что Клавдия до сих пор не могла успокоиться. Соврал старый нечестивец, будто и Христос из евреев. Надо же дойти до такой наглости, чтобы утверждать подобное. Клава то точно знала кто Христос по национальности. Иисус мог быть только русским, а убили его евреи. Но спорить с болезным остереглась – не помер бы от стыда, что во лжи уличили… Оттого и сидела молча. Поначалу старик просил читать вслух. Книжный шрифт в очках он различал, но от зрительного напряжения скоро утомлялся. Читать Клава не возражала, но делала это столь косноязычно, что он либо сразу засыпал, либо раздражался. И происходило это не от безграмотности сиделки. Когда чтиво касалось слезных женских романов, или детективов Донцовой, их она читала бегло и с удовольствием. Но тут половины слов не понимала. Книги больной признавал только по своему профилю, а труды великих финансистов со множеством специфических терминов, оставались для Клавдии «китайской грамотой». К ее удовольствию и Григорий Ильич вскоре отчаялся слушать и читать больше не просил. В часы бодрствования развлекал себя передачами телеканала «Деньги» или, нацепив наушники, искал выступления экономистов по радио. Клава же, отсиживая свою смену, смаковала «про себя» детективы, или вязала рейтузы для наступавшей зимы.
Неизвестно, сколько длилась бы ее вахта в этом режиме, но в конце прошлого месяца случилось непредвиденное – в очередном звонке из Израиля супруга Григория Ильича получила от брата предложения отправить престарелую мамашу к нему. Некая клиника в Иерусалиме добилась больших успехов в борьбе со старческим слабоумием, и грех было не воспользоваться такой возможностью для тещи. Но отпускать выжившую из ума старуху одну жена не могла. Григорий Ильич тут же поддержал отъезд их обеих, заверив супругу, что дежурства Клавы возле его одра вполне достаточно, и до завершения их вояжа он обещает со смертью повременить. На том и порешили.
Перед отлетом жена упросила Клаву взять на себя еще и заботы по кухне, а так же, дабы и ночью не оставлять Григория Ильича без присмотра, до ее возвращения полностью переехать к ним в квартиру. Доставку продуктов хозяйка возложила на детей, а Клаве посулила удвоить оплату.
Сиделка без колебаний согласилась. Дома в «хрущевке» женщину никто не ждал. Супруг ее, Федя, три года назад сильно перебрав после получки, замерз на улице. Сын Павлуша отбывал срок за драку, а других близких у Клавы не водилось.
В отсутствии жены, быт Григория Ильича не сильно изменился. К еде он всю жизнь оставался неприхотлив и смену изысканных еврейских блюд, на которые его спутница жизни слыла мастерицей, на незатейливое меню Клавы не заметил.

---

Сегодня после обеда он по обыкновению на полчаса забылся. Проснувшись, было взялся за пульт телевизора, но услышав слабый стон, замер. Кресло сиделки пустовало. Он напряг слух и понял, стонут где-то в квартире. Застыв на несколько минут в раздумьях – чтобы это могло означать, встревожился не на шутку и присел на тахте. Стон не прекращался. Григорий Ильич несколько раз кликнул сиделку по имени. Ему никто не ответил. Тогда он решил не мешкать -привычно нащупал ступнями тапки, кряхтя, приподнялся и сделал первый шаг. От слабости в ногах пошатнулся, но устоял и дошагал до двери. Открыв ее, расслышал уже вполне отчетливо – стонали на кухне. Старик двинул туда. Клава растянулась у плиты и едва дышала. Ее розовощекое лицо сделалось пунцовым. Григорий Ильич наклонился, взял ее за руки и потянул. Клава предприняла едва заметное усилие ухватиться за него и приподняться, но тщетно. Старик почти отчаялся, но попыток помочь женщине не прекратил. С третьего захода она все же смогла встать на ноги. Медленно, шаг за шагом, Григорий Ильич отвел ее в спальню и уложил на супружеское ложе. Отдышавшись, вернулся в кабинет за телефоном и вызвал скорую. В ожидании врачей, вновь перебрался в спальню. Клава дремала, щеки ее немного побледнели, но лицо нездоровой красноты не утратило. Теперь он исполнял роль сиделки. Только проку от него в этом качестве было мало. Будить ее и задавать вопросы о причинах обморока он не решился. Он сумел бы выдать ей сердечные капли, или другое снадобье. Однако, не представляя, что случилось, опасался навредить. Так и просидел до звонка в дверь.
В прихожую вошли двое в белых халатах.
Где больная? - Буркнул молодой фельдшер и в сопровождении санитара протопал в спальню. Вопросов больше не задавал. Громко придвинул к Клаве стул и раскрыл саквояж. По комнате распространился душок клиники и началось обследование. Клаве проверили пульс, измерили давление. Фельдшер что-то записал себе в тетрадку и сообщил санитару:
- Дело дрянь. У нее гипертонический криз - Вкатив сиделке укол, снизошел и до общения с хозяином квартиры:
- Вы ей папаша?
Григорий Ильич объяснил, кем женщина ему доводится. Фельдшер переглянулся с санитаром и оба заржали как два жеребца. Ситуация, когда умирающий выхаживает сиделку, с их точки зрения, тянула на хохму. Заметив удивленный взгляд старика, фельдшер ржать перестал: - Неувязочка вышла. Готовили в «жмурики» вас, а намылилась она. Житуха полна парадоксов…
Григорий Ильич ничего смешного в этом не увидел, и в свою очередь спросил: - Заберете Клаву в больницу?
Но ответа не последовало. Фельдшеру позвонили по мобильному, и он долго с кем-то припирался. По раздраженному тону лекаря Григорий Ильич заключил – тот беседует с женой, или подругой. Звонила она из магазина, где присмотрела обновку. Фельдшеру цена вещицы казалась чрезмерной, и он всячески отговаривал звонившую от подобных трат. Дождавшись конца диалога, Григорий Ильич напомнил о больнице. Молодой человек запер чемоданчик и извлек из кармана бланки:
- В госпитализации нет нужды. Пусть тут полежит. Я выпишу рецепт. Сгоняйте в аптеку и давайте ей три раза по таблетке после еды. Грубой пищи ей есть нельзя. Лучше всего куриный бульон и отварные овощи. Не аклимается - вызовите участкового. И пусть особо не прыгает. В ее случае гипертония накладывается на климакс и грозит инсультом. Вам надо, чтобы ее тут парализовало?
- А вы как думаете? - Возмутился Григорий Ильич.
- Ничего не думаю. – Признался лекарь, и они с санитаром снова заржали.
Проводив смешливых медиков, Григорий Ильич вспомнил наказ фельдшера «смотаться» в аптеку, нервно отыскал одежду и отнес ее в кабинет. Стянув пижаму, облачился в брюки и пиджак, в прихожей изучил башмаки. Он давно не бывал на улице и успел забыть, что полагается по сезону обувать. Потом пришлось искать бумажник. Сборы заняли время и утомили. Наконец, старик собрался. В пальто и при шляпе, еще раз наведался в спальню, и заметив, что лицо Клавы окончательно утратило красноту, решительно покинул квартиру. Лифт спустил его на первый этаж. И подъезд, и парадное казались чужими – так долго он ими не пользовался. Первые шаги по улице вызвали одышку. Больное сердце, не желая равномерно качать старческую кровь, билось в груди как птица в клетке. Чувство долга сердцебиение успокоило. Сначала он передвигался осторожно, держась у стен домов, опасаясь завалиться. Но постепенно ход его стал уверенней и он не заметил, как добрел. Народу в аптеке почти не было. Но постоять перед окошком все же пришлось. Бабка перед ним долго выспрашивала аптекаршу, какой препарат лучше помогает от больных суставов. Просила что-нибудь получше и подешевле. В результате, так ничего и не выбрав, удалилась. Григорий Ильич протянул сой рецепт. Получив лекарство, назад путешествовал без приключений. Но у самого подъезда вспомнил о курином бульоне. Уходя, он не проверил морозильник и не знал, имеется ли там курица. Пришлось повернуть от дома и посетить ближайший магазин. За время его постельного режима продукты заметно подорожали. Оплачивая покупку, он по привычке вычислял процент инфляции, и ее последствия для семейного бюджета детей и внуков. Эти же вычисления занимали его на обратном пути. Поднявшись к себе на лифте, уже у дверей квартиры, вспомнил о ключах. О них он напрочь забыл. От растерянности сердце снова заколотилось. Нажав на звонок, он заставит Клаву подняться. А если она снова завалится. Пока размышлял, лифт на его этаже остановился, выпустив сына с невесткой. Завидев отца, они запричитали, бросились к старику, забрали у него пакет и отперли дверь. К своему удивлению, Григорий Ильич обнаружил в квартире множество родственников. Дочь с мужем, внуки с женами и мужьями, внучатая племянница Рива. Все они подались к нему, выказывая сильное волнение. Встречали, будто он вернулся не из собственного двора, а с Северного полюса. Под вздохи и причитания старик был тут же раздет и водружен на любимую тахту. Женщины уже варили бульон, дети вызванивали своих врачей, из тех что состоят в друзьях при каждом пристойном еврейском семействе, а внучатая племянница Рива пылесосила комнаты. Шум стоял такой, как бывает в синагоге накануне еврейской Пасхи. Григорий Ильи, усталый, но удовлетворенный исполненным долгом, не обращая внимания на переполох в квартире, спокойно задремал. Не прошло и часа, как Клаву кормили бульоном, а два «своих» профессора объясняли невесткам, как ее выхаживать. Сиделка пришла в себя и смущалась. Подобного участия к своей персоне она не знала с рождения. Даже порывалась встать, но встать ей не дали. Не дали и шевелиться. До завтра ей предписали лежать на спине. Утром ее еще раз обследуют и тогда решат дальнейший режим. Взяв с нее слово не проявлять самодеятельности, эскулапы и родственники переместились ужинать в гостиную. Клава еще долго внимала их возбужденным репликам и продолжала дивиться еврейскому коварству. Отправляясь в аптеку, Григорий Ильич рисковал жизнью. Выходит, им, евреям, притворство важнее живота
Последнее, что она отметила, перед тем как отойти ко сну, это громкий голос сына Григория Ильича, Миши. Тот говорил с Израилем, докладывая маме о происшедшем в их московской квартире. После сына, трубка переходила к другим членам семьи. Последними докладывали профессора. Они успокоили супругу Григория Ильича, ее брата и остальных родственников с Ближнего востока. Заверили их, что поход в магазин и аптеку старик пережил без последствий, а состояние его сиделки на данный момент удовлетворительное. Теперь и родственники в Иерусалиме пребывали в курсе всех подробностей происшедшего. Но этого Клава уже не слышала. Она спала и видела страшный сон - ей снилось, как внучатая племянница Рива подмешивает яд в ее чашку бульона.
Кохила. Март 2017 год

(Рассказ)

  Она была большая и шикарная. Таких или восторженно боишься, или мрачно ненавидишь. Он с ней дружил. Это понятие вмещало много оттенков и требовало выдержки. Она полагала необходимым наставлять его по жизни, считая в быту богемой и несмышленышем. Он с трудом терпел ее поучения, но с благодарностью принимал помощь. Если бы она только умничала, он бы не вынес, и неизвестно, чем бы все обернулось. Но она умела брать на себя побочные хлопоты и несла ношу, для него непосильную.
Он был художником, она хозяйкой его галереи. Она не уродилась француженкой. Ее дед, кажется, приехал из Венгрии, или Румынии. Настоящим французом был ее муж, полковник в отставке, когда-то служивший под началом самого де Голля. Она рассказывала семейную историю, он не мог запомнить. Не сохранил в памяти он и имени ее отца, поскольку французы отчеством не пользуются. Но выговор она имела парижский, числилась гражданкой Республики не в первом колене, а он нес жалкий жребий эмигранта. Ту же галерею ему пришлось оформлять на ее имя. Чиновников он боялся как огня. Ее же величественная фигура с осанкой раздобревшей цирковой лошади внушала им уважение. Но, главное ее качество – умение договариваться с мелкими чинами муниципалитета – оказалось для него даром небесным.
Ее звали Камиллой Лурье, его – Денисом Потаповым. Но парижанам, не способным выговаривать иноземные имена, он представлялся Дэном Патэ.
Дэн творил натюрморты – миленькие, тщательно прописанные картинки небольшого формата. Они легко вживались в интерьеры обывателей средней руки – от мелких рантье и заслуживших достаток пенсионеров до бывших проституток, с возрастом принявших облик солидных матрон. Лакированные полотна в строгих рамках из дорогих пород дерева «под старину» могли радовать их глаз от спальни до холла и кухни. Открыв галерею в Пасси – респектабельном квартале города, подальше от туристических троп, живописец и надеялся на эту публику. В два маленьких зала приезжие не заглядывали. Да и зачем – ни видов Парижа, ни интимных будуарных сцен, способных подтвердить вояж в столицу мира, он не писал. Специализировался на изображении слегка увядших букетов. Его поникшие цветы навевали светлую грусть и тактично льстили стареющим буржуа – мол и увядание способно быть прекрасным. Он и назвал свою галерею «Le vieux jardin», что в переводе с французского означало старый сад. Дэн попал в яблочко – желающие создать в обновленной ремонтом квартире добрый ностальгический уют, придачу испытать радость от умильной печали, стали его постоянными покупателями. И несмотря на умопомрачительную жадность, которую французы гордо величают разумной бережливостью, платили за картинку до тысячи франков.
Во времена, о которых идет речь, о Евросоюзе еще не помышляли. Если тогда порядочному парижанину вы бы посмели заикнуться, что через пару десятков лет вместо милых его сердцу франков ему придется расплачиваться Евро, он бы плюнул вам в лицо.
Посетителей галереи Камилла принимала, как хозяйка богатого дома принимает старинных друзей чуть меньшего достатка. Любому находила нужные слова и ненавязчиво помогала с выбором натюрморта. Покупатели к ее советам прислушивались. А их день ото дня становилась больше. Камилле это только придавало тонуса. Она даже завела нечто вроде чайной церемонии. За небольшим столиком «гостю» после покупки очередного букета предлагалась чашка чая с «русскими сушками» и милая болтовня о галстуках президента. Валери слыл модником и галстуки менял по десять раз на день. В новом амплуа Камилла чувствовала себя как рыба в воде и гордилась тем, что «цветные к нам не ходят».
Нельзя сказать, чтобы Дэн быстро обогатился. Но с первых недель галерея стала приносить вполне сносный доход, и, будучи человеком без особых претензий, он зажил припеваючи. К чести мастера стоит отметить, Дэн не страдал манией величия, свое дарование оценивал весьма трезво, и его вовсе не обижало презрение модных журналов, не упоминавших на своих страницах ни его галерею, ни его самого. Если быть до конца откровенным, мастер понимал, – он не создает шедевров. И не стыдился этого, а даже испытывал нечто вроде гордости. Его тешило сознание – он точно вычислил вкусы самодовольного французского мещанина и заставил его раскошелиться.
И если у Дэна и водились слабости по части тщеславия, то ни в амбициях живописца. Таких слабостей у него было две. Первая, довольно банальная для всякого творца, – женщины. Дам он любил молодых, нетолстых, так чтобы жирок не скрывал волнующих изгибов в их стане, в меру сообразительных, и обязательно хорошего воспитания. Платных дев он не признавал, а одноклеточные искательницы приключений его не возбуждали. Исключения могли составлять экзотические куколки из дальних стран. Мастер питал мужской интерес к представительницам индокитайской расы. Но если приезжие туземки и не отличались интеллектом, они, как все женщины востока, мало говорили и старались ублажить своего временного повелителя. К тому же, будучи эмигрантом из России, живописец сам отвратительно говорил по-французски, и с иностранками, которые так же коверкали слова, ему было общаться проще.
Вторую свою слабость мастер от большинства знакомых утаивал. Эта страсть была тихая, больше смахивающая на зуд, – Дэн баловался сочинительством. Начал с маленьких рассказиков и эссе. Но постепенно вошел во вкус и выдал нечто вроде романа. Все его опусы имели ярко выраженную сатирическую окраску и высмеивали пороки далекой родины. Потапов не боролся с режимом, от которого удрал, а пытался рассмешить себя и других, выстраивая в русле этого режима абсурдные фантазии. Заканчивались семидесятые годы. Из Советского Союза массово уезжали евреи, и иже с ними те, кто решил, воспользовавшись фиктивным браком, или дальним родством, смыться из страны Советов. Еврейские женихи и невесты сразу подскочили в цене и стали «счастливым билетом» для желающих перебраться на Запад. По документам они просились на историческую родину в Израиль. Но большинство счастливцев, как еврейской, так и иной национальности, оказавшись по ту сторону «железного занавеса», оседали в Европе, или летели за океан в Штаты.
Дэн сочинил роман, где все происходило ровным счетом наоборот. Со всего мира евреи устремились в Советский Союз и именно его назвали своей исторической родиной, а в Израиль потянулись русские, татары и прочие народности, проживающие в СССР. Естественно, издать такое в брежневские времена на родине нечего было и думать. А эмигрантские журналы Парижа печатали либо нападки членов русской диаспоры друг на друга, либо откровенную брань по адресу большевистской России. Дэн не писал ни того ни другого и на публикацию не надеялся. Но близким друзьям иногда рукопись показывал. Те высказывались восторженно, но сочинитель не верил, – на то они и близкие друзья, чтобы тебя ободрить. Первым профессиональным читателем его романа стала Вера Пелголева – москвичка бальзаковского возраста с пышными формами и игривой челкой.
Вера Моисеевна прикатила в Париж на три дня и остановилась у Потапова. Лично, до дня приезда, живописец Пелголеву не знал и до встречи с женщиной не имел ни малейшего представления о ее существовании. Визитершу рекомендовал письмом его хороший знакомый по прежней жизни, Олег Старовцев. Он просил Дэна приютить Веру на три ночи, заверив, что днем он гостью не увидит – она мечтает бродить сутки напролет по Парижу и нуждается лишь в коротком ночном отдыхе.
Потапов тогда снимал студию на чердаке, где мольберт, его ложе и ниша с плитой для приготовления еды находились в одном помещении – комнате метров тридцати. Захватывающие виды на крыши Монмартра компенсировали душ и уборную на первом этаже, а толщина стен и ставни преграждали доступ в мансарду разнообразным городским звукам. Для московского интеллигента в слове «Монмартр» слышится нечто волшебное. Но по сути это дешевый район с изобилием чернокожего жулья, всевозможных наркоманов и праздных приезжих зевак. Оттого там недостаточно чисто и достаточно шумно. Дэн жил в таком месте не из романтических, а из самых житейских побуждений – на лучшее жилье не имел средств.
Снимая чердачную обитель, живущих гостей он не планировал, но отказать соотечественнице счел недостойным, и, постелив себе на полу, освободил тахту для нее.
Днем московская дама действительно гуляла по Парижу, а вечером ужинала в его мансарде.
К удовольствию хозяина и, возможно, к огорчению сорокапятилетней путешественницы, романа у них не возникло. После трапезы из продуктов, приобретенных в лавке напротив, они усаживались на потертый диванчик и с бокалами вина говорили о Москве. Точнее, говорила она, а он слушал. Бдения заканчивались с рассветом. Но Дэн, зная, что через три дня у приезжей закрывается виза, сумел сохранить на весь срок ее визита маску гостеприимного малого. Да и ее разговорчивость его не успела утомить – он уже несколько лет не был в Москве и не без интереса выслушивал столичные сплетни. А как выяснилось, Пелголева служила в министерстве культуры и все про всех знала. Во время завершающей ночной беседы Вера Моисеевна, наконец, выговорилась и снизошла поинтересоваться житьем-бытьем Потапова на чужбине. Художник признался, он не творит, а пробивается ремеслом, «для души» же балуется прозой. Вера Моисеевна оживилась и пожелала читать немедленно. Потапов уже имел представление, кто его гостья. По образованию Пелголева являясь литературным критиком, и ей работа чиновника душу не грела. Так уж сложилось – приходилось заниматься не своим делом. Что за литературными процессами в стране ей следить не мешало, а состоять в редколлегиях нескольких издательств помогло. Дэн впервые столкнулся с человеком, имевшим прямое отношение к его тайной страсти, и с трепетом вручил ей рукопись. Остаток ночи Вера посвятила чтению его романа.
За утренним кофе она смотрела на Дэна и молчала. Что уже само по себе было странно. Потапов уверился, москвичка способна молчать лишь когда спит или поглощает пищу.

---

«Я не сомкнула глаз». – Сакраментально произнесла она первую фразу и добавила: «Ты, Денис, очень талантливый человек. Я бы с удовольствием рекомендовала тебя нашим издателям. Но, сам понимаешь, – Главлит.
Дэн понимал, с цензурой он не борец. Но, тем не менее, похвальный отзыв дамы-критика лег бальзамом на его душу.
Пелголева обещала все же подумать о продвижении романа. Он поблагодарил. Оба знали, что это пустые слова. Дэн от москвички ничего не ждал, и когда она его покинула, вздохнул с облегчением. Следующую ночь он провел с кореянкой по фамилии Пак. Интимные игры со смуглянкой из страны алых зорь доставили ему куда большее удовольствие, чем пересуды о далекой родине со стареющей толстухой. Через неделю о ее визите он совершенно забыл и зажил в привычном для себя ритме – днем букеты, ночью прелестницы. Время бежало быстро.
Через несколько лет он сделался состоятельным парижанином, снял апартаменты на правом берегу Сены, недалеко от своей галереи, и сам зажил на манер тех, кто скупал его букеты. Шикарное жилье, как и все земные блага, художнику нашла Камилла. И не просто нашла, а смогла почти вдвое сбить цену покупки. Она же приняла горячее участие в приобретении автомобиля для маэстро и бокса в подземном гараже соседнего дома.
Теперь у него было все для приятной жизни, кроме времени на эту жизнь. Гостиную Дэн превратил в мастерскую и выходил из нее редко. Спрос на его увядшие букеты продолжал нарастать. Заказы Камилла принимала на несколько месяцев вперед и настойчиво советовала Дэну нанять подмастерьев. Их придется научить копировать его полотна, а ему останется несколько завершающих мазков с подписью. Что во много раз умножит прибыль галереи и позволит маэстро сохранить время и силы. Но художнику ставить свою деятельность на поток претило, и он трудился в поте лица, не заводя помощников. При такой нагрузке Потапов все реже приглашал к себе прелестных дев, а сочинительство пришлось и вовсе оставить. В тумбочке из черного дерева, что стояла в изголовье его мягкой постели, оседали пачки франков, не принося их владельцу ожидаемой радости, а сверкающий лаком «Рено» месяцами пылился в подземном гараже.
Потапов заскучал, Клиентура требовала букетов, и Камилла умоляла увеличить их производство. Она сделалась еще величественнее и наглее. Она уже не только учила мастера правильно питаться, периодически посещать медиков на предмет обследования, но и склоняла его к женитьбе – «солидному мужчине нужна семья».
Однако семью не заведешь как собачку. У художника не оставалось досуга для потенциальных невест, что его не слишком огорчало. Перечить Камилле ему было лень, а жениться он не собирался. Из чего вовсе не следовало, что затворник окончательно превратился в монаха. Пыл у него не остыл – лишь места охоты на прелестниц сузились. Теперь знакомства с прекрасным полом завязывались в самой галерее, когда он привозил туда свой «товар». У маэстро появились восторженные поклонницы, терпеливо ожидавшие своей очереди. Одну из них, с глазами газели, в омуте которых дремала вековая печаль загадочных дщерей Индии, он заставил ждать дольше других. Обычно Дэн привозил холщовый мешок с «букетами» раз в неделю. Чаще по средам. Покоренная им дева заявляла, она желает иметь портрет его кисти. Но ее теплый взгляд говорил вполне откровенно – я могу обойтись без портрета, если бы ты снизошел уделить мне немного внимания.
Потапов смилостивился, пообедал с поклонницей в соседнем кафе и выяснил, что деву зовут Николь, что она замужем, а муж у нее пилот гражданской авиации, и все время в полетах. Летун зарабатывает много франков, но на молодую жену времени не имеет. Эта информация успокоила маэстро. В случае романа с Николь ему не грозили мучительные объяснения на тему «художника и его свободы». Она и так замужем…
За трапезой он внимательно поклонницу рассмотрел, нашел миленькой и при прощании обещал найти время для более длительного общения. Но все не получалось. То белокурая полячка, с ямочками на щеках и внушительной грудью, получала рандеву вне очереди, то появлялась русская студентка, которой Дэн вознамерился показать Париж, то еще что-нибудь и вовсе не запланированное. Но верная дева не обижалась и ждала. Только печаль дщерей таинственной Индии в ее взоре проступали все отчетливее. Наконец, Дэну стало стыдно. Он твердо собрался провести с ней целый день, и сам назначил свидание. Мастер заработал себе выходной, и даже Камилле нечего было ему возразить.
Они договорились встретиться в галерее в следующую среду. Художник привезет свои полотна, и они на новеньком «Рено» отправятся куда-нибудь в предместье. Там пообедают, подышат воздухом, после чего вернутся к нему в парижские апартаменты, где совместят ужин с портретом очаровательной Николь. Ну, и «чай, кофе и потанцуем»….
Потапов даже с некоторым волнением ждал среды. Перспектива побездельничать в обществе преданной поклонницы грела самолюбие и обещала приятное разнообразие в его монотонном трудовом подвиге.
Ему и творилось веселее. Вместо пяти обычных букетов он до среды успел написать семь.
Николь ждала в галерее. Камилла, поборов вселенскую женскую ревность, поила поклонницу мастера чаем и занимала беседой, естественно, предметом которой служил сам маэстро. Дева сегодня выглядела обворожительно. Породистую сухую головку с едва заметными скулами украсили, на африканский манер, несколько десятков косичек. В прелестных розовых ушках каплями росы сверкали алмазики, оправленные в платину. Камешки подчеркивали длину ее смуглой шеи и матовую бездну глаз. Высокую упругую грудь едва скрывал полупрозрачный жилет из шелка. Материи на него ушло немного, и поджарый животик Николь с золотой сережкой в ямке аккуратного пупочка притягивал взгляд мужчины. Открывать полоску тела между грудью и бедрами только входило в парижскую моду, и смелость Николь подтверждала, что за этой модой большое будущее. Ее шаровары в виде юбки начинались от крепких соблазнительных бедер и заканчивались чуть выше точеных коленок. Стройные ножки, обутые в сандалии древнегреческого образца также притягивали взгляд и умиляли. Маленькая аккуратная ступня выглядела почти детской. И только бледно-розовый лак на пальчиках напоминал о зрелости обладательницы этих дивных конечностей.
Все это Дэн отметил профессиональным взглядом не только художника, и понял, его ждет много сладостных минут.
Камилла приняла полотна и, похвалив живописца за производительность, протянула ему конверт.
– Что это? – насторожился Дэн. От почты на казенный адрес он добра не ждал. Камилла скривила губы в презрительную гримасу:
– Вчера заходил мужчина. Кажется, русский еврей. Вот передал записку.
– Он себя назвал? – спросил Дэн, поскольку «русских евреев» в Париже проживало много.
– Не представился. Костюм на двести франков, туфли, скорее всего, с блошиного рынка. Испугалась, уж не агент ли по продаже шампуней, или еще чего-нибудь, но он, слава богу, ничего не предлагал. Я подумала, репортер дешевой газетенки.
Дэн разодрал конверт и развернул листок. В послании его просили срочно доставить рукопись романа в редакцию русскоязычного парижского журнала «Эхо». И стояла подпись «Мойша Кельнер». Художник тут же сообразил, к нему обращается восходящая литературная звезда русской эмиграции. В Москве начиналось брожение умов, и Кельнера уже печатали и на родине. В Париже Мойша выпускал эстетский журнал либерального толка. Попасть на его полосы для начинающего литератора считалось большой удачей. Дэна удивило, откуда Кельнер знает о его тайной страсти, но все же решил ехать. Николь почувствовала тревогу за их свидание, но кавалер успокоил:
– Сейчас, мы с тобой заскочим на минутку ко мне, я возьму рукопись, завезу Кельнеру и поедем гулять.
Николь радостно закивала в знак согласия и, улыбнувшись Камилле, поспешила за маэстро.
В машине Дэн положил ей руку на коленку и понял – долгого воздержания не перенесет. «Пожалуй, с рукописью можно не спешить и сразу домой. А уж потом и роман Кельнеру отвезти, и с Николь по предместьям погулять», – подумал он и едва не врезался в задний бампер притормозившего перед ним «Ситроена». Размечтавшись, не заметил светофора. Чудом избежав аварии, немного остыл и решил не нарушать первоначального плана. Оставив деву в машине, поднялся к себе, добыл папку с романом и назад.
Редакция Кельнера размещалась на тихой улочке, выходящей на набережную «букинистов». В двухэтажном особняке соседствовали и другие арендаторы. По табличке у парадного Дэн определил, первый этаж занимает адвокатская контора, а второй делит ветеринар Жак Бижу с редакцией «Эхо». Войдя в подъезд, он преодолел крутую темную лестницу и очутился в узком коридоре. Запах помещения сразу выдавал популярность господина Бижу среди любителей животных. И сейчас у двери в кабинет ветеринара томилась пожилая особа с мопсом на руках. Шавка яростно облаяла Дэна, и если бы не хозяйка, дотянулась бы до его руки своими мелкими злыми зубками. Увернувшись от укуса, начинающий литератор проследовал в дальний конец коридора и постучал в дверь редакции.
– Да… Да… – отозвались изнутри по-русски.
Дэн вошел и огляделся. Комнатку с двумя узкими окошками заполняли стеллажи, заваленные доверху папками, журналами и всевозможными справочниками. Канцелярский письменный стол так же был заполнен всевозможной печатной продукцией, и небольшого роста редактор казался узником, заточенным в щель между всем этим хламом. Внешность его Камилла описала верно. Встретив Кельнера на улице, его вполне можно было принять за торгового агента, или работника муниципалитета из отдела коммунальных платежей.
– Здравствуйте. Вы просили меня завезти роман. Я Дэн Патэ, а по-нашему, Денис Потапов, – с порога отрекомендовался посетитель.
– Душевно рад. Проходите и усаживайтесь. – Кельнер суетливо освободил единственный стул от кипы бумаг и указал на него. Дэн приблизился и, стараясь ничего не свалить, осторожно уселся.

---

– Мойша, – Механически улыбнулся редактор и тут же перешел к делу. – Давайте сюда рукопись.
– Вот. – Дэн протянул папку, но от себя не отпускал. – Не знаю, стоит ли тратить ваше время.
– Стоит, стоит,… – Кельнер вырвал папку и тут же раскрыл, – Мне про вас столько восторгов Вера наговорила, что я заранее предвкушаю.
– Какая Вера? – Дэн давно забыл о визите московской дамы. Но она, оказывается, его помнила. Мойша недавно ездил в Москву, и Пелголева рекомендовала Потапова как очень способного писателя.
– Ну, я пойду? – нерешительно приподнялся автор, посчитав дело сделанным.
– Помолчите, – приказал редактор, уже погруженный в рукопись. И неожиданно расхохотался. Смеялся, не прерывая чтения, затем схватил Дэна за руку,– Русские строят в Иерусалиме Кремль! Ха-ха-ха на Храмовой горе… Класс! – И снова уткнулся в рукопись, продолжая сжимать Дэну руку. Реакция маститого коллеги не могла не радовать Дэна. Но сидеть в этой каморке долго он вовсе не готовился. Внизу, в авто его дожидалась Николь, и рука художника еще хранила тепло ее восхитительной коленки.
– Может, я все же пойду? – Несмело повторил бедолага.
– Какого черта, вы мне мешаете?! – Огрызнулся Кельнер, и плечи его снова затряслись от смеха. – Черт возьми, это же точно в десятку. Как вы, сидя в этой парижской дыре, просекли начало эры абсурда? Прелестно! – Он прочитал уже страниц десять. Но в романе их больше сотни, и Дэн начинал нервничать:
– Я неправильно припарковал машину. Там стоять запрещено. Мне нужно идти, – и постарался освободить руку. Но Кельнер не слушал:
– Черт, тут, пожалуй, слишком. Боюсь, нас и в Париже не поймут. – И он указал на верхний абзац пятнадцатой страницы.
Дэн сумел освободить руку и посмотрел на часы. Николь сидела в машине уже минут сорок.
Кельнер перевернул шестьдесят седьмую страницу… Дэн снова взглянул на стрелки. Он провел в редакции около двух часов.
«Бедная Николь» – вздохнул Потапов и печальная бездна глаз поклонницы, словно, заглянула ему в душу.
Кельнер дочитал в присутствии автора роман до конца и обещал печатать.
– Вы писатель. Дерзайте, – улыбнулся редактор и открыл ящик письменного стола. Оттуда посыпались листы с текстом, газеты и последний номер журнала «Эхо». Мойша не обратил на это внимания и, порывшись в ящике, извлек книгу. Дэн взглянул на глянец обложки. Там красовался огромный кулак и заглавие М. Кельнер. «Интервью с Богом». Редактор раскрыл книгу и мелким ровным почерком подписал. «Желаю вам новых талантливых книг. Мойша Кельнер». - Вот вам на память о нашей встрече. И не забудьте отписать Вере Моисеевне, что я ее просьбу выполнил. Она женщина влиятельная, и ее отношением к себе я дорожу.
– А в чем заключается ее влияние? – Полюбопытствовал Потапов. И узнал приятные изменения в карьере Пелголевой. Она теперь, помимо службы в министерстве, заведовала альманахом «Прозаик», где печатались рецензии на все новые книги. Дэну стало понятно желание Кельнера уважить даму. Он пообещал и вышел. Когда подбежал к машине, на улице уже начинало смеркаться. Поклонница исчезла. Вместо Николь на ветровом стекле машины белела квитанция штрафа. Дэн ругнулся про себя и поехал домой. Адреса у Николь он не спрашивал, телефона тоже, и больше печальную деву никогда не видел.
Через полтора года вышел журнал «Эхо» с его романом. А еще через два произошло чудо – Советский Союз затрещал и развалился.
Через месяц после этого ему позвонили из Москвы и предложили сотрудничать с крупным издательством. Несколько лет он совмещал производство букетов с
сочинением романов и, наконец, понял – штамповать цветы больше не может. Разговор с Камиллой откладывал день ото дня. Наконец, решился. Пригласил хозяйку галереи в кафе. Они поужинали. Она, как всегда, давала ему множество полезных советов. А он собирался с силами и после десерта сообщил о своем решении сменить амплуа.
– Камилла, если хочешь, найди себе другого живописца. Я возражать не буду и галерею оставлю тебе.
– Дело не во мне, – ответила мадам Лурье, пристально глядя ему в глаза. – Сейчас ты солидный, можно сказать, богатый человек. А станешь сочинителем – пойдешь по миру. Жить литературой мало кому удается. Подумай хорошенько.
– Я уже подумал.
– Желаю удачи.
- Ты не обиделась?
Камилла усмехнулась:
– Если бы я хотела на тебя обижаться, поводов ты мне давал предостаточно. Поверь, я считала, что нужна тебе и старалась быть тебе другом.
Он поцеловал ей руку и, заплатив по счету, отвез домой. Возвращаясь к себе, несколько раз доставал платок и вытирал набежавшую слезу. Он никогда не думал, что эта шикарная, самоуверенная особа так глубоко вошла в его мир.
Вскоре Дэн получил разрешение в посольстве России вернуться на родину. Перед отъездом зашел в редакцию проститься с Кельнером. Но за канцелярским столом сидел незнакомый господин.
– Мойша в журнале уже несколько лет не работает. Он у нас давно знаменитость и живет в Москве. А вы что-нибудь принесли?
– Нет, - ответил Дэн: - я пришел сказать ему прощальные слова и поблагодарить за поддержку. Он первый редактор в моей жизни, а такое не забывается,.
– Вы тоже уезжаете. – Кисло поинтересовался новенький.
– Да, и тоже в Москву.
– Хотите его московский телефон?
Дэн записал и, поблагодарив нового редактора, удалился.
Москву девяностых Денис Потапов не узнал. Он вернулся в другую страну. На улицах томились в пробках шикарные дорогие лимузины. Ночью город светился рекламами ночных клубов и казино. Витрины ломились от деликатесов.
Его друзья переживали новые времена по-разному. Некоторые завели себе особняки на Рублевке, некоторые спивались, влача полуголодное существование.
Веру Пелголеву он случайно встретил в доме своего приятеля Олега Старовцева. Она уже давно покинула альманах и министерство культуры, вышла на пенсию и еще больше растолстела.
– Спасибо вам за протекцию, – поблагодарил женщину Денис. – С вашей подачи мой пасквильный роман Кельнер напечатал. И теперь я писатель.
– Как он вам показался? – спросила Вера.
– Замечательный парень. Так радоваться чужому тексту может только настоящий художник.
Пелголева покачала головой:
– Со временем люди меняются, – и многозначительно предупредила, – Кельнер у нас теперь живой классик, и после того как я удалилась от дел, он меня не узнает.
Через полгода изменился и сам Потапов. И виной тому была вовсе не популярность, которую приносили новые романы, а усталость и отсутствие свободного времени. Дни приходилось расписывать по минутам. Жесткие контракты с издательством заставляли сидеть за столом, не разгибаясь. Денис освоил компьютер, который оказался куда продуктивнее его пишущей машинки, и все равно хронически не успевал. Поэтому от встреч с приятелями часто оказывался, девушек в театры не водил, а с юбилеев и официальных торжеств смывался раньше других. Он давно задумал цикл рассказов о Париже, но текущая работа не позволяла засесть за «свое». Он вспомнил галерею и ту же безысходность, что несли «увядшие букеты». Судьба повторяла тот же замкнутый круг. С одной лишь разницей – он больше не возил «товар» по средам в холщевом мешке, а раз в два месяца отправлял его электронной почтой. Только через несколько лет удалось подготовить к печати книгу парижских рассказов. Размышляя о заглавии, вспомнил Кельнера и нашел его телефон. Трубку долго не брали.
– Слушаю, – наконец прозвучал знакомый голос.
– Здравствуйте, Мойша. Я Дэн. Помните редакцию «Эхо» в Париже?
– Какой я вам Мойша? – раздраженно ответил известный писатель. – Что за совковая манера обращаться к солидному человеку?
Денис решил уточнить:
– Простите, это квартира Кельнера?
В трубке раздраженно подтвердили:
– Да, это квартира Кельнера.
– Вы меня не узнаете? Я Дэн Потапов.
– Не помню. Я очень занят. Как вы говорите, вас зовут?
– Наверное, я что-то перепутал. – Денис положил трубку.
«Неудобно получилось. Не забыл ли я имя своего первого редактора?» – Потапов подошел к книжным полкам. Одну из них занимали томики знакомых авторов с дарственными надписями. Он вытянул книжку Кельнера, раскрыл ее и перечитал мелкий аккуратный почерк. «Желаю вам много новых талантливых книг. Мойша Кельнер».
«Неужто и я через несколько лет стану таким же индюком?» – проворчал Денис, засунул глянцевый томик обратно на полку, снова уселся за компьютер и понял, что назовет свой парижский сборник именем хозяйки галереи. Камилле посвящался один из рассказов, и она вполне заслуживала дать название всему сборнику. Да и звучит красиво – «Букет для Камиллы». На том и порешил.
Размышление прервал телефонный звонок. Денис нехотя поднял трубку. Звонил Олег Старовцев:
– Дэн, Вера Моисеевна умерла. Ты ее почти не знал, но все же я решил тебе сообщить.
– Когда похороны?
– Завтра на Востряковском. Приедешь?
Денис минуту сомневался. Представил себя в окружении близких покойной, совершенно ему незнакомых людей, и отказался:
– Положи ей от меня несколько роз. И постарайся выбрать как можно свежее. Деньги при встрече верну.
Олег согласился и повесил трубку. Скорбная весть вызвала у Потапова воспоминания. Он прилег в кабинете и улетел в прошлое. Подумалось – если бы не эта женщина, он бы по-прежнему штамповал на чужбине натюрморты с увядшими букетами. А теперь он в Москве. А в его бывшей галерее, в квартале Пасси, торгуют изделиями из нормандской шерсти. Туда приходят немолодые буржуа и выбирают пару вязаных носков так же вдумчиво, как прежде выбирали его картины.
Осталась в столице мира и Камилла, где ее ждет обеспеченная старость и прекрасный памятник из белого мрамора, рядом с уже почившим полковником Лурье. Старый служака умер в своей постели, и Камилла до последнего дня, так же достойно, как все, что делала по жизни, продлевала его уход.

---

Николь наверняка постарела, и если изменяет мужу летчику, то скорее от скуки, чем из романтических порывов некогда пылкой натуры.
Восторженный редактор журнала «Эхо» больше не сидит рядом с ветеринаром Бижу, в пропахшем псиной особнячке, а купается в лучах добытой тяжкими трудами славы. Он уже не сможет читать роман коллеги, захлебываясь восторженным смехом, потому, что кроме себя не читает никого.
Веру Пелголеву, которая изменила его, Потапова, жизнь, завтра закопают в землю.
А он сам, Денис Потапов, бывший Дэн Патэ, может ли сказать себе – «я молодец - добился своей потайной мечты, и зарабатываю на хлеб пером сочинителя. А может быть в тот самый день я своим поступком разрушил собственную песню? Не стоило нести роман Мойше Кельнеру. А нужно было ехать с Николь в предместья Парижа, провести с ней восхитительный день, еще более восхитительную ночь, а на утро поставить холст на мольберт и написать очередной букет увядших цветов. Тогда бы у меня осталась неосуществленная мечта, эту мечту я бы пронес до смерти, сохранив в себе самом хоть одну нераскрытую тайну».
Вот такую «заднюю» мысль прокручивал в голове Денис Потапов, лежа на диване своего кабинета. И мысль эта постепенно терялась в его сознании, пока он не уснул. А как известно, ничто так не лечит душевные метания, как крепкий безмятежный сон.

Андрей Анисимов
ЭТЮД В ГОЛУБЫХ ТОНАХ
Рассказ
«Я окончил Лондонский университет, получил звания врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел специальный курс для военных хирургов. После окончания занятий я был назначен ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский полк. Но не успел до него добраться, как вспыхнула вторая война с Афганистаном. Я узнал, что мой полк форсировал перевал и продвинулся далеко в глубь неприятельской территории. Вместе с другими офицерами, попавшими в такое же положение, я пустился вдогонку своему полку; мне удалось благополучно добраться до Кандагара, где я наконец нашел его и тотчас же приступил к своим новым обязанностям.
Многим эта кампания принесла почести и повышения, мне же не досталось ничего, кроме неудач и несчастья».
Собственно не стоит повторяться, большинство грамотного населения земного шара, давно прочитало мои воспоминания, воспоминания доктора Джона Г. Уотсона, отставного офицера военно-медицинской службы. Ни для кого не секрет, что я всемирно прославил своими очерками мистера Шерлока Холмса, рассказав о его удивительном дедуктивном методе. Но, увы, в те годы я не смог донести до широкого читателя не менее захватывающие факты личной жизни великого сыщика. О которой, как вы заметили, в моих опубликованных воспоминаниях нет ни слова. Пуританская мораль обитателей туманного Альбиона не перенесла бы тогда правды о своем кумире. Но пролетели годы. В сознании общества произошли серьезные перемены, большинство предрассудков кануло в лету, и я решился.
Если кто не помнит, как я познакомился с гением сыска, напомню, что нас свел мой бывший фельдшер, мистер Стемфорд. Я тогда только вернулся из Афганистана, новых знакомств завести не успел, а старые приятели меня давно позабыли. Стэмфорда я встретил случайно. Он был из тех, кто меня еще помнил, и я на радостях потащил его обедать. Позволю себе привести тут несколько строк из всем известных записок, чтобы не писать дважды одно и тоже.
«Эх, бедняга! – посочувствовал он, узнав о моих бедах. – Ну, и что же вы поделываете теперь?
- Ищу квартиру, - ответил я.
- Вот странно, - заметил мой спутник, вы второй человек, от которого я слышу эту фразу.
- А кто же первый? – спросил я.
- Один малый, который работает в химической лаборатории при нашей больнице. Нынче утром он сетовал: он отыскал очень милую квартирку и никак не найдет себе компаньона, а платить за нее целиком ему не по карману.
- Черт возьми! – воскликнул я. – Если он действительно хочет разделить квартиру и расходы, то я к его услугам. Мне тоже приятнее поселиться вдвоем, чем жить в одиночестве».
В этом месте я позволил себе взяться за перо, чтобы следующий за этим диалог не ушел от внимания читателя. Я и сам тогда не слишком серьезно отнесся к словам своего старинного знакомого. А будь я меньшим простофилей и более осторожным человеком, может быть и понял грозящую мне опасность. Молодой Стэнфорд как-то неопределенно посмотрел на меня поверх стакана с вином.
- Вы ведь еще не знаете, что такое этот Шерлок Холмс, - сказал он. – Быть может, вам и не захочется жить с ним в постоянном соседстве».
Я довольно скоро понял, что зря так легкомысленно воспринял предостережения мистера Стэмфорда. Но все мы сильны задним умом. Не стану описывать прелести квартирки на Бейкер-стрит 221-б. Она была мила и кроме наших двух спаленок и гостиной имела просторную ванную, и что не мало важно для любого истинного джентльмена, чистый и хорошо изолированный туалет.
За нашим первым совместным завтраком мистер Холмс изумляя меня своими возможностями угадывать о человеке его подноготную, болтал беспрерывно. Я исподволь разглядывал своего нового компаньона. Не скрою, меня немного смущали пронзительные взгляды его глубоко запавших глаз. Темные волосы и значительный нос с горбинкой, при этих пронзительных карих глаза, заставили меня задуматься о национальности мистера Холмса. На англичанина он походил мало. Страшная догадка промелькнула в моем сознании: «Уж не с жидом ли поселил меня мой давний знакомец Стэмфорд?»
Надеюсь, вы не подумаете, что я какой-нибудь антисемит, или расист. Избави Бог. В нашем полку был еврей цирюльник и я с удовольствием у него брился и слушал его смешную болтовню, но жить под одной крышей с жидом, цыганом, или туземцем, это для истинного джентльмена уже перебор.
К концу завтрака взгляды мистера Холмса, бросаемые в мою сторону стали теплее и доброжелательнее. Компаньон явно старался сделать все для нашего сближения. Я как, человек воспитанный и умеющий владеть своими чувствами, не дал внешне проявиться моим сомнениям, и мистер Холмс, не смотря на всю свою проницательность, ничего не заметил.
Удалившись к себе, я стал мучительно думать, как проверить мою догадку. Я знал, что по законам веры, евреям в ранней юности делают соответствующую операцию. Но для того, чтобы определить делали ее мистеру Холмсу или нет, я должен был застать своего компаньона неглиже. Не мог же я, дождавшись ночи, ворваться к нему в спальню и содрать со спящего одеяло?!
Мысли мои прервал жалобный звук рыдающей скрипки. Я выскочил из своей комнаты и увидел мистера Холмса. Он сидел в кресле гостиной и водил смычком по маленькой скрипке. Рядом лежал раскрытый футляр его инструмента. Пристрастие евреев к скрипичной музыке хорошо известно.
«Еще и это…» – вздохнул я и постарался незаметно шмыгнуть обратно. Но Холмс видел спиной.
- Я играю исключительно для вас, – сказал он томно, не поворачивая ко мне головы. Мне ничего не оставалось, как вернуться в гостиную и сесть в кресло рядом. Собственно, я ничего не имел против скрипичной музыки, а играл сыщик вполне сносно. Но я не мог спокойно отдаться мелодии. Меня мучил вопрос, как застать компаньона без штанов. Загадка, не еврей ли мой компаньон, беспокоила меня все больше.
Неожиданно скрипач резко прекратил свое занятие, вскочил с кресла и бросился к окну. Я последовал за ним.
- Какой крепкий и молодой мужик, а уже в отставке, – задумчиво произнес Холмс.
- С чего вы взяли, что он в отставке? – удивился я, разглядывая бравого джентльмена с конвертом в руках.
- Он служил на флоте сержантом, а теперь ушел в отставку, – потирая руки, пояснил Шерлок. Я поначалу не слишком доверял дедуктивному методу моего компаньона. В своих известных очерках я так описывал этот эпизод:
«Кичливый хвастун! – обозвал я его про себя (тоже, кстати, качество, свойственное многим евреям) – знает, что его не проверишь». Я не кривил душой. Меня и вправду очень раздражают люди с повышенным самомнением. Продолжаю приводить свой известный дневник:
«Едва успел я это подумать, как человек, за которым мы наблюдали, увидел номер нашей двери и торопливо перебежал через улицу. Раздался громкий стук, внизу загудел густой бас, затем на лестнице послышались тяжелые шаги.
- Мистеру Холмсу, - сказал посыльный, и протянул письмо моему приятелю».
Дальше в своих записках, я кое о чем умолчал. Холмс похлопал мужика по плечу, они о чем-то немного пошептались, после чего Шерлок увел посыльного в свою спальню. Я терпеливо сидел в кресле и ждал. Прошло больше часа, прежде чем посыльный появился из спальни сыщика. Снова привожу строки из моих опубликованных тетрадей:
«Вот прекрасный случай сбить с него спесь. Прошлое посыльного он определил наобум и, конечно, не ожидал, что тот появится в нашей комнате.
- Скажите, уважаемый, - вкрадчивейшим голосом спросил я, - чем вы занимаетесь?»
В своих опубликованных воспоминаниях я не стал описывать, как выглядел посыльный после долгой уединенной беседы с моим компаньоном. Могу теперь признаться, что мужик появился красный, как рак и в большом смущении. На мой вопрос он шепотом ответил, что до работы разносчика служил на королевском флоте и, глядя в пол, удалился. Проницательность сыщика, естественно, поразила мое воображение и направило мысли по другому руслу.
Минут через двадцать после ухода отставного сержанта, вышел из спальни и сам Шерлок. Он появился в халате и сразу направился в ванну. Настроение у компаньона было великолепное, я это понял, потому что он напевал гимн Объединенного Королевства. Я не двигался в кресле. В ванной послышался шум льющейся воды, затем я понял, что Холмс там плещется. «Вот прекрасная возможность посмотреть на него без одежды», - решил я и, на ходу придумывая предлог, поспешил в ванную комнату. Дверь оказалась не заперта, я распахнул ее и был разочарован. Шерлок сидел в тазу, покрытый толстой шубой пены. Он поднял голову и очень многозначительно на меня посмотрел. Мне показалось, что ему мое вторжение даже понравилось.
- Извините, сэр, но я, кажется, оставил тут свои очки, – соврал я и поспешил ретироваться.
- Твои очки, бэби, на полочке возле томика Шекспира. Они лежат рядом с моими запонками и ложечкой для обуви! – крикнул он из ванной, и я, в очередной раз поразившись его наблюдательности, вовсе не обратил внимание на фамильярное «бэби».
Приняв ванну, мой компаньон оделся, взял трость, и весело насвистывая, отправился на прогулку. Я остался в одиночестве со своими мыслями и сомнениями. Самым простым способом их развеять, было бы обратиться к познакомившему нас, Стэмфорду. Но тащиться на другой конец Лондона, где находилась его больница, мне было лень. Я еще не пришел в себя от ранения, последствий афганской лихорадки и был слаб. Но выход нашелся. Я написал записку, спустился вниз и отдал ее, торчавшему на углу, в поисках заработка, мальчишке.

---

- Без ответа не получишь ни пенни, – предупредил я сорванца, и чтобы время шло поскорее, раскрыл книгу. Я опасался, что посыльный вернется позже Холмса. Но сыщик, к моему большому удовольствию, загулял до ночи. Ответа я ждал с нетерпением. Стэмфорда в своем послании, я без обиняков спрашивал: «Ни еврей ли его приятель Шерлок Холмс». Пострел вернулся часа через полтора. Почерк Стэмфорда я узнал сразу и, дав сорванцу шиллинг, отпустил его восвояси. Поднявшись в гостиную, я тотчас разорвал конверт и вынул листок. В записке имелось лишь одно слово: «Хуже». И подпись «Стэмфорд».
«Что может быть хуже еврея?» – подумал я и почувствовал как струйка холодного пота стекает между лопаток... Сыщика я в первый вечер так и не дождался. Поужинав, в полном одиночестве яичницей с беконом, я умылся и лег. Заснуть не мог - мысли о моем компаньоне не давали покоя. Часы пробили полночь и я, наконец, закрыл глаза. Проснулся от того, что меня кто-то обнимает.
- Какой ты худенький, – услышал я страстный шепот Шерлока и вскрикнул.
- Это совсем не страшно, - успокоил он меня. – И добавил: - Теперь ты будешь моим... летописцем.
Потом, когда мне уже нечего было терять, я напрямую спросил его:
- Шерлок, какой ты национальности?
- Не знаю, мы с братом Майклом выросли в приюте и родителей своих никогда не видали, – ответил великий сыщик и уснул в моей постели.

Москва 2003 год

 

Андрей Анисимов

Банальные краски осеннего пейзажа
Рассказ

Стонов проснулся от того, что наступило утро. Солнце еще и не думало вставать. В конце сентября светало поздно. Но Стонов нутром охотника и рыбака всегда знал время и очень любил ранние часы. Проснувшись, понял, что ему хорошо. Это новое непривычное "хорошо" появилось с начала лета вместе с Ниной.
Натянуть бы сапоги, взять ружье - и в лес, да еще Гришку прихватить Но сегодня писателю предстояло две встречи в городе с заботными переговорами о деньгах и книге. Книгу никак не удавалось издать из-за этих проклятых денег. Стонов взглянул на часы и вздрогнул от телефонного звонка.
- Саша, ты мне нужен.
- Нина, у тебя все в порядке? Ты здорова? - Он вслушался в трубку, стараясь по голосу понять, что случилось.
- Не по телефону. Можешь приехать?
Накидав в сумку традиционный дорожный набор - зубную щетку, халат, полотенце и пару белья, он спустился в гараж и открыл ворота. Гришка нехотя вылез из будки и для приличия сонно помахал хвостом. Стонов забросил сумку в багажник, машинально погладил пса и залез в машину. Старенький "форд" чихнул и простужено завелся. Фары с трудом пробили наползавший с реки туман.
Поселок спал. Стонов осторожно вырулил на трассу и, набрав скорость, свободно развалился на водительском кресле. За много лет водительства автомобиль стал для него маленьким передвижным домом, где жилец чувствовал себя защищенным от любых географических проблем. Ни тебе6 расписания, ни тебе билетов – сел и поехал. Уютно светились приборные стрелки, указывая на то, что здоровье старенького авто в порядке и свои двести километров он без поломок осилит.
Нина жила в небольшом портовом городке. Служила в местной газете. Стонов в этом городке проводил встречу с читателями, тогда они и встретились во второй раз. Нина подошла брать интервью для своей культурной рубрики. А три года назад у них произошел бурный неожиданный роман в заграничном турне. Они оказались соседями по самолетным креслам. Лететь предстояло долго. Первый час Стонов косил на завиток и маленькое красивое ушко соседки. Наконец она резко повернулась. Вопрос серо-голубых глаз, увеличенный стеклами очков, заставил Стонова улыбнуться. Видно, Нина без слов получила нужный ответ и тоже улыбнулась. К концу полета они стали друзьями, а через сутки сделались страстными любовниками. Сбегая с семинара, на который оба и прилетели в эту веселую, залитую солнцем обитель барменов и бездельников, они не могли насытиться обществом друг друга. Не хватало суток, чтобы наговориться, нагулять узкие кривые, зажатые белыми виллами, улочки и снова бежать в номер, где на жесткой постели со скатанным вместо подушки одеялом отдать друг другу все, что скопилось за время этих прогулок и разговоров. В свете узкого луча, пробившегося сквозь щель ставни, Нина, прекрасная и по-детски беззащитная, потом часто вспоминалась Стонову в самые неподходящие моменты.
Семинар пролетел как одно мгновение. Солнечный праздник закончился и пришлось каждому возвращаться в свою ячейку. Нина несколько лет жила разведенной. В родном городке ее ждал новый жених. Из рассказов Нины стало понятным, что жених ее происходил из той породы однолюбов, что иногда встречается в мужской породе. Он любил ее со школьной скамьи и терпеливо ждал. Получив урок от легкомысленного смазливого эгоиста, Нина наконец решилась на второй брак, резонно сознавая, что ее школьный воздыхатель если и не очень ею любим, то вполне надежен. Хотелось простого бабьего счастья со спокойным любящим мужем. Такой станет восторженно ждать потомства и работать, не отвлекая на хобби и пьянство свой умеренный заработок.
Стонов обогнал грузовик и приладил в магнитофон кассету. Пел Александр Николаевич Вертинский, ушедший из жизни полвека назад, но оставивший нам свой ироничный голос. «Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка, а теперь я мечтаю уйти в монастырь. И молиться у старых притворов печально и тонко, а, быть может, совсем не молиться, а эти же песенки петь». Стонов подумал, что век кончается, а певец поет о вечных метаниях артистической души. Он сам всю жизнь мечтал о житейском счастье, и при этом, чурался его, как черт ладана.
Они тогда попрощались с Ниной в аэропорту. Больше он ее не видел до того самого дня, когда проводил встречу с читателями. А тогда, в аэропорту, Нина сняла очки, поцеловала Стонова и, не оборачиваясь, уверенным шагом направилась к встречавшему ее жениху.
Почему Стонов тогда не остановил Нину? Не увел в свою жизнь? Испугался нарушать сложившийся порядок вещей? С точки зрения окружающих, у него была нормальная личная жизнь. Была женщина, которая родила ему сына. К сыну он наезжал, а с женщиной никаких личных отношений давно не имел. Они как-то сами сошли на нет. Этим союзом Стонов маскировал свое одиночество, которое оберегал и лелеял. Художник должен быть свободен, уверял себя Стонов и добился того, что сам поверил в этот постулат.
Небо просветлело и фары встречных машин перестали слепить. Стонов прибавил скорость и звук магнитофона. «Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки. Всем понятно, что я никуда не уйду. А сейчас у меня есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки. Это все пустяки, просто дым без огня». Как мы все похожи - усмехнулся Стонов на песенку Вертинского.
Тем временем светало. Край солнца пробивал дымку тумана, и день обещал быть отменным. Сентябрьская грусть пустынной дороги, яркие краски осени смешивались с голосом певца, пробуждая в душе Стонова милую печаль. Ее вызывала то ли настольгия по прожитому, то ли предчувствие встречи. Но чувство это ласкало душу. И лишь тревога от звонка Нины мешала погрузиться в него полностью.
Их вторая встреча произошла несколько месяцев назад, в самом начале лета. Нина давно вышла замуж и завела себе белокурого сына с такими же удивленными серо-голубыми глазами, какие глядели на Стонова из-под ее очков. После того вечера они снова сцепились в каком-то жадном и обреченном объятии. Стонов жил как в бреду, от встречи до встречи. Он бы с радостью забыл свой постулат об одиночестве. Но Нина не хотела бросать мужа. Тот так долго ждал ее по жизни, ни разу не упрекнул за прошлое. Наоборот, старался угодить, по мере сил обустраивая то самое гнездо, о котором Нине казалось, что она мечтает. Стонов злился, ревновал, перестал работать над новой вещью и продвигать написанное раньше. Кроме Нины для него ничего не имело смысла. Без нее не хотелось любоваться этим миром, путешествовать, просыпаться и начинать новый день. Они встречались тайком. Эти встречи только разжигали Стонова, дразнили и не приносили покоя.
«Фордик» бежал за сотню. Стонов спешил. Проезжая церковь, он вспомнил о Боге и перекрестился на ее шпиль. Церковь была протестантская, но Стонов не обратил на это внимания. У него с Господом существовали свои отношения, прямо скажем, далеко не близкие. Но бывали моменты, когда он о Всевышнем вспоминал. Солнце справилось с туманом и раскрасило осенним великолепием окружающий мир. Странная радость уходящей жизни плыла навстречу пурпуром отдельных мазков на еще по-летнему зеленой палитре. Солнце пригревало через стекло. Стонов приоткрыл окно. Хорошо бы гнать по этому осеннему гобелену, не останавливаясь, - философски помечтал он. - Может быть, от жизни все получено и пора прощаться. Прощаться, пока еще полон сил, способен любить и чувствовать. Ему казалось, мир, хоть и прекрасен, но он про него уже все знает, как знает и то, что откроется за поворотом дороги, потому что он ездил по ней множество раз. От этого знания щемило в груди так же, как от осеннего пейзажа.
Море возникло в проеме леса неожиданно и ярко, отразив синее по-летнему небо. В золотых кулисах деревьев оно завораживало, притягивало взгляд. Стонов с трудом отвернулся, чтобы не вылететь на обочину Природа удивительный художник, - подумалось ему. Перенеси это явление на холст и получится сладенький пошловатый слайд, банальный осенний пейзаж для календаря романтической провинциалки. А в природе все прекрасно и никакой пошлости.
Что же случилось у Нины? Наконец поняла, что только он, Стонов, нужен ей? А если заболела? Или их любовная неосторожность? Догадка о том, что у Нины от него затеплилась новая жизнь не обожгла и не испугала. Хотя Стонов детей не понимал и иметь их по своей воле никогда не хотел. Но сейчас подумал без боязни, даже с некоторым любопытством. Как она там, на семинаре, откликнулась на его мужской призыв! Она была свободной, и ничто не мешало им быть вместе, кроме самого Стонова. Теперь он ругал и проклинал себя. Но поезд, как говорится, ушел. Вспомнились счастливые глаза Нины в той веселой загранице. Она тогда обиженная невниманием своего бывшего мужа, который, похоже, и не умел его оказывать, так радовалась обожанию Стонова. Как она светилась от того, что стала желанной! Как наслаждалась оттого, что они оба одинаково понимают малейшие ноты в гамме чувственной близости.
Стонов вынул из пачки сигарету и нетерпеливо пошарил свободной от руля рукой в поисках зажигалки. Зажигалка в старенькой машине давно отказала, и он вечно маялся с огнем.

---

Впереди показались стрелы портовых кранов и крепостные башни древнего замка. Значит он на месте. Стонов поглядел на панель приборов. Он в пути около трех часов, но дороги не заметил. На центральной площади пришлось притормозить – по пешеходной зебре важно и неторопливо пересекал проезжую часть наглый жирный кот. Двуногих пешеходов не видно – люди работают, а кот гуляет. Хорошо ему в европейском захолустье под защитой толерантного Брюсселя. Вот и особнячок редакции. Нина вышла сразу. Наверное, ждала и смотрела в окно. Стонов открыл ей дверцу и усадил в машину. В городке все знали друг друга, и по установившемуся у них правилу Стонов сразу рванул с места. Они выехали за черту города и свернули к морю. Узкий серпантин петлял по берегу, едва не касаясь пляжа. В последний день сентября никто не купался и не загорал. Край моря заполняли только чайки. Их белые сверкающие капли тянулись нескончаемыми стаями, насколько хватало глаз.
Дорога повернула наверх. У скалы над морем притулился маленький отель с острой черепичной крышей. За лето он стал их тайным гнездом. Там за стойкой дежурили по очереди две пожилые седовласые дамы – Альма и Эмма. Кто из них Эмма, а кто Альма, Стонов запомнить не мог и дам путал. Раньше привозил для каждой гостинец, но сегодня в спешке запамятовал.
«Фордик» зарулил на стоянку. Нина из машины выходить не спешила.
- Что стряслось? - спросил Стонов.
- Потом, - ответила Нина и, решительно хлопнув дверцей, направилась к крыльцу. Стонов выхватил из багажника сумку и припустил следом. Пожилая консьержка улыбнулась им, как старым знакомым и подала ключ. Они всегда брали один и тот же номер с балкончиком над морем. Нина вошла, задвинула шторы и, быстро раздевшись, спряталась под одеяло.
- Тебе нравится, что я веду себя, как проститутка? - Не то спросила, не то заявила она.
Стонов развел руками, не зная, что на это отвечать. Разделся и последовал за ней. Сегодня Нина была другая, деловито-страстная. Но ее страстности отдавала заводом механической куклы. Она даже куснула Стонова, чего раньше никогда не делала.
После душа Нина завернулась в одеяло и уселась «с ногами» на тахту. Она всегда мерзла.
- Я тебя люблю, - сказал Стонов.
- Он меня тоже любит. Я ему все рассказала. Я не могу больше врать.
- Так уедем вместе – вырвалось у Стонова.
- Нет, Саша, я не могу его бросить.
Он обиженно засопел:
- Зачем ты меня звала?
- Чтобы попрощаться
Стонов ничего не ответил. Тогда Нина наклонилась к нему, погладила растрепанные волосы и тихо добавила:
-Я тебе так благодарна
- За что? - не понял Стонов.
- За любовь. Ты не представляешь, как важно женщине знать, что ее любят. Сейчас меня любят двое мужчин. Это удивительное и странное ощущение. Я бы хотела с этим чувством жить долго. Но он меня простил, и мне трудно его дальше обманывать.
- А я? - прошептал Стонов.
- Ты сильный и взрослый.
- Хочешь сказать - старый?
- Нет, я просто хочу сказать, чтобы ты подумал.
- О чем?
- Нужен ли тебе чужой ребенок.
Стонов ехал назад. Впервые после свидания с Ниной внутри было скверно. Закатное солнце мучило глаза. Он закурил и вмял кассету в гнездо магнитофона. Голос Вертинского не то ободрял, не то издевался: «А сейчас у меня есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки. Это все пустяки, просто дым без огня» Стонов выключил магнитофон и прикинул, если бы ему захотелось написать новеллу про них с Ниной, до чего же банальная получилась бы история. А в жизни все так остро и трудно. Это как в осеннем пейзаже. Стоит перенести его на бумагу - и банальные краски осени выдадут слащавую картинку. А в природе все прекрасно. Стонов прикрыл окно и вдавил в пол педаль газа. «Фордик» взревел, набирая обороты. Стрелка спидометра поползла вверх и задрожала у отметки сто пятьдесят. Он летел в огненный шар закатного солнца и чему-то улыбался. Проносясь мимо церкви, подмигнул шпилю. Они с Господом поняли друг друга и до следующего жизненного шлагбаума в общении не нуждались. Приехал домой в полной тьме. В свете фар Гришка рвался с цепи и надрывался пронзительным лаем. Кобель насиделся один и спешил выказать свою преданность. Стонов загнал машину в гараж, отвязал пса, запустил в дом, накормил овсянкой и уселся за письменный стол работать. Гришка некоторое время норовил лизнуть его в щеку, затем успокоился и, привалившись к ноге хозяина, затих. Стенные часы пробили десять, и с последним ударом зазвонил телефон.
- Почему не приехал? - Гневно вопрошал издатель:- Мы подписали твой роман в печать, надеюсь, за гонораром ты явиться не забудешь.
Стонов обещал, и положив трубку, отправился к холодильнику. Наградив на радостях Гришку косточкой, вернулся за стол. Но роман, над которым он намеревался работать, из головы вылетел. К утру закончил рассказ о них с Ниной. Получилась та самая банальная история, что он так опасался. Но человеческая жизнь вся состоит из банальностей, и если их бояться, нужно менять профессию. А менять профессию, как и свою судьбу, Стонову было уже поздно.

Кохила 1999 год

Андрей Анисимов
ДОРА
(рассказ)

Дора сидела на своем высоком стульчике и самозабвенно размазывала указательным пальцем ноги манную кашу по новой белоснежной скатерти.
- Трудно подождать десять минут за столом, пока я мою посуду! – Возмутилась Светлана Тихоновна.
- Мамочка, но я только взял газету из прихожей… - Оправдывался
Исаак Михайлович.
- Тебя же просили не отлучаться!
- Мамуля, но я только на минутку…
Дора поглядывала то на него, то на хозяйку, получая явное удовольствие от перепалки супругов. Она знала, ее простят. Уже две недели все шалости шимпанзе оставались безнаказанными. А две недели назад состоялся суд. Республика недавно вступила в ЕС, и новый член Европейского сообщества судил обезьяну со всей строгостью и принципиальностью цивилизованного мира. Да и как было ее не судить? Дора укусила мальчика. И не просто укусила, а чуть не отгрызла ему кончик носа. Это уже не просто посягательство на права человека, а акт физического насилия … но скатерть была испорчена.
- Ты сходил за газетой, а мне теперь ее отстирывать. – Продолжала огорчаться хозяйка. Супруг больше не оправдывался, а виновато посапывал в кресле. И жена обратилась к обезьяне: - Дора, как тебе не стыдно!?
Доре стыдно не было. Так приятно, мазать теплую кашу по накрахмаленной ткани. Неужели трудно постирать тряпку!? Да можно и не стирать. Скатерть с разводами каши в глазах шимпанзе выглядела куда привлекательнее. И так радостей у нее осталось немного. Всю мебель, включая буфет, комод и кухонный стол, хозяева давно запирали на ключ. Платяной шкаф имел запоры на большой зеркальной дверце, и еще на каждом выдвижном ящике внизу. Ботинки в прихожей хранились в железном сундучке, под охраной внушительного висячего замка. Все это было несправедливо и очень скучно. А теперь они еще ее ругают за столь невинную проделку. Чтобы прекратить упреки, Дора, схватила свою кружку и залпом допила сладкий чай. Напиток как раз остыл, и в то же время еще не был холодный. Вылизав языком остатки сахара со дна кружки, она добыла ногой салфетку, аккуратно вытерла ей срамное место и, скомкав, запихнула в сахарницу. Потом почесала пятерней за ухом, и важно спустилась с высокого стульчика. Шалунья понимала, несколько минут придется изображать паиньку. И Светлана Тихоновна, и Исаак Михайлович станут пристально наблюдать за каждым ее шагом. Но скоро бдительность тиранов ослабеет, и она снова получит возможность позабавиться. Зверюга давно приметила шляпку на вешалке прихожей. Хозяйка только сегодня утром достала обновку из комода, намереваясь отправиться в ней на дневной променад. Раньше прогулки с обезьяной супруги совершали вдоль морской набережной, в центральном сквере. Но после того случая, вывозили Дору в пригородный парк. В нем тоже, хоть и не столь кучно, встречались знакомые горожане, и женщина желала выглядеть достойно. Шляпка была совсем новая, с фирменной меткой шляпного магазина. Дора ее видела впервые и предвкушала, как сперва искусает головной убор, затем помнет всеми четырьмя лапами, и хорошо бы еще потом измазать трофей в чем-нибудь сладком. Например, в клубничном варенье, что стоит на верхней полке буфета. Сейчас буфет заперт, но ключ торчит снаружи. Дора быстро отметила это упущение хозяев. Иногда они забывают вытащить ключ из замка. А отомкнуть механизм для сообразительной проказницы дело пустяковое.
- Не представляю, как мы будем жить без нашей девочки. - Вздохнула Светлана Тихоновна, свертывая скатерть. Дору она уже простила – «что делать, девочка любит подурачиться. Она же еще почти ребенок. Но, какая она душка в этой короткой розовой юбочке с воланчиком. И как ей идет бант в горошек. Она в нем писаная красавица».
- Я и сам не знаю, как нам жить без нее - согласился Исаак Михайлович и горестно добавил: - Вырастить малышку, привязаться к ней всеми фибрами души, а потом расстаться. Ужасно!
Супруга вытащила из сахарницы бумажную салфетку, положила ее в пепельницу, и с чувством произнесла:
- Эти черствые люди из департамента не имеют сердца. И все из-за противного мальчишки. Он же дразнил нашу Дору! Он издевался над ней! Конечно, малышка не сдержалась. Она и так поступила благородно. Только куснула негодника. А молодая шимпанзе могла бы за три секунды свернуть ему шею.
Дора закивала головой. Она уже десятки раз слушала доводы хозяев в свою защиту, и каждый раз энергично с ними соглашалась. Она очень воспитанная обезьяна. Она умеет лакать кисель ложкой, и делать книксен, она рисует кистью по влажному ватману и разумно пользуется ватерклозетом. Она…
«Да, да, все это правильно» – Думала Дора. – «Но скорей бы они перестали ее обсуждать, и занялись каким-нибудь людским делом». Мысль о заманчивой шляпке продолжала беспокоить шимпанзе, и обезьяна изо всех сил старалась притупить бдительность хозяев. Светлана Тихоновна унесла скатерть в ванную. Исаак Михайлович взял Дору за переднюю лапу и заглянул ей в глаза. Глаза у Доры были карие и всегда грустные, как у великих комиков, которые смешат мир, взирая на него с печалью. Хозяин обратился к любимице проникновенным голосом:
- Последний месяц мы вместе. Как ты будешь без нас девочка в этом жестоком мире. Увы, на свете люди ни все добры. В мире еще много зла и несправедливости.
Обезьяна вытянула губы, чмокнула хозяина и, осторожно высвободив лапу, оглянулась в сторону прихожей. Исаак Михайлович подумал: - «Как тонко она все чувствует. Ей будет без нас очень скверно». Он тяжко вздохнул, и развернул газету. Дора только этого и дожидалась. Три прыжка до цели, и она уже потянулась к шляпке. Но вот незадача - из ванной появилась Светлана Тихоновна. Обнаружив Дору в прихожей, женщина прослезилась:
- Соскучилась моя милая. С папой хорошо, но мамочку тебе никто не заменит…
Супруги в тайне ревновали любимицу друг к другу и обезьяна этим пользовалась. Чтобы ее не уличили, подыграла хозяйке, ударила себя кулаком в грудь, оскалилась, как бы выражая гамму переполнявших ее чувств. Фарс удался, но притворщице пришлось вернуться в комнату, приняв вид, что «дело не в шляпке». Светлана Тихоновна уселась напротив мужа и заговорила о наболевшем:
- Не могу забыть лица этих бездушных людей в зале суда.
- Отвратительные рожи. – Поддержал ее супруг. Женщина продолжила «изливать душу»:
- А мальчишку специально привели с забинтованной головой. У него, наверняка, нос давно зажил, вот они и замотали его бинтами. Как злорадствовал этот звереныш, выслушивая жестокий приговор!?
Супруг отложил газету:
- Отвратительный детеныш. Наша Дора умнее и благороднее его в сто раз. Как она прекрасно держалась, выслушивая речь прокурора!. Словно истинная леди. – Исаак Михайлович вспомнил счастливые дни, когда они гуляли с Дорой по центру города, пока им этого не запретили, и все обращали на них внимание. Шимпанзе в матросском костюмчике строила гримасы и веселила прохожих. Сердца супругов переполняла гордость за себя и свою воспитанницу. Рядом с Дорой, они с женой ощущали собственную значительность. Нечто вроде славы приятно щекотало их самолюбие. Ради этих минут можно было пережить и причуды обезьяны, и то постоянное напряжение, что требовалось от них каждый день. С Дорой надо «держать ухо востро», успеть помешать ей сорвать люстру, или перевернуть кипящий чайник. «Малышке» очень хотелось, когда чайник закипал, сильно пихнуть его с электрической подставки. Не меньше ей нравилось сопровождать чтение книг, вырыванием страниц с картинками, с последующим их пережевыванием. Особенно лакомыми ей казались дорогие альбомы по искусству. А свою библиотеку супруги собирали с первых лет совместной жизни и очень ей дорожили. Но все это пустяки, по сравнению с теми положительными эмоциями, что Дора им дарила. Кто они были раньше? Пенсионеры, вырастившие ребенка. Дочь теперь жила своей семьей. Они остались вдвоем – стареющие малозаметные служащие на покое. Исаак Михайлович всю жизнь проработал бухгалтером в театре. Светлана Тихоновна в том же театре костюмером. Рядом гремели аплодисменты, вручались цветы, банкетами отмечались премьеры. Но они на этом празднике жизни оставались в тени артистов, режиссеров и драматургов. Все для этих бездельников – успех, деньги и внимание окружающих. И вот появилась Дора и вывела скромную чету под свет рампы. Их узнавали в городе, с ними здоровались незнакомцы. Даже когда Исаак Михайлович гулял по центру один, без обезьяны, ему все равно пожимали руки. А после суда, говорили слова утешения. Газеты развернули полемику, горячо обсуждался поступок обезьяны, и решение властей. Благодатная тема давала повод журналистом вдоволь поерничать, а политикам от оппозиции блеснуть красноречием. Еще бы - суверенное государство против примата! Супругов приглашали на телевизионные передачи. В одночасье пенсионеры стали по-настоящему знаменитыми. У них брали интервью, и они десятки раз пересказывали трагическое событие. Вся страна знала, что в тот злополучный день шимпанзе в розовом платьице с розовым бантом прогуливалась по приморскому бульвару. Хозяева спустили ее с поводка, и Дора забралась на старую липу. Крутилась на ветках как заправский гимнаст. По обыкновению, возле них собралась толпа… и этот несносный мальчишка. Он куда-то топал с папашей. Отец негодника посасывал пиво и был уже навеселе. Мальчишка увидел обезьяну, подбежал к дереву и начал строить Доре «рожи». Хозяева просили насмешника отойти, но мерзкий недоумок не слушался. Тогда они обратились к родителю недоросля. Тот и не думал вмешиваться. На его простоватом лице блуждала глупая улыбка, и он явно потакал своему отпрыску. Дора начинала злиться, но мальчишка не унимался, его это только раззадоривало. Наконец, обезьяна пришла в ярость, спрыгнула с дерева и, пробегая мимо обидчика, тяпнула его за нос. У паршивца брызнула кровь. Потом появилась полиция.

---

Через две недели над обезьяной устроили судилище, получившее громкий резонанс в стране. Супругов обязали выплатить компенсацию семье мальчика за причиненный ущерб его носу, а шимпанзе приговорили либо отдать в зоопарк, либо в питомник. Но питомника в маленькой республике нет, а в зоопарке уже содержалась семья шимпанзе, и дополнительных средств на Дору в казенном бюджете не нашлось. Оставалось отправить воспитанницу в другую страну Европейского Союза. А это значило, что они ее больше никогда не увидят. Но Исаак Михайлович и Светлана Тихоновна не сдались. Супруги подали эпиляцию, и повели неравную борьбу с государством. Судебный процесс разделил общество на два лагеря. Одни им сочувствовали, другие откровенно злорадствовали. К хозяевам обезьяны интерес возрастал с каждым днем. Начались бесконечные встречи с прессой. Дору фотографировали, снимали на камеру. Жизнь забила ключом. И всего этого они вскоре лишатся.
- Что делать, милая… Мы стали жертвой судебного произвола. – Заключил Исаак Михайлович и углубился в газету. Первым делом он изучал последнюю страницу. Об их тяжбе с властями чаще писали в конце, после всех других материалов, оставляя трагическую историю обезьяны на десерт. Но время шло, и событие понемногу теряло остроту. Сегодня пресса своим вниманием их обошла вовсе. Последнюю страницу газета отвела проблемам памятников времен советской оккупации. Исаака Михайловича эта тема не занимала и он углубился в решение кроссворда.
Светлана Тихоновна поправила на обезьяне бант, и потрепала ее по загривку. Дора подвинулась к хозяйке и запустила пятерню в ее волосы. Блох у «мамочки» не водилось, но Дора не верила и частенько проверяла сама.
- Посмотри, какая она нежная, какая заботливая, - умилилась женщина и вспомнила первый день Доры в их доме. Им позвонил профессор Эльмар Вельд. Ему в институт прислали шимпанзе для опытов. Но подопытная оказалась беременной, и вскоре разрешилась Дорой. Растить детеныша шимпанзе в проект ученых не входило, и Вельд искал желающих взять обезьяньего малыша на воспитание. Супруги сразу согласились и в тот же день стали обладателями маленького чуда.
Умиляясь своим воспоминаниям, Светлана Тихоновна вконец растрогалась. Тот день она помнила, словно он случился вчера. Они привезли малышку, завернув ее в одеяло.
Какая она была маленькая, какая несчастная. Потом начались будни втроем. Сколько сил и терпения понадобилось супругом в первые два года. Со временем стало легче. Дора довольно быстро заняла в их сердцах место, ушедшей в дом мужа, дочери. Подрастая, Дора проявила недюжинные способности, с удовольствием носила детские платьица дочки, перешитые для нее Светланой Тихоновной, научилась ходить в туалет, и даже наловчилась рисовать акварелью. Супруги однажды устроили персональную выставку работ обезьяны в фойе тетра, где некогда работали. На открытии вернисажа им устроили овацию. Теперь артисты, не жалея ладоней, аплодировали бывшему бухгалтеру и костюмеру. Это был их реванш и триумф «в одном флаконе». И таких волнующих моментов у супругов хватало. Но все они теперь в прошлом…
От воспоминаний у Светланы Тихоновны навернулись слезы. Улетев в былое, она не заметила исчезновения воспитанницы. Опомнившись, спохватилась:
- Господи, Исаак, где Дора?
- Не знаю, мамочка. Ты же с ней сидела. Я читал газету…
Первым делом они проверили входную дверь. Дора умела открывать замок, и могла смыться на улицу. Это было бы хуже всего. Если она еще что-нибудь натворит, судить будут уже самих хозяев. Но дверь, к их радости, оставалась запертой. Окна, снабженные частой решеткой, обезьяна преодолеть не могла. Светлана Тихоновна бросилась в спальню и заглянула под кровать. Обезьяны там не было. Исаак Михайлович обежал квартиру дважды, и тоже Дору не обнаружил. Супруги встретились в гостиной и растеряно смотрели друг на друга.
- Девочка чувствует предстоящую разлуку и страдает. – Патетически
заметила Светлана Тихоновна.
- Хотелось бы знать, где она это делает. – Ни без горечи, заметил Исаак
Михайлович.
- Не смей иронизировать над чувствами Доры. Как тебе не стыдно!?
- Я и не думаю иронизировать. Я просто хочу ее найти. – Жалобно
ответил супруг. Светлана Тихоновна намеревалась еще что-то обидное добавить, но в это время в туалете послышался шум спускаемой воды. Супруги вздрогнули и ринулись к туалету. Кабина оказалась запертой.
- Дорочка, девочка, открой нам скорее. – Нежно попросила
хозяйка. Реакции не последовало, если не считать тоненького ручейка воды, змейкой выбежавшего из-под двери. Исаак Михайлович выбежал на балкон, отпер свой сундучок с инструментом, схватил отвертку и ринулся назад. Поддев дверь, нажал плечом на то место, где имелась щеколда. Послышался хруст фанеры, и дверь распахнулась. Дору они застали врасплох, Обезьяна запустила передние лапы в унитаз и что-то мяла в его глубинах. Вода наполнила его до краев и плескалась на пол. Юбка на шимпанзе намокла и потеряла форму, а бант стал походить на примочку возле ее уха.
- Боже мой, да она же простудится! – Запричитала Светлана
Тихоновна. Обезьяну завернули в полотенце и унесли в спальню. Уложив шимпанзе на супружеское ложе, Исаак Михайлович оставил жену успокаивать «девочку», а сам вернулся в уборную. Осторожно пощуривав в чреве унитаза проволокой, извлек оттуда странный комок плотной ткани, и брезгливо расправив находку, опознал почти новую шляпку «мамочки», что та приготовила для дневной семейной прогулки. Дора изжевала ее, и не достав для заключительного аккорда варенья из буфета, запихнула в унитаз.
В глазах Светланы Тихоновны блеснули слезы:
- Зачем ты это сделала, Дора? – Хозяйка была мужественной женщиной, но проказа с любимой шляпкой ее обидела не на шутку. Дора издала прерывистый мычащий звук. Хозяйка повторила вопрос. Обезьяна закрыла морду лапами и завыла.
- Смотри как ей стыдно. – Умилился Исаак Михайлович.
- За что ты меня обидела Дора? – Продолжала вопрошать
женщина. Дора завыла громче.
- Хватит ее корить, мамочка. Надень платок вместо шляпки
и, пока хорошая погода, поехали в парк.
Светлана Тихоновна смахнула слезу и удалилась в переднюю одеваться. Исаак Михайлович взял двумя пальцами изгаженную шляпку и понес в помойное ведро. Дора перестала выть, быстро огляделась и, обнаружив отсутствие хозяев, забралась на стол. Ей давно хотелось перевернуть сахарницу и высыпать сверкающий сладкий песок на ковровое покрытие дивана, и теперь для этого как раз выдалась удобная минутка…

Эстония. Кохила 2005 год

 

                                        Андрей Анисимов                                       

            РОЯЛЬ ПОД ТОМАТНЫМ  СОУСОМ

                                   Рассказ

      Анти и Кайдо подъезжали к Крутоярску. Поезд уже миновал пригороды уездного центра, с мрачными зданиями заброшенных производств, убогими бараками доживающих свой век рабочих и мрачными пустырями, превращенными в свалки. Оставив все это позади, состав медленно подплывал к городскому вокзалу. Как водится в конце пути, пассажиры одевались и укладывали в сумки все, что раскидали  в купе за время путешествия. Очередь к выходу мешала проводнику, но  пожилой дядька, давно привыкший к бестолковости своих подопечных, не выражая эмоций, спокойно открыл дверь и, протерев перилу, освободил выход. Народ потянулся из вагонов. Перрон быстро заполнялся. Встречавшие, высматривая в толпе прибывших друзей и близких, перли навстречу потоку, создавая толчею. Анти и Кайдо вышли из вагона и огляделись. Их обещали встречать, но в лицо этого товарища они не знали. Вообще никого из партнеров, с кем молодым предпринимателям предстояло иметь дело, они «живьем» не видели. Все предварительные  переговоры происходили виртуально. Собственно, эти контакты и привели к необходимости ехать в Россию. И вот молодые бизнесмены ступили на российскую почву и встречающих не обнаружили. Кайдо полез в карман за мобильником.

        -  Придется звонить... - Посетовал он.

     - Не надо спешить. - Ответил Анти.  - Русские часто опаздывают...

И, словно в подтверждение его догадки, у вагона появился гражданин с плакатом  - «ГОСПОДА ТУЙК и  АЛЛОРИ».

Встречавшего звали Топорков и он, извиняясь за задержку, пустился долго и обстоятельно оправдываться о причине своего опоздания  - он, в качестве молодого дедушки, обязан отвозить внука в сад. Внучок слишком долго ищет свою одежду. Плюс пробки в «пиковые» часы. К тому же, обычно, поезд  минут на пять, десять запаздывает, а сегодня, блин, как назло, пришел по расписанию...

  Эстонцам все эти подробности были абсолютно безразличны, но они  создали на лицах  маску вежливого внимания и терпеливо Топоркову внимали.

Утренний Крутоярск, забитый «Жигулями», грузовым и городским транспортом давался нелегко. Светофоры машина пробивала за несколько раз. Топорков, и сидя за рулем, не закрывал рта, считая своим долгом занимать приезжих беседой. Что двух друзей, далеко не блестяще владевших языком, только утомляло. Поэтому, когда они остановились возле подъезда гостиницы  «СВЕТОЗАР», пассажиры вздохнули с облегчением. На рецепшине Топорков долго о чем-то объяснялся с администратором. С бронью произошла накладка. Фамилии эстонцев перепутали. Вместо господина Туйка, и господина Аллори, заявка поступила на Туйкова и Аллориева. На пререкания ушло время. Наконец, бизнесменам выдали анкеты и те старательно, печатными русскими буквами пытались  их заполнить. Топорков с изумлением пронаблюдал за титаническими усилиями сынов Балтики. Не выдержав, взял у них бумаги и заполнил сам. Администраторша долго вглядывалась в диковинные темно-синие

 паспорта с орнаментом из мелких львят, обозначающих герб западного соседа, и нехотя выдала постояльцам ключи. Анти и Кайдо получили один номер на двоих с малюсенькой ванной и стенным шкафом в прихожей. Топорков сообщил, переговоры назначены на четырнадцать, и гости успеют отдохнуть с дороги и перекусить. Пообещав заехать за ними без четверти два, представитель фирмы исчез. Оставшись  в одиночестве, горячие эстонские парни почувствовали себя комфортнее и с удовольствием перешли на родной язык. Русский они изучали прилежно, но отсутствие практики и общий недоброжелательный настрой маленького гордого народа к бывшим завоевателям не давали выйти на ту языковую легкость, когда  общение с иностранцами доставляет удовольствие.

«Пятизвездочный» отель оказался с сюрпризами. Горячая вода, либо  не текла вовсе, либо с громким урчанием выплевывалась краном вперемешку с ржавчиной. Как стать чище после такой водной процедуры, загадка для эстонских тугодумов неразрешимая. Побрызгав себя холодной водой, Анти и Кайдо спустились в ресторан. И здесь их ждал сюрприз, но куда более приятного свойства. Цены на предлагаемые блюда оказались до смешного низкими. И хоть этих блюд имелось всего два, друзья насытились. Кайдо предложил на десерт по кружке местного пива, но Анти предложение решительно отверг – «Счала переговоры».

Топорков на этот раз  не опоздал. Фирма «ЗАКУСЬ ФО Ю» держала свой офис в центре города, в здании бывшего горисполкома. Типовой многоэтажный монстр крутоярские власти сдавали в аренду под офисы, пополняя за счет бизнесменов скудную городскую казну. Из окна небольшого зальчика для переговоров, куда Топорков запустил гостей, открывался вид на площадь с тяжелым серым зданием бывшего обкома партии, а нынче мэрии. Памятник Ильичу из грязного металла, словно сейчас на дворе продолжался  старый добрый «Совок», тянул руку прямо в сторону офиса. Эстонцев усадили за овальный стол темного дерева. Чернявая грудастая девица, крашенная под блондинку, с песенным именем Жанна, выставила на стол поднос с минералкой, стаканы тонкого стекла и запустила музыку. Незнакомая эстонцам русская группы, вбивая нехитрую мелодию гвоздями ударных в уши слушателей, исполняла что-то протестное. Анти и Кайдо, надеясь, что это скоро закончится, решили терпеть. По количеству стаканов они поняли, переговорщиков с русской стороны ожидается трое. Двое вскоре и появились. Оба типичные представители нового русского бизнеса. Молодые, крепкие, с лицами атлетов, основную часть  жизни проведших на боксерском ринге, деля его с радостями банного отдыха. Бизнесмены добротно пожали поданные эстонцами руки и уселись по краям стола. Кресло в центре продолжало пустовать. Русские молчали. Молчали и гости - музыку все равно не перекричишь. Удовольствие от грохота, похоже, получала, только Жанна. Дева «впорхнула» в зал покачивая в такт музыки бюстом и подергивая бедрами, разлила минералку по стаканам. Анти сделал глоток. Вода сильно пахла йодом, и эстонец непроизвольно поморщился. Наконец, музыкальная напасть, призванная скрасить приезжим ожидание, сменилась звенящей тишиной, дверь  распахнулась, и в помещение стремительным шагом возникла дама. Мужчины привстали.

- Наш Генеральный Директор! - Сообщил один из русских.

- Валентина Семеновна Дружко, - представилась директриса и протянула свою плоскую ладошку в пространство между эстонскими парнями.

Анти и Кайдо получали письма фирмы, подписанные фамилией «Дружко», но не предполагали, что ее обладатель - женщина. Кое-как разобравшись с директорской ладошкой, они даже решились на комплимент :

       - Приятно иметь тело с красивым женщина…

   Валентина Семеновна  улыбнулась комплименту и осведомилась:

   - Как устроились?

   - Если не считать проплем с горячем вотой, вполне сносно, - ответил Кайдо.                        

   - Российский сервис имеет свою специфику, - пошутила мадам Дружко и добавила:       

   - Зато кухня в вашей гостинице лучшая во всем Крутоярске .

  - И очень тешево. -  Восхитился Кайдо. - У нас ресторан нет таких тешевых плюд.

---

  - В нашем городе людям мало платят. Для них цены ресторана «СВЕТОЗАР» кусаются, как собаки. - Пояснила Валентина Семеновна и изящно перешла к бизнесу: - Поэтому и цены за вашу продукцию на грани  покупательной возможности наших крутоярцев. Идя на них, мы рассчитываем на эстонское качество. Например, ваш рояль «Эстония», прекрасный инструмент, будем надеяться, что и килька в  томате не хуже.  - Все это директриса  произнесла, не снимая с лица улыбки радушной хозяйки.  Анти  и Кайдо не очень поняли, какая связь между их консервами и роялем.                                 

  - Что она сказала  о рояле? - Спросил Анти у  своего  товарища по-эстонски.

  - Беда, что мы не все понимаем по-русски - Ответил  Кайдо. Директриса,  доброжелательно поглядывая на молодых партнеров, терпеливо ждала, пока диалог на непонятном ей языке закончится. Сообразив, что долго так переговариваться неприлично, гости извинились и попросили пояснить, как связаны  консервы «килька в томат» с музыкальным инструментом?

    - Отменным качеством. -  Повторила хозяйка фирмы.- Но впрочем, это так к слову. Из предварительной информации ваша цена  сорок центов за банку. Вы продолжаете на ней настаивать?  - Не дожидаясь ответа, нажала кнопку и сказала возникшей в дверях Жанне: -  Приготовь нам, детка, кофе.  – За это время Кайдо успел найти русские слова:

     - Нам путет не иметь смысла опускать цену ниже. Таже при цене сорок центов, если контракт непольшой, мы не имеет припыль.  

   - Контракт может быть очень большой. Крутоярцы помнят эстонскую кильку в томате и скучают по ней. - Успокоила директриса  молодых партнеров: - Особенно если, как я уже говорила, качество  вашей продукции не хуже чем рояль «Эстония».

Анти и Кайдо  переглянулись. Во взгляде молодых бизнесменов читалось недоумение.

До этого момента двое русских не проронили ни слова. И когда один из них заговорил, эстонцы  от неожиданности вздрогнули.

     - Вас ребята, удивляет интерес нашего директора к музыке? Дело в том, что муж Валентины Семеновны, Эдуард Дружко, известный в городе музыкант.  Он играет в ансамбле «Святозар» на рояле и сам пишет для ансамбля музыку. Мы с вами только что ее слушали.

Анти и Кайдо  удовлетворенно закивали. Хотя связь рояля «Эстония» с килькой  молодым бизнесменам казалась по-прежнему загадочной, но они хоть поняли, почему хозяйка фирмы так часто о нем вспоминает. Жанна внесла поднос с кофейником и вазочкой выпечки. Печенья и крендельки аппетитно заполняли хрусталь доверху. Девица разлила кофе и поставила перед каждым по чашечке. Лишь для директрисы чашки не досталось.

                                   -Я могу себе позволить лишь две дозы кофе в день. - Сообщила Валентина Семеновна в ответ на вопросительные взгляды визитеров: - Быть женщиной, да еще придачу бизнесменом требует самоограничений. Иначе за один рабочий день  выпьешь кофейную реку. - Пожаловалась она и без  паузы продолжала: - Выходит сорок центов за банку не слишком выгодная для вас цена?

    - Так, если контракт непольшой. - Подтвердил Анти.

  - Пейте кофе, господа, а я пока подумаю. 

Эстонцы взяли свои чашечки, аккуратно вынули из них маленькие чайные ложечки и потянулись за печеньем. Двое русских отхлебнули, ложечек не вынимая. У эстонцев такое поведение считается верхом неприличия, но Кайдо с Анти и бровью не повели. Когда чашечки опустели и вернулись на блюдца,  как по  мановению волшебной палочки  возникла Жанна и их унесла. Подождав, пока блондинка скроется за дверью, директриса неожиданно заявила:

 - Я  бы хотела пойти навстречу нашим дорогим партнерам. Могу предложить  по сорок пять центов за  банку.

Кайдо чуть не поперхнулся остатком печенья, которое в этот момент дожевывал:

    - Вы хотите претложить нам польше, чем мы просим?

  -  Да. Но конечно, в том случае, если качество вашей продукции и впрямь окажется не ниже так полюбившегося мне рояля «Эстония» -  Сказав это, директриса  поднялась и сделав жест Анти и Кайдо, которые тоже привстали, оставаться на месте:  - Сидите. Мы  вынуждены на несколько минут вас покинуть. В моем кабинете  мэр города. Вы же можете пока посовещаться насчет нашего предложения. - После этих слов директриса и два ее сотрудника вышли, оставив обескураженных гостей вдвоем.

     - Что бы это могло означать? -  Спросил Кайдо у Анти с облегчением перейдя на родной язык. Тот развел руками:

    - Надо анализировать все что сказала Валентина.

    - Верная мысль. - Согласился Кайдо.

         - Она предложила добавить пять центов. - Анти достал из кармана калькулятор и наморщил лоб: - Это получается на тридцать тысяч больше, чем мы предполагали!

         - Очень хорошо! -  Откликнулся Кайдо.

        - Неплохо. - Согласился Анти: - Но что взамен?

      - Давай вспоминать встречу, слово за словом. - Посоветовал Кайдо. Анти принялся  восстанавливать их разговор «от печки»:

.     - Валентина начала с того, что в Крутоярске сорок центов за банку консервов дорого.  Я уже, курат, подумывал, не скинуть ли центов пять, десять... – Признался Анти, впервые выругавшись в стенах фирмы партнеров. Безобидное слово «курат» можно перевести, как – черт. Но эстонцы считают его ни менее крутой добавкой в разговоре, чем «блин» русские. И пользуются им лишь в тех случаях, когда другими словами выразить эмоции не удается. Похоже, и Кайдо пребывал в замешательстве от странной логики госпожи Дружко:

     - Да. Она предупредила. что заработок местных жителей невелик.  А еще раньше рассуждая о ценах ресторана, сказала. что мало кто может позволить себе там кушать потому, что цены в ресторане собачьи.. Или я что-то не так понял?

Анти друга успокоил:

      -  Все так. Русские любят метафоры. Цены у них кусаются, как собаки. Это значит им дорого.     – Кайдо кивнул и продолжил анализировать:  

   - Потом она стала сравнивать нашу кильку с роялем  «Эстония»…

   - Причем тут рояль? - Отмахнулся Кайдо

    - Вот и я думаю, причем? - Наморщил лоб Анти.

Наступила пауза, потому что эстонцы думали. Наконец Кайдо опять заговорил:

     - Ее муж пианист, вот она и привязалась к роялю. Ты же слышал эту ужасную музыку, что они нам завели. Валентина гордиться мужем и всех заставляет им восхищаться.

  - Да. Об этом нам стало известно из заявления ее помощника. – Согласился  Анти. Эстонцы вновь замолчали.

     - Сорок пять центов, больше чем сорок... - Прервал молчание Кайдо.

---

    - Это так. - Подтвердил Анти и добавил: - Уходя, директор еще раз что-то говорила о рояле...  Кайдо воспроизвел сказанное мадам Дружко:

   - «В том случае, если качество вашего товара окажется не ниже полюбившегося мне рояля». - Вот что сказала Валентина, перед тем как выйти отсюда. –  Он  почесал затылок, встал и прошелся вокруг стола, продолжая размышлять: - Не может генеральный директор фирмы несколько раз повторять одно и то же без всякого смысла?  - Заключил Кайдо, снова занял свое кресло и уставился в окно. Там на площади, вывернув пятерню, Владимир Ильич указывал прямо на их окно. На голову вождю уселся голубь. По побелевшему лбу памятника нетрудно было догадаться, что именно голова вождя революции является излюбленным местом отдыха птицы мира.

      - Сколько стоит  рояль? - Неожиданно поинтересовался Анти.

     - Откуда я знаю? - Удивился Кайдо: - Я торгую рыбой....

Анти достал мобильный телефон и  позвонил на родину. Через несколько минут он знал, что рояль «Эстония» делается на заказ и стоит двести тысяч крон. Что в пересчете на доллары означает более десяти тысяч: -  Добавка прибыли от предложения Валентины составляет тридцать тысяч. Рояль стоит десять.  Не может же она,  курат, получив взятку в виде рояля, потерять двадцать тысяч?!  За эти деньги  она купит своему мужу три рояля… И еще барабан. За три рояля ей сделают скидку.

    - Абсурд. - Согласился  Кайдо.

Уезжая из Крутоярска,  так и не подписав контракта, эстонские парни еще не раз

анализировали ход переговоров, но так и не поняли, где совершили оплошность. А госпожа директорша, подавая вечером мужу ножки Буша с картошкой фри, на чем свет ругала тупоголовых эстонцев: - Подумай котик, я им предложила тридцать тысяч дополнительного  навара, а они пожадничали подарить тебе рояль за десять штук.

 Эстонцам не пришло в голову. что закупки консервов для города фирма госпожи Дружко делает за бюджетные деньги, заключив с мэрией Крутоярска, где продовольственным отделом заведует ее шурин, договор о поставках съестного. Рояль в профиль еды не вписывается, и купить его за счет мэрии, Дружко не может. По этой причине эстонская несообразительность, о которой в России рассказывают анекдоты, лишила жителей Крутоярска любимых килек в томате - консервов которые не только являются великолепной закуской к национальному русскому напитку. но еще и вызывают ностальгические чувства о навсегда ушедшем в прошлое «светлом будущем».

                                  

                                                                                  Октябрь. Эстония. Кохила. 2ООО год

Андрей Анисимов

УЖИН С ПОРУЧИКОМ
Рассказ

Они вспоминали друзей. Алехин удивился
- Умер? А почему?
- Рак…
- Грустно…
- А ты, Дан, не знал?
- Откуда, Пегий? Мне никто не позвонил. Я весь в своих заморочках…
- А что ты сейчас делаешь?
- Стараюсь ничего. Увы, не получается.
Два потертых столичной круговертью кобеля не виделись лет пятнадцать. Старели в одном городе, знали одних людей, но так вышло. Теперь смотрели друг на друга, стараясь не выдать эмоций то ли грустной зависти, то ли потаенного злорадства – сами не могли определить. Каждый отметил разрушительную работу возраста на другом. За собой не видно, а давний приятель сдал. Лицо поморщинилось, взгляд остыл. Когда-то они провели немало пустых веселых часов, но теперь засели по своим щелям, общаясь лишь с теми, кто был непосредственно необходим для жизненного процесса. У Даниила Николаевича Алехина свободного времени с каждым годом становилось все меньше, и он постепенно отдалился от компании молодости. Отдалился настолько, что даже не отследил смерти одного из них.
- Дан, пить будем?
- Ты же, Пегий, за рулем.
- А ты?
- У меня печень. И вообще, я теперь пью под дулом, если по делу прижмут.
- Не понял, Дан? Кто тебя такого прижмет…
Алехин ткнул пальцем в потолок:
- Обстоятельства, Пегий. Люди с которыми надо дружить, иначе бабок не будет. А у нас дружбы без водки не понимают. Ты что, вчера на свет родился, или в вашем садике не так?
- У меня все так. Но я без дула. Самому приятно иногда расслабиться. А за тебя обидно.
- За меня не переживай. Свое выпито. По-моему, мы с тобой и раньше не слыли алкашами, а теперь, как подумаешь, сколько мытарств организму опосля, нет охоты начинаться.
-Ладно, не будем. Но Федю бы надо помянуть. – Не слишком уверенно настаивал Евгений Васильевич Беленко. Его с юности за странный рыжеватый клок волос на затылке окрестили Пегим. Клок с возрастом полысел, и выделяться перестал, а кличка прилипла. Пожалуй, он один из всей былой компании сохранил привычки молодости, и годы на его характере не отразились. Оболочка менялась, а суть прежняя.
Алехин продолжал размышлять о покойном:
- Раз, и нет человека.
- До шестидесяти месяц не дотянул… Ну, ладно, хватит о грустном. Коль поминать не будем, на хрена душу травить. - Евгений Васильевич никогда не любил предаваться скорби, и потому на поминальном обряде настаивать не стал: - Ты мне, Дан, так и не ответил…
- О чем?
- Чего теперь делаешь?
- Я пенсионер.
- Живешь на пенсию?! – Флегматичный Беленко вылупил обычно прищуренные глаза.
- Шутка, – мрачно признался Алехин.
- Тогда, чего темнишь. – Флегматик сразу успокоился, и глаза его сощурились снова.
- Не темню, Пегий. Господи, скучно говорить об этом. Все тоже. Проектирую.
- Платят?
- Бывает, и платят.
Халдей сгрузил с подноса холодные закуски и разлил им нарзан по бокалам. У Евгения Васильевича в кармане мелодично звякнуло. Он достал трубку, посмотрел на определитель номера и, виновато бросив приятелю «жена», тихо заговорил по телефону. Алехину сразу стало ясно, что тон, которым общался Пегий с супругой, отработан годами. Даниил пытался припомнить, как зовут жену приятеля, поскольку в памяти сохранилась только ее кличка. В своей мужской компании они называли мадам Беленко Достоевским. Прозвище она заработала вовсе не литературным талантом, а постоянной, правда, обоснованной ревностью. Даниил тактично дождался конца беседы:
- По-прежнему с Достоевским?
- А чего менять? Поживешь годика три с новой, станет такой же. Свою хоть знаю… А ты, Дан, все в холостую?
- Давай обо мне не будем, – поморщился Даниил Николаевич. И было непонятно, чем вызвана его гримаса. Вкусом нарзана или мыслями о молодой ученице Маше, которая последнее время скрашивала его одиночество. Маша давно осмелела и все больше предъявляла прав на престарелого бой-френда. От Маши Алехин начинал уставать. И хоть известие, что его пассии едва минуло двадцать пять, в глазах друга, Алехина бы сильно возвысило, говорить о ней с Пегим ему не хотелось. Они долго с чувством ели. Даниил Николаевич промокнул салфеткой рот и попытался уйти от личной темы:
- Как Толя поживает?
- Пьет, скотина.
- Жаль мужика, сопьется. Он, кажется, уже раза два в реанимациях побывал…
- Не умеет остановиться. Как начал, так до упора.
- А Германа давно видел?
- У Старицкого с сыном проблема. Подался ребенок в бизнес и что-то не так сделал. Герману пришлось квартиру продать и все, что у них с Риммой скопилось, пустить на откуп. Чадо отправил к сестре в Америку, а сам пытается вылезти из дерьма. Пашет по двенадцать часов в сутки.
Алехин искренне огорчился:
- Жалко Германа. Он парень добрый. За что его Бог наказал…
- Кто знает…. Ты ему позвони, он будет рад.
Алехин кивнул, хотя знал, что телефона Германа в его книжке давно нет. Пегий внезапно оживился:
- Вообще, нам давно пора всем собраться. Так, и подохнем поодиночке.
- Неплохо было бы… - без особого энтузиазма откликнулся
Дан. Он представил себе баню, где соберется вся их бывшая ватага, с десяток ожиревших и полысевших старых мужиков, и ему стало скучно. - Вот только проект закончу…
- Большой?
- Особнячок в Барвихе одному конгрессмену рисую. Десять комнат с зимним садом. Желает к новому году въехать…
- Поздравляю, Дан.
- С чем? – не понял Алехин.
- На Барвихе, кому попади, дома не заказывают. Растешь….
- С богатенькими заказчиками нервы нужны железные. По сто раз все переделывать приходится. Да хватит об этом. Еще аппетит испортишь.
- Значит опять с концами, господин архитектор…
- Ну, почему с концами, господин продюсер? Я бы на ребят посмотрел, – соврал Алехин и поспешил сменить тему: - А ты, Пегий, все по девочкам?
- Бывает.
- Платные, или шалашевки из твоей шоу-тусовк?
- На рабочем месте воздерживаюсь. Себе дороже. Прилипнет, начнет соки пить. Они же все из дыр. В столице ищут к кому присосаться. Нет, у себя нельзя. В Москве сейчас полно телок со всего света. Теперь все просто. Я как-то раз к Толе приехал, выпил рюмку. Скучно, ля-ля не хочется. Мы и так все друг о друге давно перетерли. Взял газету, нашел телефончики с предложением. Веришь, подрулили две черненькие. Обе хорошенькие, молоденькие, попки крепкие, сисячки торчат, как статуэточки. Толя не стал. Сказал, пахнут не так. Они, конечно, пахнут по-своему. Они же черные, зато экзотика.
- Не боишься?
- Предохраняться надо.
- Резинки рвутся…
- Не жмотничай, покупай дорогие, не будут рваться. На здоровье
экономить нельзя… А вот и дульма.
Азербайджанские голубцы в виноградных листьях выглядели аппетитно. Друзья заметно оживились и, пока не покончили с блюдом, беседы не возобновляли.
- Давай, Дан, еще по порции. Тут прилично готовят…
Алехин отказался. Больная печень реагировала не только на алкоголь:
- Не могу себе позволить обедать дважды…
- Наверное, ты прав, – не без грусти согласился Пегий и, заказав чайник зеленого чая, достал пачку «Кэмела». - А помнишь, как мы в Сочи закатились?
Дан извлек «Винстон», «Кэмел» приятеля был для него крепковат. Пегий щелкнул золотой зажигалкой. Он любил дорогие вещи. Ему нравились шикарные большие авто, туфли он покупал в модных магазинах. Дан обычно посмеивался над мальчишеством пожилого пижона, но сейчас промолчал. Мужчины затянулись. Алехин историю с неожиданной поездкой в Сочи помнил:
- Дураки были.
- Конечно, дураки. Но согласись, не мелко!? Собрались на часок позавтракать перед рабочим днем. Выпили по рюмочке и решили пообедать в Сочах. Из кабака в аэропорт, и через два часа на море. Теперь-то слабо, Данька?
- Пожалуй, – согласился Алехин.
- Как ты думаешь, архитектор, денег жалко или лень?
- Возраст, Пегий. И денег жалко, и лень, и времени нету. Все
вместе… А главное - зачем?
Официант сменил пепельницы, наполнил пиалы зеленым чаем и тактично удалился.
- Ты, Данька, как расслабляешься? Какая нибудь краля стимулирует?
- Скорее, работа.
- Не стоит, что ли?
- Ты про поручика Ржевского?
- Причем тут поручик?
- Анекдот, Пегий. Поручику Ржевскому пришлось играть в домашнем спектакле. Ставили Чехова. Поручик текста не знал. Ему привели суфлера. Суфлер говорит реплику: «Скучно стало. Жениться, что ли». Поручик повторил, а что дальше делать не знает. Суфлер ему подсказывает: «Медленно встает со стула». Поручик понял по-своему. И снова повторил: «Жениться, что ли, да вот медленно встает».
- Беленко долго смеялся. Он любил анекдоты «со значением»:
- И у тебя так?
- У меня пока все нормально.
- Вон видишь, у окна две пташечки. Уверен, не откажутся по
стольничку заработать. Устроим десерт. У Вити мастерская пустует, ключи у меня, а Венера раньше семи не ждет. Выходит, три часа свободы. Дольше с ними и делать нечего. Если ты без баксов, я угощаю…
- Алехин сразу вспомнил, Достоевского зовут Венерой, и посмотрел на девушек. Они были молоденькие и в меру намазанные:
- Стольник я найду, но….
Беленко подозвал официанта и попросил передать предложение девицам. Те профессиональным взглядом изучили клиентов и быстро пересели к ним:
- Скучаете, мальчики?
Алехин улыбнулся. Младшему из «мальчиков» осенью стукнуло пятьдесят семь, старшему перевалило за шестьдесят:
- Друг скучает.
- Нас же двое.
Даниил Николаевич подмигнул Беленко:
- Пегий справится. А у меня в пять деловая встреча. – Проводив

---

троицу до шикарного лимузина приятеля, Алехин с облегчением вздохнул. Никакой деловой встречи он сегодня не назначал, но перспектива «десерта» навела на него уныние. - «Господи, неужели возраст так меня изменил? И Пегий далеко не мальчик, а ему хватает прыти». Но почему-то зависти к темпераменту друга Даниил Николаевич не испытал. Специфические барышни с интеллектом приматов, его и раньше не волновали. – Усмехнувшись своим мыслям, он машинально взглянул на часы и вдруг вспомнил - Маша уже пятнадцать минут ждет его возле памятника Маяковскому. Ехать туда слишком близко, а идти слишком долго. Алехин поднял воротник плаща и побежал. До подземного перехода на площади он добрался за двадцать минут. Маша стояла на углу скверика и укоризненно на него смотрела. Одышка мешала говорить:
- Прости детка. У меня была деловая встреча, никак не мог
раньше.
Она надула губки:
- Я замерзла и хочу есть. Давай куда-нибудь занырнем. Я бы шашлычок слопала и выпила бы с тобой коньяка. Мне грузинский коньяк, которым мы у Славинского грелись, очень показался.
Наедаться снова Алехину совсем не хотелось, а греться коньяком и подавно - пока бежал, рубаха под плащом взмокла. Но он вспомнил упругую юную грудь, детские дрожащие плечики и, оскалив вставную челюсть, соврал второй раз за день:
- Классная идея! Я тоже не ел с утра, и выпить ужасно хочется. – И нежно прихватив Машу за локоток, повел в ресторан.
Ковыряя вилкой сациви, пресыщенный кавалер с зоологическим интересом наблюдал, как Маша молодыми острыми зубками перемалывает баранину. Она заметила его взгляд , не отрываясь от трапезы, спросила:
- Даня, что у тебя была за встреча? Врешь, наверное. С бабой флиртовал?
Подозрение девушки Алехина возмутило:
- Неужели ты думаешь, я в состоянии пережить двух женщин за
один день!?
- Кто тебя знает… Ты еще у нас козлик.
- Я же сказал не трахнуть, а пережить. Это совсем не одно и тоже. Маша разницы не уловила, подвинула ему опустевшую рюмку и томно стрельнула глазками:
- Налей мне выпить. – Алехин наполнил ей рюмку и достал сигареты.
- Подожди курить, я еще не наелась. Послушай, Даня, а почему ты
на мне не женишься?
- Потому, что это смешно. Ты девочка, а я старик.
- Спать с девочкой тебе не смешно, а жениться смешно. Я не
понимаю. По-моему тебе как раз пора. Кто тебе стакан воды подаст?
- С мышьяком? – пошутил Алехин.
- Почему с мышьяком, Даня? Можно со льдом.
Он неожиданно расхохотался. Маша причины веселья своего друга не поняла и потребовала объяснений. Даниил достал платок, вытер накатившую на щеку слезу и пояснил причину своего веселья:
- Прости детка, есть анекдот про старого еврея.
- Расскажи.
- Я сегодня уже рассказывал один анекдот. Второй раз не хочется. И потом, ты его все равно не поймешь.
- Я такая дура? – Маша прекратила жевать и обиженно воззрилась на Алехина.
- Дело не в том, что ты дура… Молода еще. Чтобы понять его соль, нужны и быть старым евреем.
- Все равно расскажи.
-Там нечего особенно рассказывать. Старый еврей, умирая, очень удивился, что ему не хочется пить. Это насчет стакана воды, – пояснил Алехин девушке и подумал, что день выдался странный - все приходится делать дважды. Два раза обедать, два раза врать и дважды рассказывать старые анекдоты.
Маша покончила с бараниной, сбросила под столом туфель, который ей немного натер пятку, и погладила босой ножкой коленку Алехина:
- Ты мне не ответил.
- О чем?
- Почему бы нам не пожениться?
Даниил с сожалением поглядел в томные глаза Маши и снова вспомнил поручика Ржевского:
- Скучно. Жениться, что ли? - хотел добавить фразу из анекдота, да во время воздержался.

Кохила. 2005 год
В авторской редакции 2015 года

 

Артист

Рассказ

Чайка пролетела так низко, что едва не коснулась крыльями пловцов.
– Ой… – испугалась Диана.
– Такая рыбка, как ты, ей не по зубам, – усмехнулся Аркадий.
Девушка некоторое время плыла молча, затем перевернулась на спину и заметила:
– Вы знаменитый артист, а играли плохо.
– Жара. Чего выкладываться…Ты часто бывала на фестивалях? – Он догнал ее тремя мощными бросками и тоже перевернулся.
– Я первый раз и ужас как волновалась. Даже текст забыла.
– А я уже и не помню, какой это фестиваль по счету. Директор театра уговорил. Я бы не поехал. Пришлось от рекламной съемки отказаться. А это бабки….
Они заплыли под скалу. Диана забралась на большой валун и подставила заходящему солнцу свой загорелый животик. Аркадий привалился к камню и посмотрел на девушку взглядом усталого кобеля:
– Тебя, кажется, зовут Диана?
– А вас, кажется, Аркадий?
– Не закрывай балконную дверь. Вечерами здесь тоскливо, – бросил он и, погладив ей коленку, поплыл к пляжу.
– Вы нахал, – ответила Диана. Но обиды в ее голосе не прозвучало.
За ужином они сидели за разным столиками. Он с директором театра Сохновским. Она с девочками из питерской труппы. Блондинистая дама в огромной соломенной шляпе ужинала напротив. Она пребывала в одиночестве, разложив на столике папку, и что-то деловито писала на листке.
В кармане артиста зазвонил мобильный:
– Да, я. Здравствуйте, Ирина. Спасибо за предложение но, увы, уже занят в двух сериалах. Боюсь, до конца января все забито, – Аркадий вздохнул и убрал телефон. Отказываться от роли ему всегда было обидно.
– Ты теперь нарасхват. Не забывай, что работаешь у меня. Киношек много, а театр один… – Сохновский тяжело поднялся. Вечером жара спала, но его тучное тело, словно утренняя роса, покрывали капельки пота. – Пойду лягу. После еды организм требует покоя. – И толстяк зашлепал сандалиями к отелю. Блондинистая дама, поглощенная своими записями, не подняла головы, но через несколько минут встала и подошла к Аркадию:
– Вы позволите?
– Сделайте одолжение…
Она уселась, выпрямила спину и, поправив шляпу, сложила руки, как это делают школьницы за партой:
– Я наблюдаю за вами и, не скрою, удивлена…
Смуглый лакей убрал со стола пустые тарелки и, оскалившись белоснежной улыбкой южанина, удалился.
Они остались вдвоем – Лидия Марковна Иверт, немолодая театроведка, скрывавшая под полями шляпы вечно неудовлетворенную страсть, и артист.
Аркадию Широкову исполнилось сорок шесть, и он был красив. Красив той мужской статью, которая сводит с ума женщин и не раздражает мужчин. Он знал об этом и лениво пользовался. Когда он молчал, казался умным, потому что молчал иронично. А если говорил, то пародировал кого-нибудь или рассказывал анекдоты.
Красивому мужчине легко держать позу. Внешность придает жесту значительность и маскирует отсутствие мысли и чувства.
– Продолжайте. Я вас внимательно слушаю, – он откинулся в кресле и вложил в свой взгляд немного ласки. Ровно столько, чтобы ободрить собеседницу, не давая ей расслабиться.
– Вы странный человек… – тихо, словно для себя самой продолжила Лидия Марковна.
– Все люди чем-нибудь да странные. Хотя пока не улавливаю, чем обязан вашему наблюдению, – ответил Широков и посмотрел на часы.
– Вы торопитесь? – в вопросе женщины, кроме обычной вежливости, промелькнуло разочарование.
– Да нет. Здесь особенно торопиться некуда – остров, – возразил артист. Но возразил вяло, как бы сожалея о вынужденной бездеятельности: – Вы не ответили…
– О чем? – Лидия Марковна напряглась и потеряла нить беседы.
– О моих странностях, – напомнил Аркадий, и голос его потеплел. Обсуждать свою персону ему всегда доставляло удовольствие.
– Вы не остались на голосовании. У меня, как у председателя жюри, создалось ощущение, что сама премия вас не очень интересует. Зачем вы тогда приехали? Просто погреться?
– Но почему же? Премия штука приятная. Там, кажется, даже деньги имеют место. А деньги интересуют всех, – ответил Аркадий и засветился виноватой, обезоруживающей улыбкой.
«Какой он милый!» – подумала Лидия Марковна и рассмеялась. К премии «Пьеро» помимо золоченой статуэтки действительно прилагалась тысяча долларов, но для Аркадия, который много снимался и получал за день съемки две тысячи, сумма выглядела смехотворно. Поэтому его ответ женщина восприняла как тактичную шутку. Она возглавляет жюри фестиваля «Пьеро», и он не хочет задеть ее профессиональную гордость.
– Чему вы смеетесь? – Широков придал своему красивому лицу искреннее удивление.
– Да так… Меня развеселил ваш ответ. Знаете, здесь замечательно. Но я подумала, вот сейчас подойдет наш администратор и сообщит, что на этом прекрасном острове мне суждено провести остаток жизни.
– И вы бы повесились?
– Не знаю…
– Вы склонны к философии. Для женщины это опасное качество. Приехал же я потому, что мой директор никогда не был на Средиземном море. А театр для меня основной дом. И так далее… – признался Аркадий и еще раз виновато улыбнулся.
– Понимаю, награда не сильно повлияет на ваше благосостояние, но могу сообщить по секрету – лауреат премии «Пьеро» помимо денег получает уникальный шанс, автоматически попадая в списки голливудских продюсеров.
– Занятно, – сыграл равнодушие артист. Но времени на репетицию у него не было, поэтому сыграл фальшиво.
– Да, в Москву приезжал Джон Блейд, и мы договорились о совместной акции.
В кармане Широкова снова зазвонил мобильный. Он достал трубку, мельком взглянул на номер, проявившийся на экранчике, и, отключив аппарат, спрятал его в карман:
– Блейд приезжал в Москву?
– Да, в конце мая.
– С каких пор Голливуд интересуют русские? – вяло поинтересовался Аркадий и бросил взгляд на столик, где сидела Диана. Девушки оживленно что-то обсуждали и хихикали. Он отметил точеную коленочку молодой актрисы и поспешил отвернуться:– Так вы не ответили, Лидия Марковна. С каких пор Голливуд стал примечать нашего брата?
– С тех, как американцы приохотились снимать фильмы о русской мафии, – пояснила Лидия Марковна.
– Роли одноклеточных негодяев, – усмехнулся Аркадий. – Увольте. Помните Маяковского? ”Я в восторге от Нью-Йорка города, но кепчонку не сдерну с виска…”
– Да, вы правы. Но они платят. Три фильма – и вы богатый человек…
– Но я не стал лауреатом, и Голливуд мне не светит…
– Результаты будут объявлены завтра… – загадочно улыбнулась дама и опять поправила шляпу.
– Ну вам, как председателю жюри, они уже известны. Или у нас все не так? Все честно – и интрига раскроется в последний мо,мент? – Аркадий пытался удержать шутливый тон, но чтобы сохранить безразличие, пришлось воспользоваться наработками профессии.
– Не склоняйте меня к должностному преступлению, – в притворном испуге воскликнула Лидия Марковна, и румянец пробил слой пудры на ее щеках.
Диана с девочками закончила ужин и, проходя мимо их столика, лукаво посмотрела на Аркадия. Тот взял стакан сока в руку и сосредоточенно его изучал.
– Вы заметили, сегодня совсем нет ветра? – сменила тему Лидия Марковна.
– Да сегодня полный штиль. Я плавал у самых скал, и волны вовсе не было.
– Спокойной ночи, Аркадий Владимирович.
– Вы уже собрались спать? – артист внимательно посмотрел на женщину, и она опять покраснела:
– Да, надо выспаться. Завтра трудный день. Вечером будут объявлены победители. А днем я соберу жюри. В нескольких номинациях мы не пришли к консенсусу.
– Тогда желаю вам крепкого безмятежного сна и справедливости в решении наших судеб, – улыбнулся Аркадий.
Лидия Марковна встала:
– Спасибо. Ночью не так душно, но я все равно не закрываю балкон. Жаль, что волн не слышно. В первый день дул ветерок, и волны так приятно гладили пляжи. Люблю шелест морской гальки. – Она пошла к своему столику, собрала оставленные там листки и, прихватив папку, двинулась к отелю.
Ресторан опустел. Лишь в углу продолжали кутить посланцы молодежного театра. Бесплатное вино для них являлось одним из главных достоинств фестиваля. Сумерки опускались быстро. Очертания замка, в котором и проходил театральный форум, колыхались в мареве остывающего зноя, превращаясь в мираж.
«Сам Станиславский бы припух от такого прикола! Куда ему с его системой!?» – долетел до Аркадия высокий баритон долговязого блондина в панаме.
«Бросьте, Женя. Все “измы” исчезнут, а школа МХАТА останется. Это я вам говорю, Валентин Белесых. Давайте выпьем за школу!»
Небо и море на горизонте слились в одну цельную синь. Вдали плыл лайнер, и его светящиеся иллюминаторы отражались в зеркальной глади затихших вод.
Аркадий подозвал официанта и попросил бокал коньяка. Где-то со стороны отеля донесся звонкий девичий смех. Артист вспомнил упругий животик Дианы, ее точеную коленочку. Отхлебнув коньяк, извлек из кармана бумажник. Проверил, в запертом на молнию кармашке наличие упаковки презервативов, поднялся и побрел к отелю. Здание было длинным и одноэтажным. Аркадий прошел мимо балконов. Стеклянная дверь Дианы осталась открытой. Он постоял некоторое время напротив, тяжело вздохнул и зашагал дальше. Лидия Марковна занимала самый шикарный номер в центре здания. Под ее балконом росли какие-то низкие растения, смахивающие на нашу сосну, но с мягкой шелковистой хвоей. Аркадий подошел к балкону, взялся за оградку и, спортивно подтянувшись, перемахнул ее. Лидия Марковна стояла за занавеской и загадочно улыбалась. Никакой одежды, кроме соломенной шляпы, на ней не было.

Москва
Лето 2004

Хрюхрюпинские конюшни

Дыркин махом влил в себя полстакана виски, высморкался в занавеску и вышел из номера.
— Баста! Завтра домой. Хватит. Три года среди немчуры отмаялся. Пускай немчура народ культурный, но на кой хрен мне их культура. Русского человека им в жисть не понять. Матюгнешься в разговоре, так, для смачности, мол, мать вашу... А он спрашивает удивленно: “Вы знакомы с моей мутер?” Тупицы.
В холле отеля Гаврила Михеич купил пачку сигарет, застегнул ширинку и вышел на улицу. Контора Аэрофлота занимала две комнаты особнячка в самом конце улицы. Молодая женщина за стеклом кассы тяжело вдалбливала на дурном английском языке что-то упитанному господину в шортах. Женщину звали Светой Хохловой. Дыркин пару раз пытался к ней приклеиться, но без пользы. Замужняя Света лирикой не интересовалась. Она копила на квартиру в Ростове и боялась потерять место. Увидев Дыркина, Света с отчаянием в глазах спросила:
— Ну как ему объяснить, что Ленинграда теперь нет, а область есть? Ему надо в областной город. Не верит, что билет надо брать до Петербурга.
— Пошли его на хер и все дела, — посоветовал Дыркин, ковыряя в носу. Света покраснела. Советом Гаврилы Михеича не воспользовалась, но, видно, все же совет помог, поскольку она быстро нашла нужные слова, и гражданин в шортах согласился на билет до Петербурга.
— Все, Светка! Завтра домой. Подыщи мне билетик поближе к моему Хрюхрюпинску. Кончил немецкую каторгу. Скоро дома погуляю. С корешами встречусь. Оттянусь от души. Уж попью нашей водочки.
— Вы родом из Хрюхрюпинска? — с интересом в голосе спросила Света.
— А ты чего, бывала у нас? Хрюхрюпинск не каждый знает, — удивился вопросу Дыркин.
— Хрюхрюпинск теперь весь мир знает, — серьезно сообщила девушка. — С ним из Дюссельдорфа прямая линия открыта.
— Ни хрена себе! — вытаращил глаза Дыркин. — Во дают!
— С Хрюхрюпинском авиалиниями связаны все европейские столицы и один рейс прямо из Америки, а один из Токио.
Покинув контору Аэрофлота с билетом Дюссельдорф -Хрюхрюпинск, Дыркин свободной рукой зажал одну ноздрю, а из другой ловко метнул соплю на вылизанный немецкий асфальт. Затем достал платок, аккуратно вытер руку и вернулся в отель. Известие о прямой линии между Дюссельдорфом и родным городом Гаврилу Михеича сильно озадачило. Состояние воздушного флота Хрюхрюпинска Дыркин знал. В километре от города, возле деревни Жопловка базировались три кукурузника. Один аэросъемочный, другой санитарный, а третий — отравитель. Жопловцы прозвали самолетное место Кочкодромом, потому что поле возникло на месте осушенного болота. Болото осушили, но кочки остались. Из трех кукурузников в воздух мог подняться один — отравитель. Летал он нечасто. О таком событии в Жопловке долго говорили, а в день вылета на поле высыпала вся деревня. Народ желал глядеть, как самолет станет прыгать по кочкам. После взлета не расходились, ожидая посадки. Приземлившись, кукурузник скакал, как кузнечик, пока не замирал, уткнувшись в последнюю кочку. Детвора бежала глядеть, жив ли летчик? Взрослые дожидались поодаль. Наконец, потирая ушибы, летчик медленно вылезал, но от машины не отходил. Ждал угощения. Без стакана самогона и жмени кислой капусты пилота не отпускали. Жопловцы ценили зрелище и умели за него благодарить.
Два других кукурузника не взлетали никогда. Аэросъемочный по причине заводского брака в тягах руля, санитарный ржавел с разобранным двигателем. Кореш Гаврилы Михеича Дыркина, ветеринар по диплому Соменко, служил в должности врача скорой помощи и имел приписанный самолет. За медлительный характер и склонность ко сну дошлый жопловский народ переиначил Соменко в Сома. Его летчик Тимоха несколько лет вел ремонтные работы двигателя. Двигатель валялся рядом на траве. Для его промывки Тимоха выписывал спирт. Сом эти требования охотно подписывал. Полученный спирт пропивали тут же в поле, на свежем воздухе. Самолет за время ремонтных работ обветшал, и ставить на него двигатель смысла не стало. Когда промывочный спирт заканчивался, Сом нехотя принимал вызовы из соседних деревень, где от клеверов часто болели телки.
Поселяне норовили загнать свою скотину в казенные клевера или овсы. Скотина объедалась, пухла и болела. Сом людей лечил с опаской, скотина была гораздо понятнее. Денег Сом не брал. Расплачивались поселяне с ветеринаром натурально: самогоном и закусью. Поэтому у санитарной бригады в составе летчика Тимохи и врача скорой помощи Соменко происходил вечный праздник.
При наступлении душевной тоскливости Гаврила Михеич Дыркин выкатывал из сарая велик сестры Лидки и за двадцать минут ножной работы прибывал на Кочкодром. В кругу друзей тоскливость быстро изгонялась. А тосковал Дыркин часто. Жизнь как-то не заладилась. Жена за измену выгнала из дома. Измена произошла вовсе не намеренно. Придя домой не совсем трезвым, Дыркин перепутал подругу с женой не заметив разницы. Довод о сходстве женщин не помог. Хотя ради объективности стоит заметить, что все хрюхрюпинские женщины имели удивительное между собой сходство. Но жена затеяла скандал с воплями и битьем стекла. Из дому пришлось бежать. Скитался по родне.
На счастье, в родственниках у Дыркина числилось полгорода. Больше всех жалела брата сестра Лидка. Муж Лидки Санек ходил в корешах Гаврилы Михеича со времен школьной юности и против родственника не возражал. Другой свояк Федя Мымрин вышел в шишки и пристроил Дыркина инструктором в райком партии.
Два года работы в райкоме стали самыми светлыми в жизни Гаврилы Михеича. Дыркин почувствовал себя человеком. Куда ни придешь, везде уважение... Везде стакан поднесут. Но на беду Советы развалились. Уважение прекратилось. Выпить больше никто не предлагал. Один Сом на Кочкодроме без отказа.
Частенько посещая друзей на Кочкодроме, Дыркин имел полное представление о лётной жизни хрюхрюпинских авиаторов. Единственный летающий кукурузник встал на прикол после того случая, когда Славка Пискунов, брызгая отраву, не рассчитал ветер и посыпал химикаты на родильный дом. После небесной потравы роженицы долго ходили с распухшими рожами и отказывались выдавать приплод. Славку затаскали по судам. Чем дело закончилось, Дыркин не знал. Он уехал.
Свояк Мымрин из партийных шишек заделался генеральным директором совместной с германцами фирмы. Мымрин перевел добрую часть городской казны на свой счет, завел в Дюссельдорфе офис и прихватил с собой Гаврилу Михеича в качестве своего человека для разных поручений и собутыльничества. Неделю назад Интерпол арестовал Мымрина за посредничество в продаже ворованных легковушек. Фирма перестала существовать, что дало Гавриле Михеичу возможность покинуть ненавистных германцев и вернуться домой.
Дыркин паковал багаж, пытаясь создать два места, чтобы унести в двух руках. Это ему не удавалось. В саквояж не умещалось ворованное гостиничное полотенце, две упаковки туалетной бумаги, фарфоровая пепельница с вензелем отеля и толстая телефонная книга города Дюссельдорфа. Книгу можно было и не брать, поскольку звонить из Хрюхрюпинска в Дюссельдорф Дыркин не собирался. Но не упереть такую красивую вещь Гаврила Михеич тоже не мог. В номере и так оставалось много хорошего. Взять хотя бы лампу возле кровати. Но прихватить лампу, оставив немцу свое исподнее белье, Дыркин не хотел.
И большая плюшевая горилла создавала проблему. Примата Гаврила Михеич приобрел в подарок Серафиме. Игрушка приманила Дыркина весело торчащим розовым членом из пружинистой синтетики. Серафиму Дыркин три года не видел и скопил чувства. Подарком Гаврила Михеич намеревался загладить мизер почтового внимания даме сердца. Писать письма Гаврила Михеич не умел, поэтому передал Серафиме с заезжим хрюхрюпинцем сережки с индийскими голубыми камешками. Хрюхрюпинец Серафиму навестил, сережки передал от своего имени, после чего имел с Серафимой интимную близость. Дыркин до отъезда встречался с Серафимой один раз на пикнике под Жопловкой, где вдрызг упился. Жалостливая Серафима притащила его к себе домой, отмыла и уложила спать. Проснувшись, Дыркин мучительно вспоминал, насколько сблизила его и Серафиму совместно проведенная ночь. Припомнить не смог, а спросить напрямую застеснялся. Эта загадочная неясность долго томила Дыркина в Дюссельдорфе. Томление постепенно переросло в чувство, а чувство в размышления о брачных узах.
— Придется гориллу оставить в пакете. Хрена с два она в чемодан влезет. А влезет, так помнешь или член сломается. А без члена от нее куража нет, — резонно заключил Гаврила Михеич, оставляя плюшевую обезьяну в автономном пакете.
Но самой неудобной поклажей для путешествия оказалась громоздкая тяжелая коробка с чудом современного западного бытового прогресса — посудомоечной машиной “Жизель”. Зачем Дыркину, не обладавшему не только кухней, но и собственным жильем, этот агрегат, Гаврила Михеич себе путем объяснить не мог. Как можно словами объяснить мечту? Мечта овладела Дыркиным в универмаге портового города Бреста. Не надо путать наш героический Брест с ихним. Брест, где мечта овладела сердцем Гаврилы Михеича, принадлежал Французской Республике.
Послал Мымрин Дыркина в ихний Брест для того, чтобы повидать там хохла Белоножко. Повидать и передать, что он, Белоножко, козел и денег ему никто не заплатит. Добросовестно исполнив поручение, Дыркин остался весьма доволен собой, поскольку проявил инициативу. Гаврила Михеич логично рассудил, что хохол Белоножко, проделав такое большое путешествие и услышав столь короткое определение своей личности, удовлетворен не будет. Поэтому от себя добавил несколько слов и, начав с козла, дошел до таких высот оскорбительного искусства, что сам поразился. Белоножко двинулся было на Дыркина с кулаками, но тот юркнул в двухэтажный универмаг и был таков. Долго опасаясь потом выходить на улицу, Дыркин топтался по этажам, где и набрел на чудо-машину. Как увидел, так и замер. Зловещая цена еще больше раззадорила. Дыркин представил, как он запустит “Жизель” перед пораженными хрюхрюпинцами, и вытащил бумажник.

---

За три года заграничной жизни Дыркин давно перестал удивляться иноземным чудесам. Давно не поражала его чистота улиц с отсутствием вонючих, сдобренных коровьей мочой, луж. Не изумляли газоны вместо хрюхрюпинских крапивников и лопухов перед домами. Поначалу Гаврилу Михеича озадачило отсутствие алкашей перед магазинами со спиртным. Но скоро Дыркин понял, что алкаши имеются. Только они на вид благообразнее, тише и не хлещут из горла на скамейках, а культурно балдеют по маленьким кафе и барчикам. Вот только кухонный комбайн для мытья посуды поразил воображение.
Покончив с багажом, Дыркин допил виски, улегся не раздеваясь, в ботинках, на хрустящий крахмал постельного белья, злым взглядом обвел напоследок номер — нельзя ли еще чего спереть — и, заплетающимся языком обругав на ночь постылых германцев, отошел ко сну.
Пунктуально заглянув в пять часов утра в апартамент русского, чтобы разбудить его к раннему авиарейсу, коридорный Ганс с удивлением обнаружил гостя, храпящего в одном башмаке на постели. Другой башмак Дыркин ночью снял и теперь держал на подушке рядом с небритой щекой. После того как его шефа, Федю Мымрина, Интерпол перевел из офиса в камеру, Гаврила Михеич посчитал себя свободным от ритуалов личной гигиены.
В такси Дыркин икал и отхаркивался в приоткрытое окно. Рот и глотку пересушило. Хотелось сказать что-нибудь матерное, но сознание, что водитель такси не поймет его, Дыркина, в этот болезненный для организма утренний час, порыв остановило.
Наконец тягомотина, предшествующая посадке пассажира в самолет, осталась позади, и Дыркин, устроившись в кресле “Боинга”, поманил пальцем стюардессу с бутылочной тележкой и залпом проглотил сто граммов халявного виски. Опохмелившись, замер, ожидая реакции. В голове полегчало. Гаврила Михеич расплылся в идиотской улыбке и огляделся. Он искал знакомые хрюхрюпинские лица.
Хрюхрюпинцев Дыркин не углядел. Кого-кого, а земляка он мигом приметит. Гаврила Михеич не слыл философом, но размышлять и делать выводы любил. Своих он делил на категории. Три у мужчин и три у женщин. Первая мужская категория — алкаши. Представители этого самого многочисленного и понятного Дыркину вида узнавались по выражению лица. По трезвости виноватому, при градусе — либо угрюмому, либо бестолково озорному, либо слезно умиленному. Вторая категория хрюхрюпинских мужей объединяла мелких и средних начальников. Их Дыркин узнавал по красной роже, перекошенному ошейнику-удавке — галстуку и темному, дурно сшитому костюму с приспущенными на башмаки портами. Если алкаш подворовывал, чтобы выпить, начальственный хрюхрюпинец воровал, чтоб воровать. К третьей категории относились хозяева. Те сидели по кабинетам и старались сохранить и преумножить наворованное раньше. Обычно хозяева были пришлые и направлялись в город на понижение.
Женский пол Дыркин также поделил на три категории. К первой, прозванной мамашами, относились пожилые хрюхрюпинки. Они щеголяли по городу в опорках и полинявших ситцевых платьях летом. Зимой вместо сапог обрезались валенки, на них сверху напяливались калоши или те же резиновые обрезки сапог. В дополнение к платьям к зиме мамаши утеплялись фуфайками — так хрюхрюпинцы называли телогрейки — и повязывались платками. Мамаши нянчили детей, штопали одежду. Разносили по городу страшные истории, в которых евреи ели детей и пили христианскую кровь. А в остальное время болтались под ногами тех, кто помоложе, изрядно мешая тем исполнять бытовые обязанности.
Следующую категорию Дыркин обозвал несушками. Несушки тянули на себе основную жизненную ношу. С раннего утра они, выставив добротные задницы к небу, полоскали в Падловке белье и платье, отчего и то и другое быстро принимало оттенок детской неожиданности. Поэтому данный колер определял цветовую хрюхрюпинскую гамму. Затем несушки отправлялись на работу, где мостили дороги, шили, бряцали счетами, создавая весь тот государственный порядок, который наблюдался в Хрюхрюпинске. После работы несушки перли из магазинов хлеб и продукты, пололи свои огороды, готовили пищу, состоявшую из щей и картохи. Щами несушки звали любое жидкое блюдо в независимости от содержимого. К ночи лупили своих хмельных мужей, а угомонившись на скрипучих кроватях, терпеливо ожидали, пока эти самые мужья, утомленные пьянством и бессмысленной работой, донесут до заветного места семя новой хрюхрюпинской жизни.
Третья категория получила у Дыркина название молодки. Эти тоже днем ходили в рубище и опорках, а к вечеру напяливали джинсы или ультракороткие юбочки, которые в сидячем положении заманчиво демонстрировали исподний трикотаж, втискивали крупные ступни в туфли на каблуках, мазали тушью по бокам носа два знойных персидских глаза и, лузгая семечки, отправлялись на хрюхрюпинскую дискотеку, по дороге похотливо стреляя глазками на проходящих парней. Молодок хрюхрюпинские парни старались забрюхатить, а затем смыться, чтобы избежать супружеского счастья. Молодки, со своей стороны, шли на все хитрости и уловки, чтобы это счастье парням составить и как можно быстрее перейти в категорию несушек.
Оглядывая пассажиров салона, ни одной из указанных категорий Дыркин не приметил. В креслах сидели подтянутые мужчины, по-деловому кокетливые, ухоженные женщины. Одни чужеземцы — грустно констатировал Гаврила Михеич. Уже без всякой надежды кинул взгляд на пассажира через проход и, увидев холеного господина с газетой, хотел отвернуться, но вдруг остановил глаз на названии. Пассажир читал “Хрюхрюпинский Вестник”. Дыркину сделалось не по себе. Он почуял что-то неладное. Такой газеты при Дыркине в городе не водилось. Раньше издавали “Путь Ильича”. При демократах “Ильича” сократили. Газета стала выходить с емким названием “Путь”.
Первый удар Гаврила Михеич перенес, когда подтвердилась информация о прямой авиалинии. Если “Кочкодром” под Жопловкой за три года превратился в аэропорт международного класса, значит, тут нечисто. А теперь еще “Хрюхрюпинский Вестник”. Дыркин не был лишен воображения и без труда мог бы поверить гибели половины населения города по причине отравления самодельным “Кристаллом”. Без удивления принял бы новость, что мост через реку Падловку обвалился и утопил пару самосвалов и тракториста, наконец, воспринял бы как должное весть, что одна из беззубых хрюхрюпинских мамаш на седьмом десятке выродила негра. Но международный аэропорт в Жопловке?
Еще раз взглянув на газету, Дыркин заерзал в кресле. Когда, покончив с чтением, сосед принялся сворачивать страницы, Гаврила Михеич набрался духу и попросил:
— Не дашь почитать?
Белозубая улыбка осветила лик холеного господина.
— Будьте любезны, конечно, возьмите! Какие могут быть тут разговоры! Приятно сделать такое пустяковое одолжение земляку.
И сосед протянул Дыркину “Хрюхрюпинский Вестник”, галантно приподнявшись с кресла.
“Во, бля, загнул! — подумал Дыркин, принимая листок. — Говорит, земляк. Значит, наш, хрюхрюпинец, а чешет, как на приеме в ООН”.
— Давай сюда, чего там трепаться, — промычал Дыркин и уткнулся в газету.
— Не стоит благодарности, — ответил сосед, продолжая скалить пасть и усаживаясь на место. — Я, знаете ли, только неделю на чужбине. А уже устал от этого европейского хамства. Везде норовят облапошить, впихивают дрянь, и фальшивая улыбка в придачу. Соскучился по дому. Что ни говорите, а приятно жить в таком бонтонном городе, как наш Хрюхрюпинск. Все-таки хорошие манеры — это часть комфорта.
— Ммммда, — промычал Дыркин, уткнувшись в газету.
Гаврила Михеич читал и ничего не мог понять. В статье под заглавием “Красота природы в наших руках” печаталось интервью с японским ихтиологом, награжденным орденом “Гость Хрюхрюпинска”. Этой чести японец удостоен за разведение золотых рыбок в реке Падловке. Теперь горожане могут, гуляя по набережной, кормить рыбок специальным кормом. Корм выпускает дрожжевая фабрика из своих отходов, и он продается тут же на набережной. Дыркин сколько себя помнил, в Падловке рыбы не водилось. И вообще, назвать зловонную жидкость, текущую в реке, водой мог человек с извращенным воображением. Недаром несушки, полоскавшие свою стирку в Падловке, ходили в одинаковых платьях цвета детской неожиданности и спали на таком же белье.
В интервью японец благодарил хрюхрюпинцев за необычайно высокую экологическую культуру и содействие в его работе. Золотыми рыбками в естественном водоеме, по его словам, съедутся любоваться туристы со всего света.
Дальше Дыркин вычитал о том, что Хрюхрюпинск выдвинут городом следующих летних олимпийских игр.
— Хреновина какая-то! — вслух сказал себе Дыркин.
Холеный сосед, пристально наблюдавший за Дыркиным, наконец не выдержал:
— Вы меня ради Бога извините. Боюсь показаться навязчивым, но не могу не спросить: вы давно путешествуете вне дома?
— Три года по контракту отбыл.
— Три года? Вы уехали до Указа? — участливо спросил сосед.
— До какого Указа? — буркнул Дыркин, продолжая знакомство с удивительной информацией “Хрюхрюпинского Вестника”.
— Так вы ничего не знаете? Боюсь, тогда вас ждет много сюрпризов, — задумчиво произнес сосед, отворачиваясь.
Дыркин отложил газету.
— Ты, бля, не темни. Давай по стакану виски вмажем, и расскажи путем. — Дыркин поманил пальцем стюардессу с халявными напитками.
— Что вы?! Я на этой неделе уже себе позволил. Знаете, переговоры... Пришлось сто граммов французского коньяка в знак завершения сделки. Больше не могу.
— Ты что, больной? — удивился Дыркин. — А я если трезвым прилечу, меня ребята не поймут... — Дыркин налил себе добрую часть стакана знакомого виски и залпом выпил, потом закусил орешком и, крякнув, изрек: — Не люблю мешать сивухи. А эта нормальная. Я к вискам за три года попривык. Вдаряет не сразу, но зато помягче... Закуси не требует.
— Я вам не советую больше пить. Запах. В аэропорту могут случиться осложнения, — тихо предупредил сосед.

---

— Так я не за рулем. Я на такси к сестре. Она в центре живет, от Жопловки двадцать минут великом, а на такси пять минут всех дел... — Дыркин протянул газету. — Хренота одна. Я никак не вникну. Дома сам разберусь...
— Я вас предупредил. Дальше дело ваше. Мне будет очень грустно, если у вас возникнут проблемы. — Сосед взял газету и больше в сторону Дыркина не смотрел.
Посадку “Боинг” совершил мягкую. Дыркин не ощутил толчков от кочек жопловского болота и облегченно вздохнул. Похоже, умудрились полосу проложить. Сел как по маслу. Лайнер подкатил к самому зданию. Крытый трап вел пассажиров прямо в помещение.
Таможенник в зеленоватой униформе с вензелем на кепи из двух витиеватых буквиц “Х” на мечту Дыркина в тяжелой коробке внимания не обратил. Таможенник долго вертел в руках подарочную гориллу с пружинистым синтетическим членом:
— Странная вещь... — раздумчиво произнес таможенник.
— Бабе в подарок везу, — ухмыльнулся Дыркин.
— Пошловатая вещица, — продолжал таможенник, оглядывая игрушку.
— Что, хороша? Хрен как настоящий, — расплылся в улыбке Гаврила Михеич.
— Вы, я вижу, давно в нашем городе не были? — спросил таможенник, листая заграничный паспорт Дыркина.
— Три года в командировке, — продолжал лыбиться Дыркин.
— Вижу, — произнес таможенник, убирая в коробку паспорт вместе с гориллой. — Эти вещи я вам сейчас, Гаврила Михеич, вернуть не могу. Вы зайдете за ними завтра в отдел культуры Хрюхрюпинска. Отдел культуры находится в Хлевном проезде, двенадцать. Это бывшая улица Дзержинского. Теперь мы вернули ей исконное название. Там на втором этаже в тринадцатом кабинете вам все объяснят.
— Как же я к бабе без подарка? — возразил удивленный Дыркин. — Паспорт — хрен с ним. Пока за границу не собираюсь. Но сам посуди, как к бабе и без подарка?
— Ничего. Ваша дама ждала вас три года. Может подождать и еще один день, — говорил таможенник, а сам что-то быстро вписывал в бумажку. — Вот вам листок приезжего. Завтра предъявите его в кабинете. С прибытием вас в Хрюхрюпинск. — Таможенник всучил Дыркину маленький квиток, улыбнулся дежурной улыбкой и перешел к следующему пассажиру.
Озадаченный Гаврила Михеич направился к выходу. В стеклянной вертушке дверей он получил неожиданную заминку. Мужчина никак не хотел выйти первым, все время пытаясь пропустить Дыркина вперед:
— Я вас моложе и выйду только после вас, — твердил он.
На площади Дыркин огляделся. Справа парковались частные машины. Посередине красными тюльпанами пылала клумба. По центру клумбы искрил струями на солнце небольшой фонтан. Глядя на сверкающие брызги, Дыркин понял, что давно пора отлить. Повертев головой, слева от входа в здание аэровокзала обнаружил кабину банкомата. Еще раз огляделся, поставил перед кабиной коробку с кухонным комбайном, вошел, прикрыл за собой дверь и с удовольствием помочился. Затем снова вышел на площадь, взял коробку. После того, как таможенник отобрал у него гориллу, Дыркину для багажа хватало рук. Он побрел по площади в поиске стоянки такси. Обошел площадь два раза и, не обнаружив ничего, решил спросить. Но люди, попадавшиеся на пути, смахивали на иностранцев, и обратиться к ним Гаврила Михеич не решился.
Отмахав без всякого результата вдоль площади еще два раза, Дыркин поставил коробку на землю и без сил уселся на нее. Тут же к нему подошел милиционер в новенькой парадной форме:
— У гостя нашего города возникли проблемы? — спросил милиционер и оскалил два ряда ослепительных зубов.
— Не могу такси найти, — ответил Дыркин.
— Такси вызывают по таксофону из здания вокзала. Но я с удовольствием вам помогу. — Милиционер извлек из кармана мобильный телефон и сказал несколько слов в трубку. Затем снова улыбнулся Дыркину: — Сейчас машина будет. Приятного знакомства с нашим городом. Добро пожаловать в Хрюхрюпинск.
— Я, бля, в этом Хрюхрюпинске родился и каждого алкаша знаю, — ответил Дыркин, глядя на подъезжающую машину.
Милиционер с ног до головы оглядел Дыркина и, придерживая дверцу прибывшего такси, спросил:
— Вам в службе прилета квиток для отдела культуры выдали?
Дыркин порылся в карманах и извлек квиток:
— По этой бумажке мне гориллу должны там вернуть...
— Очень хорошо, — улыбнулся милиционер. — Дайте я тут вам припишу. — И, положив квиток Дыркина на крышу машины, что-то там быстро вписал. — Теперь доброго пути.
Дыркин пристроил в багажник коробку с комбайном, плюхнулся на сиденье и, вместо адреса, воскликнул:
— Бля, стоило человеку на три года отлучиться, все не так! Родного города не узнаю...
— Вы уроженец Хрюхрюпинска? — поинтересовался седой водитель в форменном кепи и ливрейном костюме.
Дыркин только теперь разглядел шофера и присвистнул:
— Ишь, вырядился! Ты что, свадьбу сегодня возишь?
— Вы интересуетесь моим костюмом? Нет, это обычная рабочая одежда хрюхрюпинского таксиста. Без униформы нас на линию не выпускают.
— Во дают! — разинул рот Дыркин. — Ладно, вези на Кучмаревку. Тут через Жопловку пять минут.
— Должен вам заметить, что деревни с таким названием теперь уже нет. Вам дали квиток в отделе прилета? — спросил таксист, включая зажигание.
— Тебе зачем? — удивился Дыркин.
— Я должен там сделать отметку. Без этого, к сожалению, я с места тронуться не смогу, — вежливо, но строго заявил водитель.
— На, отмечай, — Дыркин протянул квиток шоферу, совершенно сбитый всем происходящим с толку. Черкнув что-то на квитке, таксист тронул машину.
— Название деревни, что вы изволили произнести, отдел культуры счел неблагозвучным. Теперь этот населенный пункт именуется Нижней Спиновкой. Сейчас мы едем по ней.
Дыркин хотел съязвить по поводу нового названия Жопловки, но, выглянув в окно, разинул рот. Вдоль зеркального полотна расчерченной указателями дороги стояли коттеджи красного кирпича. На подстриженных газонах перед коттеджами сверкали разноцветной плиткой небольшие бассейны. В бассейнах резвились дети. Возле бассейнов в соломенных креслах и шезлонгах жопловцы читали газеты, завтракали и играли в домино и шашки.
— Ты мне что лапшу на уши вешаешь! — закричал Дыркин. — Я знаю Жопловку, сто раз проезжал на велике!
— Я уже имел честь, милостивый государь, заметить, что населенный пункт с названием, извините, Жопловка, переименован. Мы проезжаем деревню Нижняя Спиновка. Именно так теперь звучит название данной деревни.
Все эти сведения водитель сообщил Дыркину, натянуто улыбаясь. Машина миновала деревню. Знак на полосатом столбе разрешал скорость сто пятьдесят километров в час. Водитель прибавил газу.
— Во дает! — крякнул Дыркин. Проезжали поля. Пшеница высокая, ровная, такой Дыркин вокруг Хрюхрюпинска никогда не видел. Заметив дорожный знак с изображением лошади, запряженной в хомут с колокольцем, машина притормозила.
— Это еще что за хренотень? — удивился Дыркин. — На тягловую силу перешли? При мне тут и лошадь никто не видел лет двадцать.
— Этот знак обозначает, что мы приближаемся к городским конюшням, — кивнул таксист.
— Коняг развели? — Дыркин бестолково вращал головой, пытаясь обнаружить в дорожном пейзаже хоть одну лошадь. — Не видно лошадок... Их двадцать лет назад татарам на колбасу скормили.
— Лошадей в Хрюхрюпинском районе заведено сто двадцать голов. Они содержатся в центральной усадьбе заповедника “Падловские Истоки”. На лошадях горожане в выходные дни устраивают верховые прогулки. Вам тоже предстоит научиться сидеть в седле.
Дыркин матерно выругался, затем приоткрыл окно, сплюнув сквозь зубы в жесткую струю встречного ветра и кинул из пачки в угловую часть пасти сигарету.
— Мне верхом на бабе пора посидеть. В заграницах бабы дорогие и от СПИДа не гарантируют. Мне на них валюту тратить охоты нет. — Замелькали длинные кирпичные здания без окон. Дыркин уставился на них: — Это что за силоносцы? Во дают! Силоносцы из шведского кирпича херачут!
— Это и есть хрюхрюпинские конюшни...
— Что-то не пойму я тебя, шеф? То говоришь, лошадей в заповеднике завели. Кстати, что это за “Падловские Истоки”? Я такого места у нас отродясь не слыхивал!
Конюшни закончились. Водитель прибавил скорость:
— Центральную усадьбу заповедника разбили на месте деревни Сучары.
— Сучары? Во дают! Там городская свалка. Заповедник посреди свалки устроили? — усмехнулся Дыркин. — Заповедник на свалке, это по-нашему...
— Свалку хрюхрюпинцы два с половиной года назад расчистили. На деньги, полученные за металл, собранный на свалке, и построена усадьба. Деревню, как ветхую и антисанитарного вида, снесли. Жители переселены в новый район Хрюхрюпинска. Район назвали Верхнереченским.
— Во дают! — пробурчал Дыркин. — Ладно, ты мне про конюшни поясни. Почему лошадей в Сучарах держат, а конюшни под Жопловкой построили?
— Это долго объяснять. Вот и город.

---

Гаврила Михеич глянул в окно и снова открыл рот. Обомлел Дыркин по причине увиденного. Раньше город со стороны Жопловки начинался большой зловонной лужей красноватого цвета. Машины, чтобы не закиснуть в вонючей каше, объезжали лужу с разных сторон, образовывая новые колеи. Во время дождей колеи соединялись с лужей, с каждым годом увеличивая ее объем и глубину. В конце концов автомобилисты стали рулить в объезд. Лужа зацвела хилой осокой, развела головастиков и пиявок и превратилась в грязный пруд. Обрадовавшись новому водоему, хрюхрюпинские хозяйки из ближайших домов наловчились сливать туда нечистоты и топить ненужные и отслужившие свой срок вещи. Когда в засушливые летние времена лужа-пруд мелела, глазу открывались дырявые резиновые сапоги и опорки, остовы детских колясок и кроватей, прохудившиеся кастрюли. Кто-то даже умудрился скинуть туда ржавый кузов “запорожца”. Когда же вонючая красная вода скрывала дары горожан, хрюхрюпинцы по выходным любили посидеть на берегу, выпить водочки и испечь картохи, а иногда баловались шашлыком. Поэтому бережок нового водоема вскоре покрылся битым бутылочным стеклом, ржавой консервной тарой и газетами чуть поодаль. Газетами пользовались вместо туалетной бумаги, облегчаясь невдалеке от места отдыха.
Сам Дыркин, слезая тут с велосипеда и осторожно обходя лужу по дороге на Кочкодром, часто задерживался, справляя прозаическую людскую нужду, поэтому въезд со стороны Жопловки в город ему был хорошо знаком. Понятно, что теперь Гаврила Михеич поразился. На месте лужи раскинулась площадь, уложенная полированными каменными плитами. Справа стекло и металл мотеля “Привет”. Крытые стоянки машин, скорее смахивающие на зимний сад, чем на гараж. В глубине двухэтажный отель с крышей красной черепицы. Везде розы и тюльпаны. Слева десятиэтажный супермаркет. Сквозь витрины Дыркин успел разглядеть лестницы эскалатора.
— Притормози. Я на магазинчик погляжу. Тебе чего принести? Может, бутылку с дороги пригубим?
— На работе не пью, — ответил водитель. — Но глоток тоника или херши с удовольствием.
Гаврила Михеич осторожно раскрыл дверцу и трясущейся ногой коснулся полированной поверхности плиты. Камень был твердым и нескользким. Дыркин осмелел и сделал первый шаг в сторону супермаркета. Гаврила Михеич сразу отправился по самодвижущейся лестнице наверх, решив начать обзор с верхнего этажа. Но выскочил на втором, завидев знакомый агрегат в витрине. В отделе хозяйственных товаров за прозрачным стеклом, подсвеченный с разных сторон маленькими латунными прожекторами, красовался его комбайн — посудомоечная “Жизель”. Та, что он волок в коробке из далекого французского Бреста. Быстро пересчитав рубли на доллары, Дыркин чуть не заплакал. Чудо зарубежной техники в Хрюхрюпинске стоило вполовину дешевле.
Дыркин глядел на витрину, и по его щеке покатилась скупая мужская слеза. Гаврила Михеич плакал не по денежному убытку. Дыркин легко мог пропить последний рубль, без разницы — свой или чужой, не печалясь и не думая о завтрашнем дне. Обида, породившая слезу, возникла совершенно не от скупости. Дыркину жгла сердце досада, что заморская диковина обыденно торчит в хрюхрюпинской витрине. Как после этого он поразит земляков, запустив в работу заморский агрегат? На самом въезде в город новый Хрюхрюпинск уже успел разбить мечту Дыркина.
Кинув водителю банку “Спрайта”, Гаврила Михеич обиженно устроился на заднем сиденье. Улицы, по которым медленно пробиралось такси — скорость в черте города ограничивалась знаками до пятидесяти километров в час, Гаврила Михеич не узнавал. Вроде дома те же, виденные с детства, да все не так. Все другое, не хрюхрюпинское. Во-первых, поражало обилие новых чистых автомобилей. Грузовики и самосвалы в город не допускались. Встречались небольшие фургоны неизвестной Дыркину марки. Несмотря на дневное время, машины передвигались с включенными фарами.
— Что они со светом днем херачут? — поинтересовался Гаврила Михеич.
— Машину с зажженными фарами лучше видно. Это правило снизило травматизм в городе, особенно среди детей, — ответил таксист. Ничего нового в таком порядке не было. Во многих европейских странах подобное правило давно имело место, и Дыркин это знал. Но в родном Хрюхрюпинске машины с зажженными фарами днем выглядели фантастически.
— Видите микрофургон для городского снабжения? — спросил таксист. — Эту машину делают теперь на нашем Хрюхрюпинском заводе, и ее назвали “Хрюпа”. Хрюпу даже японцы для больших городов у нас закупили...
Гаврила Михеич крутил головой и думал, почему не узнает знакомые места. С детства знакомые купеческие домики превратились в маленькие замки. Восстановленная лепнина фасадов, аккуратно покрашенные рамы и чистые стекла окон делали каждый домик похожим на маленький музей.
— Что, бля, с домами сделали? Ни одного дома не узнать! — проворчал Гаврила Михеич.
— Ничего с домами не делали, — ответил водитель. — Просто отремонтировали и восстановили так, как наши деды строили. Наши русские предки понимали толк в красоте. Это мы все за два-три поколения умудрились загадить...
Но не только дома до неузнаваемости преобразили город. Дыркин видел вместо битых шершавых дорог в ямах и ухабинах прекрасный асфальт, ровные, сверкающие чистотой тротуары. Цветники и маленькие травяные газоны перед парадными. Резные двери и карнизы, восстановленные и свежеокрашенные, дополняли картину. Вот и церковь.
— Господи, неужели это наша, хрюхрюпинская! — выпучил глаза Гаврила Михеич. — Что с церковью натворили? Церковь, и ту не узнать! — Дыркин хотел матюгнуться, но, как всякий русский, подспудно верующий человек, промолчал.
— Церковь армяне восстановили. У нас умельцев не нашлось. Теперь своих выучили. Фирма реставрации архитектурных памятников Хрюхрюпинска в этом году приглашена в Венецию по контракту. Наши все могут, если захотят, — с гордостью сообщил водитель.
Раньше за церковью лежало хрюхрюпинское кладбище. Там покоились предки Дыркина. Гаврила Михеич раз в год отправлялся на кривую могилу деда Дыркина с бутылкой белого и тихо выпивал ее, оставляя четверть стакана на покосившемся холмике для предка. Через пятнадцать минут после того, как он, просветленный и с чувством исполненного долга, покачиваясь, покидал кладбище, стакан вместе с содержимым исчезал. Дыркин знал и не сердился. Он даже замечал жадные глаза, напряженно следящие из небритого овала за его поминальным пиром... Сейчас Дыркин кладбища не увидел. Исчезли тесные ограды, крашенные голубой, одной на всю Русь, краской. Не возвышалась в углу куча с вялыми цветами и жухлой бумагой искусственных венков.
— Что с кладбищем сотворили, гады!? — закричал Дыркин, переполняясь первородным гневом. Водитель не понял и затормозил:
— Как, что сотворили? Кладбище на месте.
— Не вижу! Там деда могила! Там все наши Дыркины лежали! На святое, гады, руку подняли!
Таксист не выдержал, остановил машину, вышел, взял за руку Гаврилу Михеича и повел за собой. Дыркин мычал, упирался, но шел.
— Где могила вашего деда? — спросил водитель, продолжая тянуть Дыркина.
— За мусорной кучей пятая справа, — промычал Дыркин, уже ступив на дорожку красного песка. Вычищенные плиты и памятники с обновленными надписями оказались на своих местах. Только они тонули в свежей зелени газонной травы.
— А где заборы? — закричал Дыркин.
— А для чего заборы? — удивился таксист. — Мертвецы и так не убегут.
— Мертвецы, понятно, не убегут! Пьянь могилы без оград затопчет, — продолжал возмущаться Гаврила Михеич.
— Так в городе не скотина, а люди живут, — в свою очередь возмутился водитель. — Люди тем от скота и отличаются, что им голова дана, с глазами в придачу.
Могилу деда Дыркин с трудом обнаружил на прежнем месте. С трудом, поскольку главные ориентиры, мусорная куча и будка с лопатами, запертая всегда на висячий замок от воровства инструмента, исчезла. Да и черный чугунный крест Дыркин узнал с трудом. Его отмыли от слоев масляной голубизны, ошкурили и заново отполировали. На плите свежие золоченые буквы перечисляли имена предков Гаврилы Михеича, покоившихся тут долгие годы. Имен своих прадедов Дыркин никогда не знал и теперь обнаружил с удивлением. На отдельной табличке значилось, что род мещан Дыркиных живет на земле Хрюхрюпинска двести пятьдесят шесть лет и славен хлебопечением и лучшими писарями города. Внутри Гаврилы Михеича что-то шевельнулось.
— Оказывается, я не такой уж перекати-поле. Двести пятьдесят шесть лет не шутка. — Раньше Дыркин о своем родословном древе никогда не задумывался. Понимал, что графами и князьями Дыркины не рождались. Эта уверенность проистекала из того, что деда не расстреляли, а отец погиб в первый день войны, бросившись в атаку с голыми руками, поскольку винтовки ему не хватило. Миро исчисление Дыркин подсознательно вел с 1917 года, стараясь глубже не внедряться. Все, что было до Советов, он воспринимал как сказку о царе Горохе...
Вернулись к машине молча. Возле такси стоял милиционер в новенькой парадной форме и широко улыбался. Слова, что произнес инспектор ГАИ, отличались от радостного выражения на его лице:
— Милостивый государь! — обратился инспектор к водителю. — Вы остановили машину в недопустимом месте. В начале улицы есть соответствующий знак. Вынужден вас огорчить, позвольте ваше хрюхрюпинское удостоверение.
Таксист порылся в ливрейном пиджаке и вынул оттуда книжицу с гербом Хрюхрюпинска. Инспектор раскрыл книжицу. Дыркин с любопытством заглянул через плечо таксиста. Он успел разглядеть только первые строки. “Хрюхрюпинское быдло”, — обнаружил Дыркин золотые буквы первой строки. Инспектор заметил интерес пассажира и, что-то вписав в удостоверение, быстро захлопнул книжицу и вернул водителю:
— Прошу продолжать движение! — улыбнулся инспектор и козырнул на прощание.
— Оштрафовал, гад? — поинтересовался Дыркин у погрустневшего водителя.
— В Хрюхрюпинске штрафов не берут. Получил десятку. Эх, все из-за вас… — пробурчал шофер. — Приехали. Вот и ваш дом.

---

Двухэтажный барак, где проживала сестра Дыркина Лидка, Гаврила Михеич признал по старому тополю. Тополь рос тройняшкой, и в детстве Дыркин с сестрой и другими шпанятами летал между стволов на качельной доске. Качелей теперь Дыркин не увидел, но след от веревки на коре дерева остался. Двухэтажный барак преобразился в новенький коттедж. Цельные финские окна в белых ослепительных рамах красовались вместо подслеповатых подгнивших переплетов крестиком. Пакеты и авоськи с продуктами из окон больше не висели. Дернув ручку двери, Дыркин почувствовал глухую запертость. Кнопки с номерами квартир на сложной доске домофона Дыркин заметил, но как пользоваться устройством не понимал, да и номер кода не знал. Поэтому, запустив в вычисленное окно камешек, принялся орать имя Лида на разные лады. Результатов крик не дал. И Дыркин надолго оставался бы под дверью с портфелем и коробкой, но на его счастье дверь открылась и из нее вышел элегантный господин с маленькими аккуратными баками на седеющей голове, в светлом спортивном костюме и с кейсом в руках. Господин внимательно поглядел на Дыркина, затем его серьезное лицо поплыло, и вместе с улыбкой на физиономии господина появилось что-то до боли знакомое.
— Санек! — закричал вне себя от радости Гаврила Михеич. — Санек, да тебя не признать! Прямо дипломат какой-то! Вот, бля, дела! Санек! — повторил Дыркин, добавив для убедительности момента три слова, говорящих о его близости с мамой друга. Лицо мужчины после этих слов побледнело, он оглянулся по сторонам, прижал руку к груди и тихо зашипел.
— Никогда больше не говори этих слов. За мат дают больше всего.
— Санек, чего дают? Срок, что ли? Так никто не слыхал, чего ты обосрался? Тут мы одни.
Санек ничего не ответил, махнул рукой и убежал, но дверь не захлопнул, и Дыркин, постояв в недоумении, шагнул в подъезд. Поднимаясь на второй этаж, Дыркин пораженный реакцией друга на привычную матерную разговорную прибавку, не заметил удивительного мягкого света, освещавшего лестничный пролет, затухающего сзади по мере восхождения. Не заметил он и чистых крашеных стен без иллюстраций на тему полового акта. Не подивился отсутствию слов, обозначающих половые признаки особей обоего пола. Вздохнув перед дверью Лидкиной квартиры, он опустил тяжелую коробку с кухонной машиной, и нажал на звонок.
Легкие шаги за дверью означали, что в квартире кто-то есть. Дверь распахнулась, и в проеме Дыркин увидел девушку:
— Гражданин, вам кто нужен? — голос был Лидкин. Дыркин уставился на сестру, но признать не мог. Вместо крупной «несушки», а по классификации Дыркина сестра давно вошла в категорию несушек, перед ним стояла стройная молодая женщина. Так выглядели хрюхрюпинские молодки, да и то не все, а еще не достигшие полного сока по причине малолетства.
— Ой, братишка! Ты!? — закричала Лидка и бросилась Дыркину на шею. Он тупо переминался в объятьях сестры, решив, что у него окончательно поехала крыша. В беспаиятстве машинально вошел в квартиру, машинально уселся в низкое мягкое кресло, продолжая тупо разглядывать сестру.
— Чего уставился? Не признал? — залилась Лидка звонким девичьим смехом. Дыркин стал прикидывать, сколько Лидке сейчас лет. Ему сорок два. Лидка на полтора года моложе.
“Да ей сороковник в прошлом году стукнул! Ничего не понимаю!” — крутилось в голове.
— Гаврюша, да это вправду я. Похудела немного. Но это нормально. На ночь перестала жрать. Ужинаем теперь в шесть. На ночь только фрукты. В теннис три раза в неделю. По выходным верховая прогулка... Вот и все чудеса.
Зазвонил телефон. Лида взяла трубку и стала говорить на непонятном Дыркину языке. По-английски Гаврила Михеич кое-что знал. Он мог заказать в баре напиток, купить авиабилет, и даже — ужасно коверкая времена и падежи, несколько секунд поговорить о погоде. По-немецки даже мог познакомиться с проституткой и сделать пару комплиментов. Кроме того, он научился считать по-немецки до ста. По-французски Дыркин знал поговорку “Cherchй la femme” и мог сказать спасибо. Ни по-немецки, ни по-французски, ни по-английски Лидка по телефону не говорила. Странный звук языка Гаврила Михеич раньше где-то слышал, но припомнить где не мог.
— Из Токио Носату звонил. Наш партнер по городскому озеленению, — сообщила Лидка, положив трубку. — Сейчас подбираем цвет газона на площади перед мэрией. Уже десять оттенков перепробовали. Все не то. Носату на следующей неделе новый колер везет... Ладно, что я все о себе да о себе. Расскажи, как ты в Германии работал.
— Лидка! Это ты или не ты? Ничего, бля, понять не могу! Все скурвились, город ни хрена не понять... И сестру будто подменили. Санька внизу встретил, матюгнулся от полноты чувств, так он побледнел и чуть не обделался. Объясни мне, наконец, что тут происходит.
Улыбка с лица Лиды соскользнула, в ее испуганных глазах Дыркин заметил ужас и смятение. Лида села на пол и расплакалась. Он выпучил глаза.
— Ты чего? Я чего обидное ляпнул? Но, Лид, ты и меня пойми. Прилетаю, в Жопловке аэропорт международного класса. Жопловцы у бассейнов на газонах сидят. Город не признать. Дома старые, а будто вчера построены. В супермаркете кухонная машина для мойки посуды, что я из-за границы, как ишак, пер, вдвое дешевле. Я вас ихней техникой поразить хотел. Дальше слушай. Таксист в ливреях за баранкой. На кладбище оград нет. Я уж не говорю о луже перед жопловским въездом в город... Объясни ты мне Христа ради, что все это означает?
— Тебе бумажку приезжего вручили? — утирая слезы, спросила Лидка.
— Вручили.
— Покажи, — грустно попросила Лидка.
Дыркин полез в карман и протянул сестре злополучный листок. Лида глянула и снова разревелась:
— Я так и знала! Ты уже пятьдесят заработал.
— Чего заработал? — непонимающе закричал Дыркин.
— Пойдешь завтра в отдел культуры. Там тебе все объяснят. Я тебе ничего больше сказать не могу. Я нарушу этику жителя Хрюхрюпинска. Это очень тяжелый проступок. Я уже получила удостоверение Человека. Пойдем на кухню, я тебя покормлю. Проголодался с дороги, — и Лида быстро вышла из комнаты.
Дыркин молча жевал бифштекс с салатом, запивая безалкогольным пивом, и хмуро оглядывался. Посудомоечную машину он заметил сразу. Лида ловко вытащила из нее чистые тарелки и, по мере смены закусок, ставила туда испачканные. В комнате, где раньше стелили Дыркину, теперь располагался Лидин кабинет. На письменном столе компьютер с приставками для печати и телефон с факсом.
— Сегодня поспишь в кабинете, как раньше, а на завтра я тебе комнату приготовлю, — сказала Лида, укладывая брата.
Гаврила Михеич долго не мог заснуть. Он слышал, как вернулся Санек, привел Катю и Федора. Дыркин хотел поглядеть на племянников, но не решился встать. Лида разговаривала с мужем шепотом. Утром завтракали молча. После завтрака Санек сказал:
— Собирайся. Пора. Сейчас я отведу тебя в отдел культуры. Не забудь свой квиток. Поначалу, Гаврила, тебе придется нелегко. Зато потом всем спасибо скажешь.
Отдел культуры занимал флигель городской больницы. Санек довел Дыркина на второй этаж, постучал в тринадцатый кабинет и, запустив Гаврилу Михеича, отправился на работу. Дыркин переступил порог с опаской. Ему так никто ничего не объяснил, но Дыркин нутром чувствовал, что от посещения хрюхрюпинского отдела культуры хорошего не ждать. Каково же было его удивление, когда за столом в кресле он увидел очаровательную блондинку, вставшую к нему навстречу с ослепительной улыбкой:
— Господин Дыркин! Очень рада с вами познакомиться.
От неожиданности Гаврила Михеич тоже заулыбался и протянул руку:
— Гаврила Михеич Дыркин, — отрекомендовался он и расплылся в улыбке.
— Очень приятно, господин Дыркин, — продолжала улыбаться блондинка. — Только запомните, мужчине дама подает руку первой. Меня зовут Серафима Николаевна Горячева. Садитесь, пожалуйста, сюда. Чай? Кофе? Как долетели? Можно ваш квиток приезжего?
Дыркин присел на краешек кресла. Он смотрел, не отрываясь, в лицо блондинки и не слышал, что она говорит. Конечно, не может быть сомнений! За столом сидела его Серафима. Это была она, но как изменилась! Холеные руки с маникюром, почти незаметным на первый взгляд, ловко разливали в маленькие чашечки темный напиток из кофейника. Легкий деловой костюм только подчеркивал соблазнительные женские формы. Дыркин не сразу смог отвести взгляд от загорелой женской коленки, освобожденной от ткани платья и завлекающе поблескивающей. Конечно, перед ним Серафима. Только как помолодела, похудела, прикинулась.
— Серафима, это ты? Или это не ты? — не выдержал Дыркин.
— Что вы имеете в виду? — улыбнулась девушка, лукаво взглянув на Дыркина.
— Да помнишь Кочкодром? Я же тебе в подарок гориллу привез. Только ее в аэропорту отобрали. Вот обида. Я бы тебе ее сейчас и подарил. Из Германии тащил.
— Ах, вы об этой игрушке. С нее и начнем. — Серафима встала и вышла в соседнюю комнату. Назад она вернулась, держа в руках знакомый Дыркину пакет. — Давайте поглядим на вашу обезьянку.
Серафима извлекла гориллу и положила ее на журнальный столик рядом с кофейником. Синтетический розовый член натурально запружинил перед носом Дыркина. Тот хотел хмыкнуть. Но рядом с этой элегантной молодой хозяйкой кабинета игрушка и самому Дыркину не показалась смешной.
— Как я поняла из вашего объяснения сотруднику таможенной службы, вы привезли эту вещицу в подарок даме сердца?
— Да для тебя я гориллу притащил. Писем писать не умею. Один раз сережки с земляком передал... А теперь решил игрушку в подарок. Так, внимание. Сережки мои ты получила? — поинтересовался Дыркин.
— Сережки?
— Да, такие с голубеньким камешком. Индийские.
Серафима на секунду задумалась, потом вдруг покраснела и отвернулась.
— Мы, Гаврила Михеич, сейчас в служебном помещении. Я на работе. Давайте отложим частные разговоры. Объясните мне, что вы хотели выразить своим пошлым подарком. Какой должен быть вкус у дамы вашего сердца, чтобы ее подобное внимание могло порадовать?

---

— Ну, это же простая хохма. Я ничего плохого не хотел, — нерешительно сказал Дыркин в свое оправдание.
— Хорошо, закончим с обезьяной. Можете ее взять, — и Серафима спрятала игрушку в пакет.
— На хрена она мне? Для тебя вез, — обиженно пробурчал Гаврила Михеич.
— Вот вы сейчас употребили слово хрен. Простите, вы его употребили в смысле растения или как синоним грязного ругательства?
— Откуда я знаю? Хрен, он и есть хрен. Понимай, как хочешь. — “Чего привязалась”, — подумал Дыркин.
— Хорошо. Я поняла. Теперь объясните, почему вы использовали кабину банкомата в аэропорту как уборную. В здании аэропорта несколько туалетов. — Теперь покраснел Дыркин. Он никак не подозревал, что его засекли.
— Ну, приспичило отлить. На площади вроде неудобно.
— А в банкомате удобно? — деловито поинтересовалась Серафима.
— Ну, конечно, лучше. Не видно... Не понимаю, как вы узнали? — искренне удивился Дыркин.
— Все помещения аэропорта под телевизионным наблюдением. Служба борьбы с терроризмом внимательно наблюдает за любым ненормальным проявлением в поведении пассажира.
— Чего тут ненормального? Человек помочился, — не понял Дыркин.
— Потом вы перед посадкой в такси употребили нецензурное слово. Находясь в машине, совершили этот проступок еще несколько раз. Таким образом, заработали пятьдесят очков. Сейчас я вам выпишу удостоверение жителя Хрюхрюпинска. Любой проступок будет в него заноситься. Итак, Дыркин Гаврила Михеич. Быдло. Холост. Сорок пять лет. — Серафима раскрыла книжицу, такую книжицу Дыркин видел у таксиста и, немного высунув язык, стала старательно заполнять сведения о владельце.
— Что значит быдло? — обозлился Дыркин.
— Это значит, что вы, господин Дыркин, пока не знаете, что отличает человека от животного. Вам предстоит пройти воспитательный процесс. Если в течение года вы не наберете ни одного очка, получите другое удостоверение. Там будет написано слово гражданин. — Серафима нажала кнопку. В кабинет вошли два крепких парня в белых халатах.
— Внедрите ему воспитателя, — сказала Серафима, продолжая заполнять удостоверение.
Парни жестко схватили Дыркина за руки. Один сделал ему укол. Дыркин отключился. Он не слышал, как его на каталке отвезли в операционную, как вшили под кожу маленький аппаратик, как вернули в кабинет. Очнулся Дыркин в том же кресле, где начал разговор с Серафимой. Он открыл глаза и увидел протянутую руку с незаметным маникюром. Серафима протягивала Дыркину удостоверение жителя Хрюхрюпинска и улыбалась:
— Поздравляю вас, господин Дыркин. Теперь вы житель нашего города. Должна вам объяснить, что за вашим поведением теперь днем и ночью будет наблюдать воспитатель, внедренный в ваш организм. Если вы будете вести себя достойно, с вами ничего плохого не произойдет. Но стоит вам совершить проступок, порочащий звание человека, воспитатель немедленно передаст об этом на компьютер, и тот назначит сумму очков для наказания.
Дыркин раскрыл удостоверение и прочитал: “Дыркин Гаврила Михеич. Сорок пять лет. Холост. Быдло”. В нижней графе стояла маленькая приписка “Конюшня номер три” и рядом в графе “Очки” Дыркин увидел цифру пятьдесят.
— Надеюсь, вы все поняли? — улыбнулась Серафима. — Чашечку кофе на прощание.
— И что мне теперь делать? — спросил Дыркин, пытаясь осознать происходящее.
— Первым делом вам надлежит отдать городу долг. Вы задолжали пятьдесят очков. — Серафима нажала кнопку. В кабинет вошли те же два парня, но теперь в рабочих комбинезонах. — Отвезите господина на конюшню номер три. После чего доставьте по адресу проживания. — И, обращаясь к Дыркину, добавила: — Если возникнут вопросы, сотрудники отдела культуры на них ответят, — и протянула Дыркину руку. Дыркин, перед тем как ответить на рукопожатие, мучительно пытался припомнить, кто должен протягивать руку первым, дама или он... Парни крепко взяли Гаврилу Михеича под мышки и поволокли к выходу. Серафима знаком их задержала и, глядя в глаза Дыркина, тихо сказала:
— За сережки спасибо. Я не знала, что они от вас. Станете человеком, может быть, мы и встретимся. — И совсем тихо добавила: — Я тебя не забыла.
Дыркина посадили в закрытый фургон местного завода со смешным названием “Хрюпа”.
— Куда мы едем? — спросил Гаврила Михеич парней, плотно сидевших рядом.
— На конюшню номер три, — ответил тот, что сидел справа.
— Зачем? — поинтересовался Дыркин.
— Там вас выпорют, — ответил парень слева.
Фургон выехал из города с той самой стороны, откуда Дыркин начал знакомство с новым Хрюхрюпинском. Не доезжая бывшей Жопловки, машина свернула к длинному зданию без окон из аккуратного мелкого шведского кирпича. На воротах табличка сухо обозначала “Конюшня номер три”. Ворота автоматически раскрылись, как двери аэропорта, и фургон “Хрюпа” медленно вкатил в конюшню. Дверцу открыл солидный господин в белоснежном халате. Вглядевшись в господина, Гаврила Михеич с трудом признал в нем своего давнего кореша и собутыльника по Кочкодрому, ветеринара Соменко.
— Сом, ты? — удивленно воскликнул Дыркин.
— Меня зовут Николай Петрович Соменко. Использование кличек в обращении к людям в Хрюхрюпинске не поощряется.
Парни, придерживающие Дыркина за локотки, выдали Соменко квиток, полученный Дыркиным в таможне по прилету, и еще одну гербовую хрюхрюпинскую бумагу. Соменко прочитал бумагу, расписался и, взглянув на Дыркина, пригласил:
— Прошу к столу.
Ребята схватили Гаврилу Меехича и поволокли в центр конюшни, к большому столу, смахивающему на пинг-понговый, но значительно ниже. Возле стола стояла высокая плетеная из прутьев корзина. Из нее, странным букетом, торчала пачка таких же прутьев.
Все остальное произошло очень быстро. Дыркину приспустили брюки, как цыпленка табака, распластали на столещнице, после чего что-то обожгло нижнюю часть спины Гаврилы Михеича. После каждого удара Соменко монотонно повторял вид проступка.
— Не мочись в банкомате. Не мочись в банкомате. — И так десять раз. Затем Соменко сменил прутья, вытер платком лоб и продолжил работу, приговаривая: — Не употребляй выражения, связанные с неуважением к своей матери и матерям знакомых и незнакомых тебе людей. — Потом, сменив прутья, снова вытер лоб платком. Следующая порция сопровождалась призывом не внедрять обозначения половых органов человека в жаргонной форме и в качестве дополнений и междометий. Десять ударов Гаврила Михеич получил за добавку слова “бля” в предложении, не имеющем отношения к продажной или развратной женщине. Еще десять за пьянство без повода и меры. Последние десять ударов Соменко произвел молча. Они предписывались в качестве еженедельной профилактической процедуры.
Странное чувство испытал Гаврила Михеич, натягивая портки. Все время порки он выл, закатывал глаза, с трудом понимая смысл произносимых Соменко наставлений. Теперь, морщась от боли, чувствовал не только облегчение от конца процедуры, но и внутреннюю необъяснимую радость. Что-то покойное и светлое вошло в душу и сделало его существование осмысленным и понятным. Расписываясь в листочке с обязательством лично и без конвоя являться раз в неделю на конюшню номер три для профилактической порки, он уже знал, что не будет отлынивать и прятаться. Соменко, почувствовав настроение друга, участливо сообщил, что и он прошел через «радость» порки и пригласил Дыркина на воскресный обед:
— Гаврила Михеич, вы не будете так любезны отобедать со мной в воскресенье, после верховой прогулки?
— С удовольствием, Николай Петрович. Только вы не уточнили форму одежды...
— Об этом мы сможем договориться. Мы с вами еще увидимся здесь во время профилактики.
— До встречи, Николай Петрович. Передайте поклон супруге.
— С удовольствием. А вы сестрице и ее мужу. Мне очень жаль вашего свояка Федора Степановича Мымрина. В Германии нет наших хрюхрюпинских конюшен. Иначе он сейчас был бы свободен и счастлив. Пройдя профилактику, наши люди перестали воровать, пить и ругаться. Результат, я надеюсь, вы сами могли для себя отметить.
— Результат фантастический, — подтвердил Гаврила Михеич и, подумав, добавил: — Что ни говорите, а хорошие манеры — это часть комфорта...
“Хрюпа” вырулила из ворот конюшни и повернула к городу.
— Сколько конюшен построено в окрестностях? — спросил Гаврила Михеич у сотрудников отдела культуры.
— Десять. Они принимают горожан по профессиональному и социальному признаку. Нельзя же пороть банкира в одной конюшне с ассенизатором...
— Да, система профилактики создана с большим тактом, — согласился Гаврила Михеич Дыркин, потирая нижнюю часть спины.
— Раньше у нас как было? Назначат начальство, оно проворуется. Одного снимут, другой такой же. Решили вместо мэра компьютер поставить. Поставили. Машина японская, умная. В истории России покопалась и рецепт выдала. С тех пор как городом управляет компьютер, все стало на свои места. Наш Хрюхрюпинск заделался свободной культурной зоной, — гордо заметил один из парней.
— Пора опыт Хрюхрюпинска внедрить и другим, — добавил второй.
— Вот, бля, началась бы житуха! — искренне вырвалось у Дыркина, и под его кожей негромко щелкнул вшитый аппаратик.
— Десять очков, — сухо заметил сотрудник отдела культуры. Фургон въехал в город, включил свет фар и сбросил скорость...

Кохила-Жуковский, 1997

Андрей Анисимов

ПО ОСТЫВШЕМУ СЛЕДУ
(Роман – трилогия)

ЛИСЫ В КУРЯТНИКЕ
КНИГА ТРЕТЬЯ

- Лежать! Мордой вниз! Стой, падла, …куда прешь?! Лежать… я сказал! Вот так, ублюдок. А тебе что?! Непонятно? Свинца захотелось? Я секретарша директора Вера Уткина. Молчи сука! Лежать!.. И ты, придурок, тоже на пол! Что у тебя в кармане – портсигар? Похож на оружие. Давай… сюда! Я кому сказал, мать твою… харей вниз. Не стреляйте, тут женщины!!! А этот… старый козел, откуда взялся! На брюхо, мордой в пол, папаша. Руки за спину, я сказал! Сынок, мне больно. Потерпишь старый пердун. На пенсию надо вовремя уходить. А ты чего вылупилась?! Отвернись тварюга, мордой в землю… и не трепыхайся. Все чисто, товарищ капитан.

Операция началась ровно в девять. Директор склада бытовой техники Гарик Хоренович Симонян еще не успел выпить традиционную порцию отвара ромашки, которую каждое утро ему заваривала секретарша Вера, как произошло что-то невообразимое. На территории появились люди в масках, уложили охрану и ворвались в ангар. Он, было, вскочил с кресла, чтобы разобраться в происходящем, но услышал грозный окрик:
- Не двигаться. – Обернулся и увидел наведенный на себя автомат. Боец проверил его карманы и забрал мобильный телефон: - Хочешь жить, сиди тихо.
Симонян, медленно опустившись в кресло, дрожащим голосом спросил:
- В чем дело?
Но ответа не последовало, если не считать, что дуло автомата уже находилось непосредственно у его виска. Испытывая мучительные спазмы в области живота, просидел минут десять, пока в кабинете не появился мужчина в элегантном костюме:
- Я старший следователь прокуратуры округа Низенков. У меня есть сведения, что на вашем складе находится товар, ввезенный в страну с нарушением таможенных правил. Я и мои эксперты, совместно с сотрудниками ОБЭП, сейчас проведут обыск. Ознакомьтесь с постановлением. – И сунул под нос изумленного армянина ордер с подписью окружного прокурора.
Гарик Хоренович дрожащими руками пристроил на глаза очки и увидел внизу бумаги подпись прокурора Хачатурова. В подсознании промелькнуло - «один армянин портит кровь другому».
- Это какая-то ошибка, гражданин следователь. Все товары оформлены по закону. И у меня хранятся документы, свидетельствующие об этом. - Слово «свидетельствующие» далось директору тяжко. Он, заикаясь, несколько раз произносил его снова. Следователя заявление не убедило:
- Ваши документы, господин Симонян, мы изучим потом. А сейчас следуйте за мной.
Директор почувствовал слабость в коленях но, ощутив ствол автомата между лопатками, послушно засеменил за элегантным посланником прокуратуры. Автоматчик двинулся следом. Гарика Хореновича повели к одинокому стулу в центр ангара.
- Присаживайтесь, гражданин Симонян, и до конца обыска оставайтесь на месте, – вежливо попросил Низенков и, поручив побледневшего кладовщика бойцу в маске, не спеша удалился.
Только теперь Гарик Хоренович заметил в разных концах склада с десяток мужчин и нескольких женщин в штатском. Они открывали коробки, с грохотом выбрасывали из них дорогую технику на пол, что-то при этом записывали, что-то фотографировали. Симонян схватился за голову:
- Вах, вах, вах! Что они делают!? Это же чужие и очень дорогие вещи!
Только вчера его клиент, бизнесмен Штромов, завез огромную партию американских товаров. Такой объем он и за полгода не реализует, а Симоняну от этого прямой доход. И все это в дни, когда кризис едва отступил. А теперь что делать?! Как он ответит Штромову за порчу товара?
Но Гарик Хоренович даже не представлял, что его волнения за разбитую экспертами технику - это слезы младенца по сравнению с тем, что его ожидало в будущем.
Тем временем по улицам столицы степенно плыл Шевроле с милицейской символикой на дверцах. Плыл, подмигивая проблесковыми маячками, оглушая частников воем сирены и объезжая заторы по разделительной полосе. Степенность его движения была вынужденной, поскольку за головной иномаркой тянулась целая колонна – автобус с сотрудниками ОБЭП, семь порожних фур и, замыкающая процессию, милицейская «Волга». Со стороны могло показаться, что стражи порядка сопровождают важный государственный груз, не давая ему застрять в пробках. Но это только казалась - груза пока не было. Начальник Окружного ОБЭП, полковник Богдан Данилович Чуменко двигался в сторону складских помещений господина Симоняна, сидя в головной иномарке, и по связи следил за ходом обыска в ангарах армянина. Он тщательно разработал операцию и знал, что улики, изобличавшие директора складов, будут найдены. И даже знал, когда это произойдет. И тогда его работники, что едут сзади в автобусе, начнут погрузку конфискованных товаров в фуры. И на обратном пути его службы, действительно, будут сопровождать ценный груз не на один десяток миллионов долларов. Богдан Данилович заслуженно считался опытным руководителем, все просчитывал заранее и проколов в своей работе не допускал. И хотя готовил себя к предстоящей операции тщательно, стараясь учесть все детали, сейчас немного волновался. Уж больно на большой кусок замахнулся. Но, как говорится, аппетит приходит во время еды…

*******

В больнице хорошо только тогда, когда тебе плохо. Анатолий Васильевич Рогозин изнывал от безделья. Рана его больше не беспокоила, врачи разрешили гулять по территории, но выписывать отказывались, и он решил бежать. После очередного утреннего обхода позвонил Кириллу Гвоздикову и попросил пригнать ему машину. Под предлогом прохладных вечеров заранее добыл у кастелянши свою куртку и брюки, сложил все это в пакет, и в пижаме с пакетом в руках уселся возле главного входа.
- Вот ты где!? Еле тебя отыскал…
Рогозин оглянулся и увидел сына. Слава стоял у скамейки, растягивая в улыбке рот до ушей.
- Здравствуй, сынок! Что это ты такой веселый, да еще в рабочее время?
- Был рядом на переговорах и решил тебя навестить.
- И как прошли переговоры?
- Неважно, - ответило чадо, продолжая сиять от удовольствия.
Рогозин не понял:
- Тогда чему радуешься?
Слава перестал улыбаться и покраснел:
- Отец, со мой работает девушка, менеджер среднего звена... Ну ты понимаешь?
- Пока не очень. - Признался родитель и пояснил: - Мало информации, сынок.
- В общем, ее зовут Галя.
- Ее зовут Галя и она менеджер среднего звена. Впечатляет. Но если ты ждешь мой реакции, информации по-прежнему недостаточно.
- Не издевайся, отец. У нас с ней, кажется, все серьезно.
- А как же любовь с Гвоздиковой?
- Вика оказалась права. Это всего лишь детская привязанность. А теперь у нас с Галей все по-другому.
- Счастья тебе, сын, в личной жизни.
Слава посмотрел на часы:
- Спасибо, отец, но я пришел не за этим.
- Нуждаешься в родительском благословении?
- Ну, до этого пока дело не дошло…
- Тогда зачем?
- Я про вас с Викой. Если она тебе нравится, можешь обо мне больше не думать.
Рогозин присвистнул:
- Вот оно что!? Это ты пришел дать мне свое сыновнее благословение! Мол, моя бывшая возлюбленная меня больше не интересует, и ты, отец, можешь за ней ухлестывать. Щедро и благородно, сынок.
- Папа, ну зачем ты так? Я же хотел, как лучше…
- Не сомневаюсь. А теперь давай прощаться. Ты же торопишься, да и Галя заждалась.
- Откуда ты заешь?! - Изумился Слава.
Анатолий Васильевич достал из кармана платок и протер им щеку сына:
- Сынок, у тебя на лице след губной помады. Отсюда несложный вывод - менеджер среднего звена на переговорах присутствовала. Именно это обстоятельство растягивает твой рот до ушей в дурацкой улыбке, несмотря на неудачу в переговорах. Целовать тебя на людях она бы воздержалась. Скорее всего, печать любви на щеке ты получил здесь, на территории больницы. А поскольку за несколько минут нашей трогательной беседы ты уже несколько раз бросал взгляд на часы, я сообразил, что время у тебя ограничено. - И на секунду прижав сына к себе, развернул его и легонько толкнул в спину: - Иди… к ней.
- Подожди, отец. Я чего-то не понимаю.
- Что ты не понимаешь, Костя? Почему я не бросился обнимать тебя от радости за твою широту? Этого ты не понял? А тебе не приходило в голову, что я испытываю к Вике добрые и благодарные чувства, но вовсе не как мужчина к женщине. Я отношусь к ней, как к дочери, и чтобы ее не обидеть, жду, когда она сама в себе разберется. Вика рано лишилась родителей и, встретив меня, заполнила в сердце эту пустоту. А виноват в этом во многом ты сам.
- Отец, причем тут я? – Искренне удивился Костя.
- Ты рассказывал Вике о моей службе. Эти рассказы больше походили на описание ратных подвигов героя вестернов. Показывал ей фронтовые фотки, и девушка постепенно к моей скромной персоне стала испытывать романтический интерес. Я тебя не виню, каждому парню приятно своим отцом гордиться, тем более перед любимой девушкой. Ведь тень героического предка некоторым образом касается и наследника. А результат ты знаешь.
- В результате Гвоздикова в тебя влюбилась.
- Не совсем. Она считает, что нашла своего мужчину, не понимая, что испытывает ко мне именно дочерние чувства. Поэтому ни о каком романе с твоей подругой у нас речи не идет. Ты уже взрослый парень, и если бы я полюбил Вику и понял, что она отвечает мне взаимностью, я бы сказал тебе об этом как мужчина мужчине. И перед тем, как закрыть тему, мой тебе совет - не спеши делать менеджеру среднего звена, Гале, предложение. Вполне может оказаться, что твое увлечение временно. Ваша дружба с Викой длилась годами, но девушка всегда старше парня по своим чувствам, и твоя молодость ее раздражает. Но это пройдет. Теперь топай. Нехорошо заставлять даму ждать… А за желание устроить мою личную жизнь - спасибо. - И Анатолий Васильевич еще раз обнял сына.

---

Оставшись в одиночестве, подумал о превратностях жизни. Мог ли он, подполковник Рогозин, несколько лет назад предположить, что будет с собственным ребенком обсуждать подобную тему? Размышляя, поглядывал на дорогу, высматривал свой Опель, который для «бегства» должен был подогнать ему Кирилл. Но вместо него увидел черную «Волгу» Гусева. Полковник направлялся к нему решительной походкой и, оказавшись рядом, строго спросил:
- Самоволку надумал, проказник? - И сам же ответил: - От нас, брат, не убежишь! Следуй за мой.
По дороге к машине Анатолий Васильевич поинтересовался:
- А вы как узнали?
- В моей работе случались загадки и посложнее, - усмехнулся Дмитрий Николаевич, открывая дверцу: - И чего тебе в больнице не сидится?
- Надоело, товарищ полковник…
- Надоело - начинай работать. Я тебя сейчас отвезу в наш санаторий. Все условия заняться делом там есть – компьютер, связь с Наумом, да и несколько наработок дам тебе посмотреть. А через неделю подключишься полностью.
Рогозин позвонил Кириллу и предупредил, что операция по его побегу отменяется, поскольку ему предстоит еще санаторный отдых. Закончив разговор, обратился к полковнику:
- Мне бы, Дмитрий Николаевич, документы и пистолет свой из больницы забрать…
- Без тебя заберут. Не забивай ерундой башку. Тут у нас в Южно-Москворецком округе проблема наметилась. Трех владельцев рынка в один день завалили. Похоже, готовится передел собственности. Для уголовников слишком масштабная акция, если они действуют самостоятельно. А если нет? Надо бы копнуть администрацию. Не завелись ли там жадные ребята, готовые поделить лакомый кусок с криминалом?
- Рынки под себя хотят подмять?
- Зачем иначе отстреливать рыночных хозяев? А продовольствие - это наш профиль…
- И кого завалили?
- Двух кавказцев, одного молдаванина.
- Уж не бритоголовые ли? – Высказался Рогозин: - В Москве теперь этих молодцов хватает. Еще доставали - отдай рынки своим. Нечего лиц кавказкой национальности прикармливать.
Гусев ответил не сразу:
- Я эту тему копал. Бывший мэр пытался московские рынки завязать на местных. Не вышло. Не знаю, как себя поведет здесь новый мэр, но наши торгаши порядка держать не могут, начинают грызню между собой. А кавказцы пока справляются. Они, конечно, на грани фола работают, почти, как криминал, но порядок держат.
Рогозин хмыкнул – Азиатская мы сторона, кажется, еще Есенин так нас определил. Интересно, когда-нибудь это закончится?
- Если размышлять о правовом государстве, ты прав, все это за чертой добра и зла…. Но, как говорится, Москва не сразу строилась…
За разговорами Рогозин не заметил, как они выехали из города. Посмотрел в окно, пытаясь понять, где они сейчас едут.
- Чего озираешься? Еще пять минут - и на месте. – Усмехнулся Гусев. Анатолий Васильевич запомнил, что они свернули с трассы после указателя «Баковка». Это местечко он не так давно проезжал, отправляясь по Минскому шоссе в заграничную командировку.
- Уж не в Переделкино ли вы меня везете?
- Не совсем, но близко. Молодец, сориентировался… - Похвалил полковник своего заместителя. Вскоре их Волга остановилась у глухих ворот, которые после сигнала водителя начали медленно раздвигаться.
- Потайной санаторий? – Спросил Рогозин.
Гусев кивнул:
- Раньше тут отсиживались наши нелегалы из внешней разведки. Твой непосредственный начальник не один раз здесь дыхание переводил. А теперь это ведомственное гнездышко нашего подразделения – для отдыха нас с тобой и наших сотрудников. Нам тоже глаза людям мозолить не следует. Так что, почитай, ты дома.
Рогозин вышел из машины. За просторным газоном возвышался трехэтажный особняк из красного кирпича, явно не российского производства. Да и само здание скорее напоминало шато где-нибудь в горной Швейцарии.
- Недурно… - Заметил Рогозин: - Это вам строили, чтобы разведчики и дома не отвыкали от европейских стандартов?
Гусев хотел ответить, но, заметив красивую полноватую женщину, поспешил к ней навстречу, обнял и поцеловал в щечку:
- Здравствуй, Машенька, здравствуй, наше солнышко. Вот своего заместителя тебе привез, подполковника Рогозина. – И Гусев указал женщине на Анатолия Васильевича: - Ты его не обижай.
- Вы уж скажете, Дмитрий Николаевич. Подполковник еще подумает, что я зверь какой… - Приятным контральто ответила Машенька и протянула Рогозину руку: - Марина Ивановна Седельникова. Что-то вроде сестры-хозяйки этого дома.
- Не кокетничай, Машенька, ты не «вроде сестры», а самая настоящая хозяйка и весьма строгая. – Поправил женщину Гусев и пояснил Рогозину: - Режим тебе нарушать не даст.
Седельникова повела приезжих в дом и показала Анатолию Васильевичу его комнату. Светлое помещение на втором этаже, где имелось место для работы и сна, Анатолию Васильевичу показалось слишком шикарным, а когда он вышел на балкон и увидел за забором территории большой пруд, и вовсе засмущался:
- Я же не министр, чтоб в таких хоромах обитать.
- Привыкнешь, – заверил Гусев: - К хорошему привыкаешь быстро. Замечание банальное, но верное.
Седельникова тактично не вмешивалась в разговор, но, дождавшись паузы, по-хозяйски предложила:
- Мужчины, осмотритесь и спускайтесь в столовую. Обед ждет.
- Спасибо, Машенька. Ты пока водителя заправь, а мы перекинемся парой слов и тоже подтянемся. – Улыбнулся женщине Гусев, но как только она вышла, улыбаться перестал и выложил на письменный стол из кейса несколько папок.
- Вот трудись, раз заскучал без дела.
Анатолий Васильевич папки оставил на потом, а письменный стол оглядел с интересом. Помимо компьютера, на нем имелся странный телефон без диска и кнопок:
- Занятная штуковина… И как им пользоваться?
- Это прямой аппарат, Толя, звонить по нему будешь прямо ко мне. Для разговора с городом пользуйся мобильным, но адреса никому не называй. Это место кроме нас никто знать не должен. Ты сюда сам можешь приезжать в любое время и после выздоровления, но всегда один или с кем-то из наших сотрудников. Посторонних гостей сюда возить нельзя.
- Я все уже сообразил. Можете, Дмитрий Николаевич, не продолжать.
- Я догадываюсь, что ты сообразительный. И еще, на всякий случай… Машенька замужем и очень любит своего мужа.
- Рад за нее, но зачем мне эта информация?
- Я же сказал – на всякий случай, – ответил полковник и указал на свои папки: - Здесь все, что Науму удалось нарыть про убиенных кавказцев и молдаван. Понадобится дополнительная информация, свяжись с ним по электронной почте. Кстати, можешь через Интернет и позвонить. В твоем компьютере программа «Скайп» установлена. Ну а теперь пошли, перекусим.
- Как я понял, вы поручаете мне заняться любителями рыночной торговли?
- Посмотри сам. Захочешь, берись. Для тебя на примете несколько дел, и ты сможешь выбрать сам. Пока посмотри это. Тебе еще надо покончить с лечением. Кстати, тут у нас живет и работает очень стоящий доктор, и ты его знаешь.
- Откуда?
- Увидишь, вспомнишь.
Они вышли из комнаты. Миновали просторный холл с камином. У стены под пейзажем пруда, что Рогозин только что обозревал в реальности, располагался бар. Гусев подошел к стойке, вынул из кейса бутылку виски и поставил рядом с другими. Напитков там, на первый взгляд, уже скопилось до полусотни.
- Совершаете жертвоприношение местным богам? – Спросил подполковник.
- Боги в этом доме - это мы сами. И я лишь пополняю коллекцию. Традиция у нас такая: приехал – выставь в бар бутылочку на свой вкус. Оттого с напитками тут вольготно – пей, сколько хочешь. Все наши работники обладают чувством меры, и алкоголь им никто не ограничивает.
Офицеры спустились по лестнице и вошли в светлый зал, где стояло семь столиков. Пять из них пустовали. За первым сидел водитель Гусева, Гриша, а за последним седьмым, в тени огромного тропического дерева, произраставшего в кадке, трапезничал еще один мужчина. Он сидел спиной к ним, и Рогозин разглядеть лица не мог. Они с Гусевым присели за столик к Грише. Тот уже разделался со вторым, и маленькими глотками приканчивал десертный морс. Кивнув начальству, вытер губы салфеткой и поднялся:
- Я подожду вас, товарищ полковник, в машине. А вам, Анатолий Васильевич, хорошего отдыха.
- Спасибо, Гриша. – Улыбнулся Рогозин.
- Ладно, иди, если уже поел. Только сначала пригласи за наш столик вон того гражданина. – И Гусев указал на спину мужчины, укрывшегося за комнатным деревом.
Водитель подошел к нему, наклонился и что-то сказал. Мужчина оглянулся. Рогозин чуть не вскрикнул, вскочил и побежал к его столику.
- Сережа, какими судьбами! – Закричал он, обнимая доктора. И только после этого заметил, что у Сергея Чаурия, хирурга, некогда спасшего ему жизнь, что-то не все на месте. И тут же понял – нет правой руки.
- Господи, ты-то чего?
- Так получилось, Толя. Зато пригласили к вам поработать. Резать-то одной рукой не будешь. Теперь я в терапевтах. – Сергей явно старался не выказать смущение от своей физической неполноценности. Но Рогозин не мог успокоиться:
- Когда я уезжал, ты же был в порядке!? И война закончилась!
- Посылочку поганцы передали, она у меня в руках и грохнула.
- Кто, Сережа?!
- Точно не установили. Я предполагаю, друзья грузинского президента.
- За что? Ты и грузинских ребят чинил!
- Видно, это и не понравилось - абхазец и помогал грузинам? В пропаганду режима Саакашвили не вписывается. Ну, ничего, я и терапевт неплохой. Ты у меня быстро наберешь форму.
Рогозин было потянул Сергея за свой столик, но заметил, что Гусева там уже нет.
- Полковник велел извиниться. У него возникли дела, и он срочно уехал, – сообщила Маша и указала молодому официанту подавать обед вновь прибывшему на столик доктора. Анатолий Васильевич догадался - Гусев проявил деликатность, решил не мешать встрече старых друзей.

*******

---

Сорок шесть лет для мужчины возраст расцвета и начало зрелого отношения к себе и окружающим. Недаром в старые добрые времена в этом возрасте гусары выходили в отставку и обзаводились семьями. До этого кутежи, гулянки, безрассудная смелость, поскольку твоя жизнь принадлежит только тебе и, рискнуть ею можно, даже поигрывая презрением к смерти на дуэли перед противником. И лишь остепенившись и став отцом семейства, все эти безрассудства мужчине начинают казаться совершенно бессмысленными. Богдан Данилович Чуменко как раз достиг этого зрелого возраста и мог объективно оценивать каждый свой шаг. Он тоже недавно женился, правда, во второй раз, и почитал главным своим предназначением оставить трехлетнему наследнику такой стартовый капитал, что позволит тому с юности попасть в достойное общество. А не подниматься по жизни с тех низов, с которых довелось это делать ему самому. В наши дни гусары перевелись, Богдан Данилович в императорских полках не служил, а начинал свою карьеру старшиной в Днепропетровском городском отделе МВД. Юноша кое-как окончил четвертую школу милиции, которая существует и поныне. Но теперь именуется толи университетом, толи академией, хотя по-прежнему дает лишь среднее образование, зато за большие деньги. Милиционер должность хлебная и на Украине – хочешь дать ребенку путевку в сладкую жизнь – плати. Богдан отучился даром, еще на казенный совдеповский счет, и был принят в ряды стражей порядка, под крыло соседа по двору. Полковник Гмыря возглавлял городской отдел внутренних дел и взял парня к себе. Богдан Чуменко в молодости любил погулять и выпить, что не помешало ему жениться на дочери полковника Гмыри, под началом которого тогда уже и служил. Галина не слыла красавицей, но пригожих дивчин молодой старшина рано научился пользовать на стороне, а под благосклонным крылом тестя быстро продвигался по служебной лестнице. Днепропетровск в те годы служил неофициальной кузницей кремлевских кадров. По зову Леонида Ильича они слетались к нему на помощь руководить страной, и тесть Богдана по цепочке сверху тоже получил назначение в столицу. Полковник занял высокий пост в Министерстве внутренних дел. Естественно, вскоре в Москву перебрался и его зять. Как не подсобить родному человечку, особенно если он муж твоей дочери? И старший лейтенант Чуменко получил место заместителя начальника районного отдела столицы, а через год - звездочки майора. В конце застойных брежневских времен, когда Андропов крушил ставленников умирающего генсека, Гмырю отстранили от должности, и он чудом избежал ареста. После этого держать рядом с собой его дочь - толстую некрасивую тетку - Богдан Данилович посчитал неразумным, и уже в чине подполковника с Галиной развелся. Женщина с десятилетней девочкой вернулась в Днепропетровск к родителям, и ее судьба бывшего кормильца больше не интересовала. А когда Украина заделалась самостоятельной державой, Богдан Данилович вообще забыл об их существовании. Но своих кровных родственников начальник ОБЭП Юго-Москворецкого округа столицы не забывал никогда. Поэтому сын кума двоюродного брата Чуменко, Белоножко Федор Ильич, и племянник крестной Богдана Даниловича, Панасенко Антон Матвеевич, приехали к нему в рабочий кабинет прямо с вокзала. И не просто приехали, их встретил старшина Корякин на служебном автомобиле ОБЭП. Смущенно поздоровавшись с полковником, оба присели на краешек дивана. И, поставив у ног свои небольшие дорожные баулы с пакетами, с уважением оглядели кабинет начальственного родственника. Особенно их впечатлил портрет президента, висевший прямо за головой полковника, на стене.
- Что дивитесь, кабинета не видели? Не к чужому человеку на огонек заглянули. - Ухмыльнулся Богдан Данилович: - Гостинцев с родины привезли?
Оба приезжих тут же схватили пакеты и поставили перед Чуменко на стол.
- Вот мамо собрали - Смущенно пояснил племянник крестной. Сын кума двоюродного брата лишь застенчиво засопел и вернулся на диван. Полковник деловито выложил на стол две бутылки горилки с перчиком, по шматку сала от каждого, и вяленых лещей. Дары оказались идентичными.
- Добре хлопцы, сейчас и отметим ваш приезд.
Провинциалы переглянулись:
- Прямо здесь?
- А от кого нам хорониться. Тут я сам себе голова. – Ухмыльнулся Чуменко. Через минуту улыбчивый старшина Корякин занес в кабинет поднос с минеральной водой, соленьяпми и пол-литровой банкой икры. Богдан Данилович потер ладошки и пригласил родственников подсаживаться поближе:
- Ну, как говориться, со свиданьицем.
- Спасибо, дядя Богдан. – Расчувствовался Белоножко, закусывая икоркой.
- За что спасибо? Свой харч выставили… - Делано удивился хозяин кабинета.
- За прием, за приглашение. – Поспешил пояснить Панасенко.
- Вот что, орлы, всякое там смущение и все прочее засуньте себе в жопу. Вы теперь в этом городе хозяева. Университетов, как я слыхал, вы не кончали, поэтому министерских постов предложить не могу.
- А мы и не рассчитывали. - Поспешил заверить Антон Панасенко.
- Надеюсь. – Ухмыльнулся полковник, наполняя стаканчики: - Но директорами рынков вас назначу. А там, где рынок, там бабки покруче министерских. И помните, ваша задача не расслабляться и все держать под контролем. Мне эти места для вас освободить было нелегко. Да и деньгами на людях не швыряются. А то ненароком попасть в немилость к руководству попадете, и меня засветите. Вон хозяин «Черкизона» золотишко свое светить не стеснялся, и где теперь его кормушка?! Сам мэр не помог. А уж этот мужик вам не чета. Олигарх, можно сказать. Небось, сами слышали?
- Бачили чуток – Кивнул Белоножко. Хотя в Днепропетровске судьба опального олигарха московского разлива хохлов не волновала. Своих скандалов выше крыши. Что ни день, так новый ушат помоев на очередного кумира. Вот уже и леди Юля в каталажке.
Богдан Данилович поверил осведомленности столичной жизнью молодых провинциалов из зарубежной Украины и удовлетворенно хмыкнул:
- Ну так вот, вести себя разумно и солидно, чтоб и себя сберечь и меня не подставлять.- И назидательно повторил: - Мне для вас эти места добыть тоже не пальцем в заднице поковыряться пришлось…
Молодые люди заверили благодетеля - они понимают меру его щедрости и не подведут. Хлопцы уже пытались заниматься торговлей и даже взяли на двоих магазинчик. Но общий беспредел Самостийной свели их старания на нет. Поэтому и запросили родственной помощи.
- На Украине сейчас не подняться. Там полный обвал, – пожаловался Федя Белоножко.
- Паны дерутся, а наши чубы летят, - поддержал друга Панасенко.
- Ладно, сынки, давайте еще по одной. Сегодня заночуете у меня, а завтра поведу вас к начальству округа.
- Еще раз спасибо, дядя Богдан. Вы не думайте, мы люди совестливые – денежки пойдут, вас не забудем. – Пообещал сын кума двоюродного брата.
- Это само собой. Родня родней, а свой процентик мне выложите. Я тоже сложа руки сидеть не стану. Желающие потрахать вас по наивности нарисуются быстро. Поэтому вашу задницу прикрывать придется мне. Вот я им и буду рога ломать.
- Это вы дядя, Богдан зря. - Обиделся Антон Панасенко. Мы с Федей в спецроте отслужили, в Грузии воевали. Отмахнуться можем.
- И с кем же вы там воевали, орлы?
- Ясное дело, с осетинами. Мы же Саакашвили помогали целостность страны сохранить.
- Здесь об этом языком не треплите. Узнают, на куски порвут.
Антон оглянулся по сторонам и перешел на шепот:
- Я же только вам, дядя Богдан, как родному...
- Плюнули и растерли. А теперь, хлопцы, вам с дороги чуток передохнуть, милое дело. Старшина вас отвезет до хаты. Ополоснетесь в душе и можете пошастать по Москве. Но утром, чтоб как стеклышко.
Племянник крестной хотел заверить Богдана Даниловича, что в их сознательности полковнику сомневаться не придется, но не успел. В дверях возник старшина Корякин, на сей раз без улыбки:
- Товарищ полковник, тут до вас бизнесмен Штромов домогается. Что сказать?
- А кто этот Штромов? Я такого не знаю.
- Кажется, он свой товар на складе армянина хранил, которого давеча арестовали.
- А, вот оно что… Зови голубчика.
- Мы пойдем, чтобы не мешаться? – Проявил такт Панасенко.
- Нет, хлопцы, обождите. Это вам будет неплохим уроком. Идите сюда, в комнатку для отдыха, и не закрывайте плотно дверь. Слухайте и на ус мотайте. – Приказал Чуменко. Парни послушно направились в указанное место.
Штромов вошел в кабинет и остановился на пороге. Чуменко оглядел посетителя, мгновенно вычислил его состояние и широким жестом пригласил сесть напротив.
- С чем пожаловали, господин бизнесмен?
Штромов уселся на указанный стул и протянул полковнику свою визитку. Тот не глядя положил ее на стол.
- Выкладывайте свою проблему.
- Богдан Данилович, моя бытовая техника конфискована со склада хранения. До меня дошла информация, что это сделали сотрудники вашего ведомства.
- Вполне возможно…
- Хотелось бы знать, в чем моя вина? Мои товары прошли все необходимые формальности, и к контрабанде отношения не имеют.
Чуменко хмыкнул:
- Уточните, о каком складе идет речь? У меня не одно дело в производстве.
- Склад по улице Урожайная, тринадцать, строение семь. Директор склада Гарик Хоренович Симонян.
- Да, Симонян арестован, а товары с его склада конфискованы.
- Но почему? Если Симонян что-то натворил, пусть отвечает. Но я тут причем?
Чуменко выразил на своем лице большое удивление:
- Как это причем? На складе найдены доказательства связи с подследственной фирмой «Авангард». Та в свою очередь работала с криминальными структурами бывшего Черкизовского рынка. Связи доказаны. Откуда я знаю, не укрывает ли директор склада товары этих преступников под видом своих благонадежных клиентов. Проведем следствие, разберемся. И вас проверим.
- Меня?
- А вы как думали. Не только вас, но и всех других бизнесменов, что хранили свои товары на этом складе.
- И сколько времени вы намерены проверять?

---

- Склад большой, товаров много. Думаю, за полгода разберемся.
- Да вы понимаете, что я в товар вложил все деньги компании. Вы же меня разорите!
Богдан Данилович взял со стола визитку посетителя, рассмотрел ее, и тон его тут же изменился:
- У тебя, Олег есть выбор. Сколько стоит твоя техника?
- Около десяти миллионов долларов.
- Волоки половину мне – получишь свой товар.
Штромов побледнел:
- Что значит - волоки?
- Это значит собери пять лимонов зеленых и принеси мне. Ты же уже не мальчик, пора соображать. Не принесешь, еще неизвестно, как твоя судьба сложится. Ты еще в тюрьме не сидел?
- Нет.
- Могу устроить. Так у тебя будет немного меньше денег, зато вернешь свой товар, а в другом случае - как пойдет следствие, я предсказать не берусь. Но допускаю, что тот же Симонян покажет на допросе, что с подследственной компанией связан именно ты. А это уже срок.
- С чего он скажет такую глупость?!
- Чтобы спасти свою шкуру. А я ему намекну, как это сделать - вот и вся шахматная партия.
- Но это же подлость!
- Почему подлость? Это мой бизнес. У тебя свой, у меня свой.
- Посадить невиновного? Это не бизнес, это бандитизм.
- Называй, как хочешь, но в тюрьме тебе сладко не будет, уж поверь мне на слово. А начнешь залупаться, отведаешь пресс-камеру, где уголовники выбьют тебе зубы и, если не сделают петушком, поскольку ты уже не мальчик, то кости переломают. После чего ты как миленький подпишешь признательные показания и лет пять поспишь на нарах. Вот твоя перспектива. Теперь иди и думай, как поступить. Срок тебе даю неделю.
- Я же могу пожаловаться!
- Жалуйся. – Богдан Данилович достал из ящика стола визитку и бросил перед посетителем: - Вот телефон окружного прокурора. Можешь звонить прямо сейчас.
Штромов поднялся:
- Я подумаю…
- Вот это другой разговор – и Чуменко вызвал старшину Корякина, чтобы тот проводил бизнесмена. Выпуская родственников из потайной комнатки, Богдан Данилович заметил на лицах молодых людей некоторую робость:
- Чего притихли, орлы? Учитесь, пока я жив. Вот увидите, не пройдет и недели, как этот слюнтяй притащит мне бабки.
- Ну вы, дядя Богдан, и даете! - Вырвалось у Панасенко: - А вдруг он действительно невиновен?
- Какая разница. Заработал, поделись с властью. А в этом округе для них власть это я. - Пояснил полковник и налил горилки только в свой стакан. Мастер-класс потребовал от него напряжения нервных клеток и сто пятьдесят граммов горилки могли послужить для их реабилитации.

*******

Банкир Тимофей Андреевич Филиппов Вику беспокоил редко. Девушка с его помощью открыла частное сыскное бюро, и он осознавал, что совмещать работу с собственными клиентами со службой юриста в его банке ей трудно. И обиды, что она его покинула, не затаил. Гвоздикова однажды спасла Тимофея Андреевича от большой головной боли – отыскала портфель с документами, что он оставил в машине частника. Филиппов не любил оставаться в долгу и чем мог, с Викой расплатился. Он не только выправил ей все нужные документы, включая лицензию, но и выделил помещение под офис в здании своего банка, а деньги за аренду брал символические.
Но сегодня решил с ней посоветоваться. Гвоздикова откликнулась тут же, но немного удивилась месту встречи. Филиппов назначил ей свидание на бульваре. Обладая шикарным кабинетом, он мог бы пригласить ее к себе или спуститься к ней в офис, что не однажды уже и делал. Но своего удивления Гвоздикова не озвучила, и ровно в назначенное время, поглядывая на Большую Никитскую, вышагивала кругами в начале бульвара. По ее мнению, банкир должен был появиться именно оттуда. Но Филиппов шагал к ней со стороны Арбатской площади. Его внушительную фигуру сыщица заметила издалека и поспешила навстречу.
- Не удивляйся, девочка, я попросил тебя о свидании здесь не потому, что надумал за тобой волочиться…
- Тимофей Андреевич, мне такое и в голову не могло придти. Мы же с вами не первый день знакомы.
- Ты не права. Мужчины иногда совершают глупости, и на том стоит мир. Я тоже не исключение, но поскольку ты сокурсница дочери, я тебя воспринимаю, как нечто детское, и только. Но давай ближе к делу.
- Я вас внимательно слушаю. Может, присядем на скамейку?
- Не надо. Мне так надоело протирать задницу, что я с удовольствием пройдусь – и Филиппов взял ее под руку: - У меня есть товарищ. Не то чтобы друг, а скорее хороший приятель. Зовут его Олег Штромов. Мы с ним вместе учились в Плехановском, но Олег на два курса меня моложе. Мы поддерживали отношения, и несколько раз в год или обедали вместе, или он приезжал ко мне на дачу. Банком моим Штромов никогда не пользовался, если не брать в расчет небольшой суммы, что он недавно положил на имя жены, и наши отношения носили чисто дружеский характер. Согласись, при современном раскладе жизни «дружбанство» позволить себе можно лишь в случае обоюдной симпатии. – Вика кивнула. Банкир продолжил: - Штромов поднимался на моих глазах. Начинал, как многие, с кооператива, затем зарегистрировал торговую фирму, а последние два года вырос в крупного бизнесмена на рынке бытовой техники. Он закупал ее огромными партиями на Западе, а реализовывал в России и по всем бывшим странам Союза. На днях склад, где он держал свой товар, подвергся обыску. Там что-то криминальное нашли и всю его технику конфисковали. И не только его. Этим складом пользовались еще несколько бизнесменов. Всех Олег знал лично и считал вполне солидными людьми. Но сегодня никто ни за кого поручиться не может. Что если кто-то из этой компании все же переступил закон? Друг пришел ко мне за помощью - нет ли у меня человека, способного произвести собственное независимое расследование? Я сразу подумал о тебе. Штромов готов хорошо заплатить, а в том, что он по отношению к моей протеже будет честным клиентом, я могу поручиться. Но что-то мне в этом деле не нравится. Поэтому перед тем, как дать ему твои координаты, я решил с тобой предварительно переговорить. Вот коротко и вся история.
Вика задумалась:
- Пока я не совсем понимаю свою роль?
- Я тоже не до конца это понимаю. Дело в том, что в нашей студенческой компании участвовал еще один человек - Андрей Сосновский. Андрюша твой коллега - он заканчивал юридический факультет МГУ лет двенадцать назад. Со Штромовым их связывала странная дружба - оба любили одну девушку. Катерина предпочла Олега и вышла за него замуж. А Сосновский заделался другом семьи. Он и ведет дела Штромова в качестве его юриста. Поэтому мне показалось странным, что бизнесмен пришел со своей проблемой ко мне, а не к нему.
- А какой собственно помощи он ждет?
- Хочет ясности - кто виноват? Он потерял товар на несколько миллионов долларов. Если это произошло по вине партнеров по складу, то они и должны возмещать убытки. Если же нет, то в чем заключался обнаруженный криминал? Видимо Сосновский в этом ему помочь не может.
Вика думала иначе:
- А мне кажется, Штромов понимает - с вашими связями нетрудно выйти на структуры, конфисковавшие склад, и получить информацию из первых рук. Вот и обратился…
- Я попытался ему помочь. Но мне посоветовали с этим делом не связываться. Поэтому, собственно, я и здесь.
- Пусть ваш друг, Штромов, придет ко мне и расскажет все подробно. После этого я сама решу, возьмусь или нет. Первый визит ему стоить ничего не будет.
- Значит, ты не возражаешь, если я дам Олегу твой телефон?
- Раз вы ручаетесь за человека, как я могу отказаться хотя бы его выслушать? Я только не осознала пока причину вашей осторожности. Вы же поэтому назначили встречу на улице?
- Девочка, когда речь идет о проблемах, связанных с правоохранительными органами, всегда надо быть начеку. Особенно в нашей стране. И тебе я тоже советую это помнить. Но есть и еще один деликатный момент – я очень хорошо отношусь к Олегу, но дел его не знаю. Потому, как за человека поручиться за него могу, а как за бизнесмена - воздержусь. Хотя почти уверен, что Штромов законов переступать не будет. У него слишком крупная компания и рисковать всем бизнесом из-за дополнительной темной прибыли ему резона нет.
Вика улыбнулась:
- Вот теперь ваша позиция мне ясна.
- Да, я хотел, чтобы ты ее знала. Позиция не слишком нравственная, но зато откровенная. Мне своих проблем хватает. Особенно в момент, когда потерять лицензию проще, чем встретить приличную женщину.
Они поговорили еще немного о сокурснице Гвоздиковой, дочери банкира, Лике, которая продолжила учебу в Англии, и любезно расстались.
Вика уселась на скамейку и снова прокрутила весь разговор с Филипповым. Она размышляла, как бы поступил на ее месте Анатолий Васильевич Рогозин и, решив, что он бы ее поведение одобрил, поднялась со скамейки и зашагала к себе в бюро.

*******

Полковник Чуменко редко работал после обеда. Богдану Даниловичу казалось, что труд после приема пищи вредит пищеварению. Да и стоило ли занимать пост начальника подразделения, чтобы слишком утрудняться. Штат подчиненных вполне справлялся и без него. Днепропетровская школа не прошла даром. Сам Леонид Ильич Брежнев неукоснительно следовал правилу - жить самому и давать жить другим. Под «другими» он подразумевал свое ближайшее окружение, которое создавал годами. Чем, кстати, от нынешних хозяев Кремля отличался мало. Правда, стоит отметить, что новые вожди подбирают кадры, способные закрыть тот или иной участок своими профессиональными качествами, и руководствуются не только соображениями родства и преданности. Чуменко тут оставался старомоден и профессионализм на первый план не выдвигал. И если уже брал к себе хорошего человека, обязательно прикармливал. Его личные премии в конвертах получали почти все офицеры ОБЭП. Оттого он и позволял себе после обеда лениться. Но сегодня полковник привычке изменил и приказал привезти на допрос директора склада к пяти часам вечера. Что и было исполнено.

---

Гарик Хоренович Симонян выглядел бледным и испуганным. И пока полковник ему громко не рявкнул сесть на стул, продолжал топтаться на месте.
- Ну что, гражданин Симонян, нравится в тюрьме? - Спросил Богдан Данилович, сладко потягиваясь. Симонян захлопал длинными армянским ресницами, не поняв, шутят с ним или говорят серьезно. А когда сообразил, что отвечать необходимо, не выдержал:
- А что может нравиться в тюрьме?!
- Это как посмотреть, - ухмыльнулся полковник.
- Вам, конечно, виднее. Но мне кажется, что оказаться на нарах охотников мало...
- Не скажи, Гарик Хоренович. На Западе есть тюрьмы, где ночь в камере стоит дороже пятизвездочного отеля. И от богатеньких любителей приключений отбоя нет. Но давай поговорим о нашем деле.
- Не возражаю. Я бы очень хотел услышать, за что меня арестовали.
- Еще услышишь. У тебя времени много, куда спешить? - Чуменко еще раз потянулся и занял свое кресло: - Видишь, у меня ни магнитофона, ни протокола, ничего нет, поскольку сегодня разговор наш пойдет как бы неофициально, по-домашнему.
- У меня дома стулья помягче. - Проворчал Симонян.
- Получится разговор, вместе на диванчик пересядем. - Пообещал Чуменко и ласково поглядел на армянина: - Итак, ты решил помочь преступникам. Доброта - черта приятная, но опасная. Боюсь, за свою доброту ты уже семь лет схлопотал…
Симонян вскочил со стула:
- Вы же прекрасно знаете, что я ни в чем не виноват. А бумажку эту ваши люди и подбросили. Вот и говорите прямо, что вам нужно.
Чуменко неожиданно расхохотался. Смеялся долго, затем достал платок и вытер им набежавшие слезы:
- А ты хитрый мужик, Симонян. Как догадался?
- А чего тут гадать? Этих бланков у меня на складе отродясь не было, а вы нашли. Мне же не два года...
- Раз ты такой умный, слушай меня внимательно. У тебя теперь выбора нет. Или напишешь мне, что эти бланки принадлежали бизнесмену Штромову, и именно он сотрудничал с подследственной фирмой «Авангард», или ночью в камере получишь ножик под ребра. Решай, Гарик Хоренович. Я не неволю.
Симонян побледнел и плюхнулся на стул:
- Вы серьезно?
- Конечно, серьезно. Время шестой час. Думаешь, я бы стал для шуток в такое время в кабинете торчать? У меня дома жена молодая. - И Чуменко снова расхохотался. Но на этот раз смялся недолго и слезы в его глазах не появились. Симонян сидел на стуле и смотрел на носки своих ботинок. Губы его дрожали.
- Зачем вам это?
- Что зачем?
- Зачем губить невинного человека?
- Вот ты о чем? Опять доброту проявляешь.
- Понять хочу…
- Вообще, это не твое дело. Но я армян люблю, поэтому скажу. - Чуменко пристально посмотрел в глаза арестованного: - Штромов бизнесмен. А в нашей стране любой бизнесмен жулик и по нему тюрьма давно плачет. Это я тебе за невинного человека слово замолвил. Теперь отвечу, зачем мне это надо. Но сначала давай выпьем. У меня как раз хороший армянский коньячок есть. - Полковник извлек из шкафа бутылку и три граненых стакана. Поставил на стол и наполнил два стакана на четверть. Один подвинул к Симоняну: - Пей, не отравишься. - И сам залпом выпил. Симонян взял стакан, и он задрожал в его руке, едва сохраняя содержимое.
- Пей, а то расплещешь. - Усмехнулся Чуменко.
Армянин заставил себя выпить.
Полковник одобрительно хмыкнул:
- Коньяк армяне делать умеют. Душу греет. Теперь слушай дальше. У Штромова на твоем складе товара больше всех. Если я его посажу, все пойдет государству. Прибыль миллионы долларов - мне премия, ему пару лет поработать на отечество, а тебе свобода. Вот и весь сказ.
- Но это же подлость! Как я внукам в глаза посмотрю?
- А ты не смотри, отворачивайся, когда с ними разговариваешь. - На полном серьезе посоветовал Богдан Данилович и взглянул на часы, затем на дверь. В тот же момент на пороге возник полный лысоватый мужчина. Он быстро подошел к столу и сел в кресло, которое Чуменко шустро успел освободить. Мужчина заговорил с арестованным по-армянски. Симонян вздрогнул и что-то ответил. Полковник наполнил теперь уже все три стакана и, чтобы не мешать беседе, отошел к окну. А разговор становился все напряженнее. Мужчины что-то выкрикивали друг другу, о чем-то спорили. Потом арестованный молчал, говорил только второй, что сидел в кресле полковника. Затем умолк и он. На несколько минут в кабинете воцарилась тишина.
Симонян дрожащей рукой потянулся к стакану, молча выпил его до дна и повернулся к Чуменко:
- Давай бумагу, на чем писать.
Богдан Данилович подошел к столу, открыл ящик и выложил перед арестованным лист бумаги и ручку. Симонян взял ручку и мелким ровным почерком написал показания на Штромова. В восемь часов вечера армянин уже подъезжал к своему загородному дому. Внук Ашотик катался в саду на трехколесном велосипеде. Увидев Гарика, закричал:
- Папа, мама, дедушка вернулся. - И бросился обнимать деда. Тот поднял его на руки и, стараясь не смотреть карапузу в глаза, понес в дом.

********

Таинственный особняк ведомственного санатория дремал в ночи, освещая свои лестницы и коридоры тусклым дежурным электричеством. Когда Анатолий Васильевич поднялся в комнату, на улице уже начинало светать. Голова кружилась. Такую дозу алкоголя Рогозин не позволял себе давно. Но и повода столько выпить у него давно не было. Судьба хирурга, потерявшего руку, не могла оставить подполковника равнодушным. Особенно если этой рукой Чаурия спас самому Рогозину жизнь. Беда друга подтолкнула отставного офицера к откровению, столь не свойственному его характеру. Анатолий Васильевич поделился с абхазцем своим личным. Впервые рассказал другому человеку, как тяжело пережил измену жены. Он не искал у инвалида сочувствия и, видимо, открылся подсознательно, чтобы тот понял - судьба жестока не только с ним. Чаурия, наоборот, в семье нашел поддержку и понимание. Его супруга стала лишь нежнее и заботливее.
Рогозин попробовал лечь в постель, но голова закружилась еще сильнее, и он вышел на балкон. В сером мареве рассвета над прудом поднимался туман, обволакивая кроны вековых ив. Эти ивы роняли в пруд свои слезы не один десяток лет и сейчас, на рассвете, водоем возвращал им утерянную влагу. Птицы встречали нарождающийся день страстным гомоном. В их голосах Рогозин даже различал отдельные слова. Какая-то пичуга монотонно и упрямо требовала: «петь, петь, петь». Ей отвечала другая, издалека, будто поправляла - не петь, а - «пить, пить, пить». Другие, не обращая на их спор внимания, щелкали, свистели, надрывно кричали. И лишь когда кукушка начинала свой подсчет оставшихся кому-то годов, смолкали, словно продолжительность чьей-то неведомой жизни их несказанно тревожила.
Подполковник глубоко вздохнул и вспомнил детство. В такое рассветное время он с деревенскими одногодками гнал табун колхозных лошадей домой из «ночного». Теперешним подросткам понятие «ночное» ни о чем не говорит. А в детстве Рогозина в нем таился волшебный смысл. В «ночное» мальчишкам разрешалось пасти коней и кататься на них верхом. Несколько пацанов после заката забирались на острый, без седла, лошадиный позвонок, и скакали в сумеречные поля. Им предстояло провести ночь у костра, за рассказом жутких историй, от которых мурашки по спине, а в такое же рассветное время возвращать табун в деревню. Рогозин даже почуял запах костра и печеной картошки - главного мальчишеского лакомства. Какой многообещающей и вечной казалась тогда жизнь! Сколько чудных запахов и звуков дарила природа юному человеку! Какими значительными казались изгибы реки с темными омутами, лесные дороги к грибным опушкам. Сколько манящего таили в себе переливы гармони с околицы соседней деревни! И не было в той жизни ни подлых взрывов, лишавших человека руки, ни злобы по отношению к другому цвету кожи. А главное, не было в ней денег - потертых бумажек, способных подтолкнуть к обману или убийству. Вернее, деньги конечно были, но смыслом жизни становились лишь для одиночных экземпляров, наподобие миллионера Корейки из бессмертного триллера о похождениях Остапа Бендера.

Сегодня Рогозин впервые поделился своим одиночеством. В другое время он и себе стеснялся признаваться в этом. Природу обмануть трудно. Мужчина призван жить не для себя. Его предназначение - оберегать и кормить семью, готовя наследников к выходу на самостоятельную тропу. А взамен получать благодарность и ласку от женщины, которую он сделал своей избранницей. А подполковник вместо благодарности получил измену. Он не винил супругу, но простить ее не мог. Лена выражала раскаяние и готовность вернуть его. Но Рогозин понимал - согласись он, прежней близости между ними уже никогда бы не возникло. А тогда где смысл в совместном проживании? Одиночество вдвоем куда тягостнее. Когда он возвращался в Москву после отставки, ему казалось, что теперь он, наконец, сможет возместить жене и сыну то внимание, что долгие годы забирала у них его служба. Но оказалось, что сын вырос, а жена завела себе другого. Он застал его в своей квартире, жалкого и напуганного, удивляясь своему спокойствию. Ни ревности, ни злобы Рогозин в тот момент не ощутил. Только неловкость за незнакомого мужчину, столь позорно скрывшегося от него в туалете. И еще стыд за Лену, выбежавшую защищать своего любовника. Они оба выглядели такими смешными и такими жалкими, что могли вызвать лишь сочувственную улыбку. Единственно, что добилась тогда Лена, это его полного равнодушия. Рогозин любил жену, но в этот момент его любовь умерла. Поэтому горечи от потери супруги в душе не было, но в ней поселилась тоска. Тоска от своей ненужности, от невозможности выполнять мужские природные функции - жить для семьи.

---

Рассвет понемногу набирал силу. Солнце еще не явилось, но его лучи уже обозначили верхушки деревьев своими золотистыми отблесками. Анатолий Васильевич вернулся в комнату и лег. Голова больше не кружилась, но и сон не приходил. Рогозин лежал с открытыми глазами. Он редко размышлял о свой жизни. Мозг разведчика привык работать по конкретному заданию - получил информацию, переварил и на ее основе выдал продукт. Философские мысли о бытии отставного офицера посещали редко. Но о людях, что его окружали, подполковник временами размышлял. Естественно, думал он и о Гвоздиковой, что так неожиданно появилась в его жизни. Девушка не скрывала своей влюбленности. Но он даже не пытался ответить на ее чувства. Дело было не только в сыне. Правда, в новое увлечение наследника Рогозин не слишком верил. Менеджер среднего звена, Галя могла завестись у Славы от обиды. Вика отвергла его любовь, и это не могло не ранить самолюбие юноши. Но такую долгую дружбу, что связывала Вику и Славу, разрушить не так просто. Рогозин это понимал. Но даже если их роман и закончен, Вику в качестве своей женщины Анатолий Васильевич представить себе не мог. Он был благодарен Вике за поддержку, за помощь, что та ему оказала в трудный момент. Когда Рогозин ушел от жены, именно Гвоздикова предоставила кров и работу. И девушка ему нравилась. Нравилась умом, смелостью, серьезным отношением к жизни, к людям, самостоятельностью, наконец. Все это вызывало в нем симпатию и желание поддержать ее на том нелегком пути, что она себе выбрала. Но это были скорее отцовские чувства, без приливов страсти и мужского задора. Влюбленность девушки скорее стесняла его, чем радовала. И еще подполковник догадывался - Вика слишком рано лишилась родителей и пыталась взять от него недополученное в детстве отцовское тепло. Она гордилась им, как ребенок гордится своим папой и принимала это за женскую любовь. Беседуя на эту тему в больничном саду с сыном, Анатолий Васильевич не кривил душой и как всегда был откровенен с близким человеком. Так он считал на самом деле. Подумав о Гвоздиковой, Анатолий Васильевич улыбнулся и заснул.
В восемь часов к нему в комнату заглянула Маша. Поняв, что ее подопечный крепко спит, тихонько прикрыла дверь и, спустившись на кухню, распорядилась сохранить его завтрак до того времени, когда он проснется.

*******

- Поддонок, как он мог!? А производил впечатление порядочного человека…
- Симонян не герой. У него семья, дети. Смешно винить мужика, если выбор у него не велик. У тебя тоже теперь выбор не велик - деньги или тюрьма.
- И ты уверен, другого выхода нет? - Штромов смотрел в лицо Сосновского удивленными глазами: - Ты понимаешь, что эта гнида меня откровенно шантажирует?!
- Скорее всего, так и есть. Но показания владельца склада - это документ, и любой судья встанет на сторону обвинения. - Сосновский поднялся из-за стола, подошел к Штромову, сел рядом на диван и обнял друга за плечо: - Олежка, если честно, я другого выхода не вижу. Вспомни историю Чучваркина. Не укати он в Англиию, сидел бы в тюрьме.
- Помню. Но мне негде взять пять лимонов. Я вложил в товар все свои деньги и еще три миллиона взял в кредит у Самдаева. Даже если я заложу квартиру, все равно пять не получу. Да и рисковать имуществом семьи не имею права - Катя с дочкой останутся на улице.
Сосновский горестно вздохнул:
- Олег, будь у меня эта сумма, я бы тебе дал, не задумываясь. Но у меня сбережений нет. Я неплохо у тебя зарабатываю, но хватает только на текущие расходы. Я же холостяк, а это дорогое удовольствие. - В слово «холостяк» Сосновский вложил особый смысл, понятный лишь им обоим. И Штромов это отметил – они оба любили Катерину, а женился на ней Штромов:
- Спасибо, Андрюша, я все понимаю. Ты мой единственный настоящий друг.
- Да, вы с Катей самые близкие для меня люди. - Охотно согласился Сосновский.
- Не забывай, ты еще и мой юрист. Так советуй, что мне делать?
- Единственное, что мне приходит в голову - Если не соберешь на взятку, забирай семью и вали к брату в Германию.
- И что я там буду делать?
- Переждешь и избежишь тюрьмы.
Штромов вскочил с дивана и быстро зашагал по кабинету. Сосновский видел, что Олег находится в крайнем нервном возбуждении, но хранил молчание. Штромов всегда был сильнее и удачливее его. Андрей не завидовал успехам друга в бизнесе. К тому же от этого успеха перепадало и ему. Всем, что он имел по жизни, включая кабинет, где и происходила беседа, Сосновский был обязан другу юности. Но простить Катю Штромову не мог. Андрей любил ее и теперь, и когда бывал в их доме, ее восторженные взгляды, направленные на Штромова, ранили ему сердце. Наконец, Олег перестал метаться по кабинету, как зверь в клетке, и остановился напротив дивана:
- Я не так боюсь милиционера. Я больше боюсь чеченца. Если я не верну кредит Самдаеву вовремя, он этого так не оставит… Я помню его слова: «У тебя растет дочка. Не думаю, что ты захочешь рисковать ее жизнью».
При их встрече кавказец улыбался, словно шутил с кредитором, но Штромов принял его слова всерьез. Олег знал, что чеченец дружит с ребятами, способными на все.
- Да, Расул - человек опасный. - Согласился Сосновский: - Я же тебе говорил, возьми кредит у Филиппова - Тимофей же твой друг.
- Вот именно поэтому я к Филиппову и не пошел. Дружбу с бизнесом я предпочитаю не смешивать… Да и дело у меня не несло риска. А теперь я в полной жопе. Может, все же позвонить окружному прокурору?
- Хачатурову?
- Да, ему.
Сосновский не смог скрыть улыбки:
- Тебе же его телефон дал сам Чуменко! Разве
не ясно, что они повязаны?
- А если брал на понт?
- Зачем?
- Как зачем? Решил припугнуть, чтобы я нес деньги.
- Начальник ОБЭП в дешевых понтах не нуждается. Он сила.
- Так что же мне делать? - Снова спросил Штромов и, обессиленный, рухнул на диван.
- Я же сказал – уехать, - повторил свой совет Сосновский.
- В Германию? Ну и что это даст? От Чуменко я сбегу, а чеченец? Он и там достанет.
Андрей пожал плечами:
- На это мне сказать нечего.
Штромов обхватил голову руками:
- Господи, неужели нет выхода?! Я же ни в чем не провинился - закона не нарушал, в рискованные аферы не лез, сотрудников не обижал! За что? - Затем замолчал и неожиданно спросил у Андрея: - А вдруг все обойдется? Чуменко отыщет настоящего виновника и вернет мне товар?
Сосновский похлопал друга по плечу:
- Помнишь бородатый анекдот про бабу-ягу? Она встретила в лесу молодца, накануне защиты диссертации, и пообещала ему удачный исход за ночь любви. А потом, когда он провалился и предъявил старухе претензии, сказала - до таких лет дожил, дурак, а в сказки веришь. Так и ты...
- Андрей, мне сейчас не до анекдотов. Скажи, если я сяду в тюрьму, что будет с Катей?
- Если Чуменко не конфискует вашу квартиру, то ее отберет чеченец. А в остальном все нормально…
- Шутишь?
- К сожалению, сейчас нет…
- Что же, мне пулю в лоб пустить?
- Гипотетически это единственный выход для сохранения семейных ценностей. Но я надеюсь, что это ты теперь шутишь?
- Предположим, что нет. Ты поможешь мне правильно это сделать?
- Спятил?
- Почему? Ты же сам сказал, что это единственный шанс оставить что-то семье!?
- Я сказал «гипотетически».
- А если реально?
- Реально? А какой помощи ты от меня ждешь? Одолжить пистолет?
- Не надо, Андрюша. Ствол у меня есть. Помоги верно составить бумаги, чтобы Катя потом не осталась на мели.
Теперь Сосновский встал и заходил по своему кабинету. Затем сел за письменный стол:
- Как друг, я с тобой обсуждать эту тему не буду. Как юрист, посоветовать кое-что могу.
Штромов посмотрел ему в глаза и ответил:
- Ты у меня не другом работаешь. Поэтому, будь добр, исполняй свои обязанности.

*******

Катерина сердцем почувствовала, с мужем что-то не так. Хотя днем он забежал пообедать и ни о чем тревожном ей не сообщил. Даже пытался шутить, по поводу ее второго подбородочка, который в последний год у нее наметился. Мужу это даже нравилось, а ее ужасно раздражало. Катерина, по наводке своей приятельницы, Зины Бачуриной, воспользовалась ее массажисткой, но пока старания мастерицы результата не принесли.
- Дуреха, твоя мордочка от этого только аппетитней. – Заметил Олег за обедом, когда она в очередной раз пожаловалась на беспомощность массажистки. Потом супруг быстро убежал на работу, сославшись на неотложные дела. Катерина вспоминала его дневной приход и пыталась понять, чем вызвано ее беспокойство. Катя мужа любила, и в том, что могла ощутить его состояние, даже без слов, ничего удивительного не было. Женщины народ чуткий и читают такие нюансы в поведении мужчин, о которых те и сами не подозревают. Но сегодня дело было не в интуиции. Катя не могла успокоиться, пока этого не поймет. И поняла внезапно, когда в кармане ее фартука запел мобильный телефон. Звонок напомнил - муж во время обеда сам никому не звонил, и его звонками не беспокоили. А такого с ним раньше не случалось. Садясь за стол, Штромов тут же выкладывал перед собой трубку, и три четверти обеденного времени, либо давал указания подчиненным, либо принимал информацию от местных и зарубежных партнеров. А сегодня тишина. Мобильный в ее фартуке продолжал надрываться, и она ответила. И хорошо сделала, потому, что ей звонил муж.
- Катька, у меня к тебе предложение.
- Слушаю, милый.
- Давай вместе поужинаем?
- Я буду счастлива. Ты сегодня сможешь освободиться пораньше?
- Я уже все решил. Но в ресторан мне не хочется. Приготовь что-нибудь дома. Я так люблю, когда ты готовишь…
- С радостью. Как ты отнесешься к утке с яблоками?
- Прекрасно. Но мне бы хотелось, чтобы и Мариночка с нами за столом посидела, а то я дочку вижу только спящей.
- Марина у бабушки. Хочешь ее видеть, пошли водителя к моей маме.
- Хорошо, дорогая. Сейчас же и пошлю. Жди меня к семи.

---

Катерина заверила, что к семи с ужином успеет, но перед тем, как попрощаться, все же, спросила:
- Милый, у тебя все в порядке?
- Все нормально. – Ответил супруг и отключил телефон. Желание Олега поужинать всем семейством дома женщину не могло не обрадовать. Но ее тревожное чувство почему-то только возросло. Слишком уж необычно вел себя Штромов сегодня. Сначала обед без мобильного, теперь этот ужин дома. Обычно он раньше одиннадцати домой не приезжал. Катерина не волновалась, она знала, что супруг в офисе и пока не просмотрит все отчеты по дневной реализации, домой не поедет. Такая у него была привычка. Да и вообще Штромов являл собой ярко выраженный тип трудоголика. Она чувствовала себя с ним любимой, только когда они вырывались на недельку отдохнуть на какой-нибудь пляжный заграничный Юг. Там он всецело принадлежал ей, а звонил по делам, только когда она дремала после обеда. В Москве же Катерина мужа почти не видела. Иногда случалось, что он заезжал домой, как сегодня, пообедать, да и то за столом продолжал работать по мобильному. А тут и обед, и ужин. «А если просто соскучился», - успокоила себя Катя и принялась за готовку. Домашнюю работницу Катерина не держала, хотя в деньгах супруг ее не ограничивал. Но терпеть постороннего человека хозяйка не хотела, а заботы по дому, снабженному встроенным пылесосом и посудомоечной машиной, времени и сил у нее почти не отнимали. За бельем приезжала специальная служба, а продукты, которые она сама выбирала в Интернете, ей привозили сотрудники фирмы «Утконос». Так что все ее труды сводились к воспитанию дочери. Марина ходила в шестой класс, кроме школы с ней занимались английским и немецкими языками индивидуально. В школе Марина изучала французский язык, а Штромов считал, что без английского сегодня молодому человеку жить нельзя, а немецкий настоял учить из-за брата. Валерий уже десять лет жил в Германии, поскольку женился на немке и преподавал в Университете Кельна историю древнего мира. Валера хотел взять племянницу, когда та окончит школу, к себе в Университет, и эта перспектива Штромову нравилась.
В половине пятого водитель Штромова, Дима, привез Марину домой. Девочка уселась за уроки, с которых ее сорвал водитель. Катерина хлопотала по хозяйству и уже почти успокоилась. Приготовление утки требовало внимания, а думать сразу о нескольких вещах женщине трудно. Но в половине седьмого, когда ужин уже был практически готов, позвонил Андрей Сосновский, и она опять заволновалась. Катя адвоката мужа прекрасно знала еще с юности. Тот вместе с Олегом выказывал ей свою влюбленность, но Катерина влюбилась в Штромова сразу, и шансов Андрею не оставила. Со временем Сосновский превратился в часть их семейного круга, и редкий день проходил, чтобы Катя его не видела или не слышала.
- Привет, Катюха. Как поживаешь? - Спросил Сосновский бодрым голосом.
- Нормально поживаю. Только Олега нет дома…
- А я тебе звоню, - заверил юрист.
- Приятно слышать, Андрюша. Что ты хочешь мне сообщить?
- Хочу сказать, что ты можешь на меня рассчитывать, чтобы не случилось.
- Спасибо. А что должно случиться?
- Не знаю. Это я так, гипотетически…
Закончив разговор, Катя задумалась и едва не сожгла утку. Но вовремя спохватилась, и птица лишь покрылась аппетитной корочкой. В семь, минута в минуту, явился и сам Штромов. Вручив жене огромный букет белых роз, поспешил в душ, и через полчаса они все втроем уселись за стол.
- У нас сегодня праздник? - Спросила Катерина, укладывая на тарелку мужа, любимую им, утиную ножку: - Я тут думала, может, какой юбилей в нашей жизни или у наших близких, но так ничего и не надумала.
- Иногда стоит устраивать праздники и без повода. Правда, можно сказать, что сегодня уже почти десять лет, как я в бизнесе. Точная дата через три дня. Но как повернется жизнь, предположить сложно. Вот я и решил посидеть с вами сегодня. Так уж день сложился…
- Я совсем забыла. Сосновский звонил. Говорил чего-то странное. Предлагал в случае чего помощь. И ни слова по делу...
- Не бери в голову. С Андреем такое случается. – Улыбнулся Штромов и разлил вино в два бокала.
Марина пронаблюдала за отцом и надула губки:
- А мне?
Катерине это не понравилось:
- А тебе еще рано. Сок свой пей.
- А дядя Валера своему сыну вино разрешает. А Норберт на два месяца меня младше.
- У них в Европах другие порядке. – Заметил отец: - Но немножко, думаю, ей не повредит.
Катерина внимательно посмотрела на мужа:
- Что-то ты сегодня слишком добренький.
- Смотри, наша дочь - уже настоящая барышня. Пусть попробует. Вино штука полезная, если им не злоупотреблять. А это рейнское, почти и есть сок. Это же нам Валера и присылает.
- Ура! Папка разрешил. – Обрадовалась девочка, и тут же подставила пустой бокал. Олег наполнил его на четверть:
- За вас, мои дорогие. Вы мне скрасили жизнь, и я могу считать, что прожил ее не зря.
Они чокнулись, особенно звонко это получилось у Марины, выпили и принялись за утку. Катерина отметила, что и за ужином мобильный супруга молчит.
В одиннадцать Олег сам уложил Марину спать и полчаса с дочерью о чем-то беседовал. Затем вышел в гостиную, поднял Катерину на руки и понес в спальню. Кате показалось, что они ни в своей московской квартире, а где-то на южном острове в номере на двоих. Только там Штромов бывал таким нежным и неистовым любовником. Утомив Катерину ласками, он нежно ее поцеловал, и пожелав спокойной ночи, поднялся с постели:
- Ты куда? – Спросила она его, засыпая.
- Пойду в кабинет, почту посмотрю. А ты спи. – Ответил Штромов.
Катерине снился залитый вечерним солнцем пляж и бирюзовые волны. Она плавала в них, ощущая нежность теплого моря каждой клеткой кожи. Муж и Марина плыли рядом. Это было так здорово, плыть всем вместе и покачиваться на волнах. Она поняла, что они сейчас в Болгарии. Там, в маленьком городке под Варной, Штромов купил квартиру для отдыха. И один раз они все вместе прожили в ней целых две недели. И вот теперь опять… Наверное, это и есть самое настоящее счастье, когда любимые, близкие люди рядом, и делят с тобой наслаждение чем-то прекрасным и вечным, как мир. Где-то далеко на берегу, в старой, некогда турецкой, крепости пальнула пушка. Теперь в ней ресторан, где кормят таких, как они, собственников курортного жилья. «Зовут на ужин» подумала во сне женщина и неожиданно, совсем близко от себя, увидела огромную акулу. Штромов повернулся лицом к жене и сказал: «Не бойся, это моя рыбка», - и поплыл прямо на жуткую пасть чудовища. Катя проснулась от крика. Дочь вбежала в спальню с безумными глазами, и кричала в голос.
- Что с тобой? – Спросила Катерина, еще не до конца понимая, спит она или уже вернулась в реальность.
- Там папа! – Девочка ткнула кулачком, указывая куда-то на стену. Вся тревога дня мгновенно обрушилась на женщину. Катерина вскочила с постели, и как была обнаженной, бросилась из спальни. Штромов сидел в кресле, опустив голову на письменный стол, по которому растекалась лужица крови. Кровь продолжала вытекать из небольшой ранки в его виске. Мелкие кровавые капли она заметила на экране работающего монитора и на листке, что лежал рядом с его лицом. Машинально, не сознавая еще, что произошло, прочитала на нем два слова - «Позвони Андрею».
Она взяла мужа за плечи и начала трясти его, вопрошая – «зачем ты это сделал»? Утомившись, остановилась, продолжая смотреть на труп любимого бессмысленным взглядом. Дочь не переставала что-то кричать, и дергала маму за руку. Наконец, Катерина опомнилась. Ни плакать, ни отвечать дочери, она не могла. Взяла ребенка за руку и увела в детскую. Там усадила на кроватку, присела рядом, обняла и тихо сказала:
- Его убила акула…
- Какая акула, мама!? – Вне себя закричала девочка: - Там пистолет! Папа сам в себя стрелял!
- Его убила акула, – упрямо повторила женщина и прижала дочку к себе.

*******

В маленьком ведомственном санатории, больше смахивающем на дорогой пансионат где-нибудь под Женевой, Рогозин уже в первый день освоился полностью. А прожив несколько дней, чувствовал себя как дома. Особенно его радовала возможность пообщаться со своим спасителем, доктором Чаурия. Это общение наполняло существование отставного разведчика особым смыслом. Анатолий Васильевич понимал, что Сергей теперь сам нуждается в поддержке. Врач призван вернуть Рогозину былую форму, а подполковник готов облегчить абхазцу душевную боль, связанную с потерей любимой профессии. Сергей Чаурия не работал хирургом, это было его призванием, всем смыслом его жизни. И хоть инвалид и держал «лицо», досада от утраты любимого дела его не оставляла. И еще Сергей тосковал по жене и сыну. Их ему поселить здесь, связи с секретностью объекта, не разрешили, и он вынужден был приехать в Москву один. Потеряв руку и оставаясь в Сухуми, прокормить семью мужчина не мог. А в ведомстве Гусева ему прилично платили, и Чаурия получал возможность жить сам и посылать деньги жене, а раз в два месяца ему оплачивали дорогу до дома. Но в тридцать семь лет видеться с женой так редко радости мало. В первый день, после ужина, Сергей пригласил Рогозина в свои апартаменты и тогда они изрядно выпили. Сегодня врач его тоже пригласил к себе, но сразу предупредил - первого вечера повториться не должно, потому что нарушать реабилитационного режима нельзя. Вместо виски они взяли из бара бутылку сухого вина, уселись на балкончике и выпили по стопке. Анатолия Васильевича сильно занимал и вопрос, каким образом Чаурия попал в их ведомственную обитель. При первой встрече он задать этот вопрос постеснялся, а сейчас решил, уже можно. Но Сергей этого точно не знал. Предложение ему поступило вскоре после встречи с московским журналистом Кудариным.
Рогозин присвистнул:
- Ты знал Кударина?
- Знал - это не совсем верно. Мы с ним пообщались всего один раз, когда я сам лежал в госпитале с оторванной рукой. Вот он и пришел поговорить.
- О чем же, если не секрет?

---

- Вообще-то он просил об этом не распространяться, и я дал слово.
- Не знаю, в курсе ли ты, но его нет в живых…
- Саши? Он ведь совсем молодой. Ему и сорока не было.
Рогозин кивнул:
- Да, это плохая история. Его убили бандиты.
- У нас на Кавказе?
- Нет, у них в Польше.
Сергей вздохнул и с сожалением заметил:
- Там подонков не найдут…
- Уже нашли, и все понесли наказание. – Заверил Рогозин и вернулся к теме: - Так, о чем он с тобой беседовал?
- Раз его уже нет, могу не скрывать. Беседовали мы о тебе.
- Обо мне? – Несказанно удивился Рогозин: - И что его интересовало в моей персоне?
- Твое здоровье. Его беспокоило, не задело ли ранение каких-нибудь нервных центров. И насколько полным я считаю твое выздоровление.
- Я же потом прошел медкомиссию?
- Не знаю, Толя, но мне показалось, что комиссии он до конца не доверял, поэтому и обратился ко мне, как к хирургу, который тебя резал. Но ты не нервничай, я поклялся, что ты полностью здоров и никаких нервных центров у тебя не задето.
- Спасибо на добром слове.
- Пожалуйста. Потом он расспрашивал про меня. Что я собираюсь делать, оставшись без руки и тому подобное… В общем, проявил к моей судьбе живой интерес. Даже спросил, почему я говорю по-русски без всякого акцента. Но я же пять лет учился в Москве, во Втором Меде, а потом еще аспирантура, плюс два года практики в институте нейрохирургии. Всего прожил девять лет в Москве, а после этого даже собака заговорит без акцента…
- Теперь я догадываюсь, почему мы оба здесь, – Улыбнулся Рогозин. Глаза у Сергея загорелись любопытством:
- Мне расскажи?
- А вот этого я сделать не могу. Дал подписку.
- Я тоже дал. – Признался Чаурия: - Только в ней про Кударина ничего не говорилось. А вот о месте, где буду жить, и о своих будущих пациентах дал слово молчать.
- Это понятно. Скажи, как тебе здешняя тишина после всего, что ты творил в операционной?
- Трудный вопрос… Пока как бы отдыхаю. Но руки нет, а иногда кажется, что держу ею скальпель.
- Знаешь, чем ты меня поразил, там в госпитале?
- Откуда мне знать? Я делал свою работу, и старался делать ее хорошо.
- Меня поразило, что ты по семь часов резал живые ткани, и все это время ни разу не присел.
- Подполковник, это совсем не трудно. Самое тяжелое для хирурга - это сохранять внимание на протяжении всей операции. Ведь никогда не знаешь, что сделал свинец в организме? И не дай Бог отрезать лишнего. Человек удивительная машина, и ничего лишнего в нем нет. А расслабишься, и можешь натворить беды. Вот, что самое трудное в нашей профессии. А ноги дуры – пока нервы жмут, они стоят. Это уже потом чувствуешь, как утомились мышцы. Однажды я простоял за столом двенадцать часов, и меня из операционной вынесли на носилках вслед за больным.
- Представляю, вы, хирурги, не совсем люди. Вы немного Боги – воскрешаете людей. Наверное, трудно возвращаться с небес на грешную землю?
- Мы немножко Боги, если руки не растут из задницы. Плохой терапевт - это неприятность, дрянной хирург - это уже горе. А возвращаться на землю тоже неплохо, если в тебя там не стреляют.
- Спасибо, Сережа, давай за мирную землю. Мне повезло, что попал под нужный скальпель. Теперь я твой должник до конца жизни.
- И тебе спасибо, что не забыл абхазца из Осетии.
Рогозин чокнулся с доктором, и подумал, что должен помочь ему перетащить семью поближе. Как, пока не знал, но сделать это решил непременно.
В одиннадцать появилась строгая Маша Седельникова.
- Мужчины, однажды я вам позволила пьянствовать всю ночь. Но это было в первый и последний раз. На сегодня хватит, марш по своим комнатам.
Полковник Гусев не преувеличивал строгость хозяйки. Режим здесь соблюдали неукоснительно. В семь утра в комнату Рогозина постучали и предложили подниматься. Затем, в течение часа, Чаурия следил за физическими упражнениями выздоравливающего, после чего измерил ему пульс, давление и сделал у себя пометки, насколько можно на следующее утро увеличить нагрузки. В восемь часов Рогозина ждал завтрак. После завтрака он поднялся к себе и уселся за папки Гусева о трех убиенных директорах рынков. Он их изучал уже не первый день.
Сегодня начал с распечатки данных об Арсене Моркуеве. Выходец из Чечни пять лет жил в Москве, приобрел в столице жилье и перевез семью. У вдовы осталось пятеро детей, младшему из которых, за день до гибели отца, исполнилось три года. Убили Арсена выстрелом в спину, с контрольной пулей в голову. Пистолет Макарова лежал рядом с трупом. Типичные признаки заказного убийства. Ни денег, ни документов убийца не тронул. Свидетелей преступления нет. Поиск по горячим следам результатов не дал, хотя патрульная машина оказалась на месте всего через несколько минут. Дежурный по отделу Юго-Москворецкого округа принял сообщение в десять часов шестнадцать минут утра, а патруль прибыл на место преступления уже в десять двадцать две. В махинациях с налогами или в других конфликтах с властями директор рынка замечен не был. Как и в сомнительных связях с лицами, подозреваемыми в терроризме. Судебных тяжб или споров с компаньонами тоже не вел. Общественной деятельностью не увлекался, религиозным фанатиком не слыл, и никаких жалоб на фашиствующих скинхедов от него в милицию не поступало. Убит он был возле собственного дома по адресу - пятая Кожевенная улица, дом девять, во время прогулки с котом, которого водил на поводке, как собачку. Пожалуй, это был единственный штрих в характеристике убитого, отличавший его от большинства сородичей. Кавказцы кошек обычно в городских квартирах не держат. С женой убитый жил дружно, хотя верности ей не хранил, а имел короткие связи на стороне, в основном с работницами своего рынка. Эти связи носили эпизодический характер, и ни одной женщины, желавшей его смерти, следователи не нашли. Словом, ни единой зацепки, чтобы выдвинуть хоть плохонькую версию. Оставались клановые конфликты, которые в среде горцев случаются. Там до сих пор существует кровная месть, и разобраться в этих междоусобных проблемах, пришедших в наши дни из темных глубин прошлого, бледнолицым следакам не под силу. Хотя жена убитого поклялась, что кровных врагов Арсен не имел. Но что может знать женщина о своем муже, если он чеченец? И лишь один момент в распечатке Наума Бирмана Рогозин для себя отметил – за неделю до убийства Арсена на рынке проходила большая проверка силами ОБЭП округа. Но проверяющие нарушений не зафиксировали, а если и нашли чего, то договорились «полюбовно».
Покончив с чеченцем, Рогозин просмотрел и две другие папки. Левана Самсония, грузина по национальности, но родившегося и выросшего в Москве, тоже застрелили у собственного подъезда. И лишь молдаванина Михая Кортню пуля настигла возле работы, когда он шел с рынка к автостоянке. Грузин тоже получил контрольный выстрел в голову, а молдаванина, видно, убийца добить не смог, и тот умер уже в скорой помощи, по дороге в больницу. И у этих двух директоров Анатолий Васильевич отметил недавние ревизии окружного ОБЫП. Хотя ничего странного в этом обстоятельстве не наблюдалось. Похоже, экономический отдел МВД провел комплексные плановые проверки на рынках округа. Анатолий Васильевич вышел на балкон, поглядел на живописные ивы, склоненные над прудом, и пожалел, что не имеет в списке своих знакомых ни одного уголовника. Но вдруг вспомнил о недавнем клиенте Гвоздиковой. Сам подполковник видел этого парня всего раз и не имел оснований надеяться на любезное отношение бандита к своей персоне. Вика - другое дело: парень ее расследованием остался доволен, даже подарил ей пистолет. Молодая сыщица вполне могла бы обратиться к нему за консультацией. И Рогозин позвонил Гвоздиковой. Вика очень обрадовалась:
- Как хорошо, что ты проявился! Дядя Кирилл сказал мне, что ты где-то в санатории. Дал бы адресок, я бы тебя навестила. А то сидишь, как сыч и ни звука.
- Вот этого как раз делать и не надо. Я живу тут инкогнито, узнают, что я военный пенсионер, прогонят. А к тебе у меня просьба…
- Опять познакомить с красивой женщиной?
- Не совсем. У тебя сохранились координаты Вадика? Ну, уголовника, у которого брата на зоне отравили.
- Еще бы! Храню для своего будущего музея. Не каждый день тебе вручают визитку, где под именем и фамилией коротко и ясно обозначена профессия – вор.
- Вот и чудненько. Сейчас я тебе отправлю по электронке письмо. Напишу, что мне от него надо. А ты назначишь ему встречу и об этом спросишь.
- Хорошо, постараюсь. Не факт, что он еще на свободе…
- Будем надеться. И не откладывай надолго, мне это важно.
- Сначала напиши, о чем мне его спрашивать, а потом торопи. А то как в сказке – пойди туда не знаю куда, и далее по тексту.
- Сейчас и напишу.
- Когда я тебя увижу?
- Надеюсь с понедельника приступить к нормальной жизни.
- Только сразу объявись. А то мне банкир дельце наметил, совет нужен.
- Спрашивай?
- По телефону боязно. Он сам со мной на бульваре переговоры вел. Представляешь, эта туша покинула кабинет. Боялся, прослушивают. А я девушка опасливая, и уже ученая. Так что до встречи.

---

Рогозин убрал трубку в карман и задумался. Слова Вики «я девушка ученая» напомнили ему эпизоды прошлого дела, после которого он и оказался c прострелянным плечом в больнице. Все началось с исчезновения Александра Кударина, того самого, который расспрашивал хирурга Сережу о Рогозине. Александра полковник Гусев взял к себе заместителем, когда открывал новое подразделение. По профессии журналист, тот никогда раньше со спецслужбами не сотрудничал, но писал именно о коррупции, и в теме разбирался лихо. Гусев рискнул и не ошибся. Его молодой помощник раскопал чудовищные нарушения у высоких военных чинов, снабжавших Закавказский военный округ продуктами. Первое дело бывший журналист провел блестяще – три тыловых генерала отстранены от должности, один сидит в камере, дожидаясь суда, двое под следствием, а государству возвращены сотни миллионов рублей. Но первый успех Александра оказался и последним. Получив сигнал из города Кельцы о поставках в Россию недоброкачественных мясных продуктов, Кударин отправился в Польшу и был там убит наемными бандитами. Рогозин нашел убийц и сдал их польской полиции, но те «повесились» в камере. Подполковнику сразу стало ясно - заказчики убийства убирали исполнителей, чтобы те их не выдали. Польский след вернул Рогозина в Москву. Незадолго до его возвращения из командировки, в частное бюро Вики пришел странный клиент. Тот самый Вадик, на помощь которого Анатолий Васильевич теперь надеялся. Брат Вадика умер на зоне от отравления, и парень хотел найти виновных. Вика начала расследование и вышла на семью Волчариных - жена бизнесмен, муж руководитель Облсельхознадзора. Они вместе принимали продукты из Польши и поставляли их на зоны. Но начальник службы безопасности Волчариных заметил интерес Вики к своим хозяевам и сам начал слежку за молодой сыщицей. Так получилось, что Рогозин и Гвоздикова расследовали с разных концов одно и то же дело. Противник оказался жестоким. Рогозин неделю ходил в бронежилете, а к Вике пришлось приставить охрану из людей Гусева. Этот момент девушка сейчас и напомнила ему в телефонном разговоре.
Анатолий Васильевич уселся за компьютер, но письма Гвоздиковой так и не написал. Электронную почту специалисту вскрыть нетрудно. Он снял трубку прямого телефона и связался с Гусевым:
- Дмитрий Николаевич, я просмотрел папки и мне надо срочно встретиться с Викой Гвоздиковой. У нее есть возможность контакта с представителем криминального мира.
- Хорошо. Маша выдаст тебе машину с водителем, но сразу назад.
- Слушаюсь, товарищ полковник, – ответил Рогозин и подумал, что с начальством ему повезло. Гусев понимал все с полуслова.

*******

«Андрюша, когда ты получишь это письмо, моя душа уже будет парить над миром, и взирать на все наши проблемы с бестелесной легкостью.
А теперь к делу. Я воспользовался твоим советом и перевел личные деньги в Германию. Кате их должно хватить, чтобы дать дочери образование и скромно прожить десяток лет. Уговори ее уехать в нашу болгарскую квартиру, пусть годик-другой поживет там. И главное, не дай ей заниматься выяснением причин моего поступка. Я с тобой согласен, с нашими стражами порядка лучше не заводиться. Стоит начать там искать справедливости - или очутишься в камере, или сыграешь в ящик. Ты дал мне верный совет с ними не связываться, теперь уговори в этом же Катерину – ведь моя фирма переходит к ней. Немного личных рублей, что крутились у меня в России, я перевел в банк Филиппова. Тимофей их выдаст Кате на первое время. Фирму мою постарайся продать. Не получится - аннулировать, чтобы Катерине не пришлось платить налогов. Надеюсь, поможешь моим женщинам пережить уход отца и мужа без паники и глупостей.
Твой бывший друг и клиент Олег Штромов».
Письмо это Сосновский ждал ночью, но уснул и прочитал лишь за утренней чашкой кофе. Он каждое утро выпивал его, сидя в халате у компьютера, еще до завтрака. И сегодня привычке не изменил. Перечитав еще раз, посмотрел на дату отправления – Штромов писал ему поздно вечером. Странное чувство захватило Андрея. Казалось, он ждал этого момента всю жизнь. Его любимая снова свободна и свой шанс он теперь не упустит. Но радости в душе не ощутил. Не потому, что жалел Штромова. Он его не жалел, он его ненавидел. Все эти годы притворялся другом, стараясь не выдать своих истинных чувств и мыслей. И притворялся не потому, что дружба со Штромовым приносила выгоду. Он бы и без Олега не пропал - хороший юрист без работы не останется. Сосновский любил Катерину и должен был ее видеть. А другой возможности часто бывать у Штромовых он бы не имел. И вот теперь соперник ушел навсегда, да еще поручил Катерину его заботам. Впору ликовать. Но Сосновский ощущал лишь пустоту. С трудом заставил себя снять трубку и набрать номер
К телефону подошла Марина. Девочка едва сдерживала слезы.
- Дядя Андрей, мама сейчас подойти не может - у нас папа умер и дома милиция. Позвоните попозже.
- Мариночка, я к вам сейчас заеду. – И Сосновский положил трубку.
Не завтракая, быстро оделся и вышел из квартиры. Руля по Москве, не мог избавиться от гаденького чувства вины. Ведь именно он навел Олега на мысль о самоубийстве. Навел спокойно и расчетливо. Но с другой стороны, по-иному сохранить для Кати и Марины хоть какие-то средства Штромов не смог бы. Самоубийство становилось единственной возможностью выйти из его положения без потерь. Конечно, если не считать потерей саму жизнь. Сосновский не кривил душой, когда предупреждал Олега о бесперспективности борьбы с органами правопорядка. Неслучайно и четыре бизнесмена, товар которых тоже пропал, пока помалкивали. Но в отличие от Штромова их убытки оказались куда скромнее. Олег за день до конфискации завез на склад крупную партию бытовой техники из Соединенных Штатов, рассчитывая реализовать ее в течение длительного времени. И вложил в закупку, все деньги компании и еще взял кредит. Оставшись без товара и денег, он становился банкротом. Естественно, смириться с таким положением нелегко. Но дай он Штромову надежду, тот не принял бы столь радикального решения. А потом, когда время пройдет, смог бы трезво оценить обстановку и осознать, что банкротство для предприимчивого бизнесмена еще не конец, а эпизод профессиональной биографии. Но Сосновский ему этого шанса не оставил и прекрасно это понимал.
Утренняя Москва стояла, и до дома Штромова он добрался в половине одиннадцатого. Дверь открыла Катерина.
- Сегодня со мной говорить рано. Похороню мужа, сама тебя найду. – Заявила она с порога и захлопнула перед его носом дверь.
Сосновский не обиделся, он знал - его час еще настанет. Спокойно спустился вниз и сел в машину. В отличие от души Штромова, его душа пока находилась в теле, а тело требовало питания. Адвокат остановился у первого попавшегося приличного кафе и с большим аппетитом позавтракал.

******

Рогозин вышел из своего послебольничного отпуска полный сил и готовый рыть землю. Сергей Чаурия оказался не только замечательным хирургом в прошлом, но и прекрасным врачом, умевшим оптимально построить режим реабилитации больного. На прощанье они обнялись, и Анатолий Васильевич обещал другу приезжать теперь в ведомственный особняк без проблем медицинского характера, а просто пообщаться. Вернувшись на работу, Рогозин отправился к Гусеву на доклад. Дмитрий Николаевич по обыкновению встретил своего зама прекрасным чаем, который заваривал одному ему известным способом.
- Ну, будешь заниматься убиенной троицей? – Спросил он Рогозина, после того как выслушал благодарные слова подполковника по поводу проведенных за городом дней.
- Я уже занимаюсь, Дмитрий Николаевич. Вика встречалась со своим маргинальным товарищем, и тот обещал выяснить в «своих кругах» причастность уголовного мира к этим убийствам. Вадик пошел навстречу, с одним условием – фамилий, если окажется, что именно уголовные авторитеты свели счеты с торгашами, названы не будут.
- Фамилии мы и без него узнаем. Бандиты дальнейшими телодвижениями, себя выдадут. Это лишь вопрос времени. Но мой старый нос говорит мне о том, что уголовники, в данном случае, не наши клиенты.
- Я доверяю вашему носу, но уточнить этот момент не вредно.
- А я разве возражаю? – Улыбнулся Гусев: - Когда встреча?
- Сегодня в пять.
Дмитрий Николаевич посмотрел на часы:
- Ну, время у тебя еще есть. Можешь попросить Бирмана познакомить тебя с некоторыми деталями, о которых он узнал позже.
- Так и сделаю. А теперь у меня к вам личная просьба.
- Валяй…
- Это вы посылали Кударина в Осетию выяснять о моем здоровье у Сергея?
- В Цхинвал Александр летал по другим делам, но я его действительно попросил встретиться с хирургом.
- Я так и подумал…
- А что тебя удивляет? Не брать же мне контуженного офицера себе в заместители?
- Но тогда у вас зам еще был жив?
- Мне по штату положены две вакансии. Я же понимал, что Саша в наших делах дилетант. Вот и надеялся, что вы в паре друг друга уравновесите. Но, как говаривал мой деревенский дед, – мы предполагаем, а Бог располагает. Так и вышло. Но Саша был человеком очень эмоциональным, и привязался ко мне, как банный лист, мол, Чаурия надо пригреть, и я долго ломал голову, как это сделать. И, как видишь, нашел твоему хирургу применение.
- И замечательно, что нашли. Но Сергею очень трудно без жены и сына. Что если поселить их на одной из наших конспиративных квартир в Москве. Он бы мог семью навещать чаще.
- Это его проблемы. Мне выделили площади для дела, а не на нужд благотворительности. – Жестко напомнил Гусев.
Рогозин не стушевался:
- Уверен, когда точка понадобится, они всегда смогут погулять часик-другой. А квартира с жильцами привлекает куда меньше внимания.
Гусев изо всех сил старался сохранить строгость:
- Запел, совсем как Кударин. Хорошо, если ты лично поручишься за их умение молчать, я подумаю?

---

- Сначала поговорю с Сергеем. Он умный мужик и своих близких знает куда лучше чем, я. Скажет, что они способны не распускать язык, я дам вам за них слово.
Гусев усмехнулся:
- Вот здесь ты от Кударина приятно отличаешься.
Анатолий Васильевич решил, что для первого раза добился от начальника достаточно, и чтобы не перегибать, поспешил удалиться в свой кабинет, который делил с компьютерным гением. Наум Бирман, как всегда, особых эмоций при встрече не выказал, но все же оторвался от монитора и скользнул взглядом по лицу Рогозина, что означало верх радушия и удовлетворения от встречи с выздоровевшим начальником. А фраза «По вам не скажешь, что вас угостили порцией свинца» и вовсе выдавала необычайное для Бирмана душевное оживление. Что Анатолий Васильевич для себя и отметил.
- Слышал, Наум, у тебя новости по директорам рынков? – Спросил он у молодого человека, развернув вращающееся кресло в его сторону.
- Есть кое-что странное…
- Выкладывай.
- Прокуратура Южно-Москворецкого округа поручила все три убийства расследовать некому Мальцову, Валентину Антоновичу.
- Пока не понял, что тебе в этом показалось странным?
- Следователю двадцать пять лет, и он находится в прокуратуре в качестве стажера. А поручить стажеру три достаточно скандальных мочилова - обычной логике не поддается.
- Кто поручил?
- Хачатуров Тигран Иванович.
- Я этого господина не знаю.
- Сам окружной прокурор.
- Хм..
- Вот я и говорю… Вообразите себя на месте прокурора. Какую цель вы могли бы поставить, отдавая следствие по серьезному делу в руки зеленого юнца?
- Причин может быть несколько. Первая – этот, как ты выразился, зеленый юнец – гений сыска. Так сказать, юное дарование. Теперь подобные феномены встречаются…
- Ничего феноменального этот молодой человек не совершил. Во всяком случае, его имя ни в одном громком расследовании не отмечено. Единственная его заслуга заключается в близком родстве с прокурором. Сестра Хачатурова замужем за Антоном Сергеевичем Мальцовым, а судя по отчеству, Валентин их сынок.
- Дать прославиться родственнику тоже серьезный мотив. Но есть и еще один. Если я, как прокурор, и сам не верю в успех, то могу поручить безнадежное дело стажеру, чтобы не отвлекать свои опытные кадры от более перспективных разработок.
Бирман на минуту задумался:
- А я считаю, что Хачатурова и не интересует, найдут убийц или нет. Или даже больше - он заинтересован, чтобы их серьезно не искали. Помните из истории, когда Блюмкин застрелил немецкого посла, Ленин отдал приказ – «Искать! Искать тщательно, но не найти». Вам не кажется, что под таким углом данная ситуация выглядит наиболее убедительно?
- А тебе не кажется, что ты выбрал самую удобную для нашего отдела версию?
- С чего вы взяли?
- С того – прокурор сам замешан в этом деле. Не без его помощи, или участия, убрали трех рыночных хозяев, и налицо коррупционные преступные связи в стане высоких чиновников? Мы как раз боремся с коррупцией и не зря поедаем государственный хлеб. Решил помочь Гусеву с отчетом?
Бирман рассмеялся:
- Я не настаиваю. И вообще, мое дело – сбор информации. А выводы делать начальству.
- Не прибедняйся. Твою версию я тоже принял к сведению. Это все, что ты мне хотел сообщить?
- Не совсем. Зарегистрирован контакт вдовы Арсена Моргуева с неким уголовным авторитетом, Яшей Соломончиком, по кличке Винт. Хотите послушать?
- Естественно.
Бирман встал, подошел к столу Рогозина, надел на него наушники и, пощелкав «мышкой», запустил запись.
Мужской голос:
- Нателла, мы тебе немного собрали. Завтра утром завезу. Ты будешь дома?
Женский голос:
- Да, Яша. А куда мне теперь ходить?
Мужской голос:
- Сестра, мамой клянусь, узнаем, кто это падла, на куски порвем. Твой муж мне как брат был. Это золотой человек, твой муж, был. Сукой буду, пока живу, искать гада не брошу. Я тебе, сестренка, не только мамой, жизнью клянусь.
Женский голос:
- Спасибо тебе, Яша за все. Я знаю, Арсен любил тебя и уважал твоих родителей. Пусть Аллах накажет его убийцу…
Мужской голос:
- Это не Аллаха дело. Это наше дело, сестренка. Это дело друзей Арсена. Мы из его рук хлеб кушали. Пусть твой Аллах укажет нам гада, а уж мы сами порвем падлу. Клянусь мамой, он не умрет легкой смертью.
Запись закончилась, но Рогозин наушников не снимал. Раздумывал об услышанном.
- Как вам контактик? – Спросил Бирман.
- Любопытная беседа. Как ты думаешь, не инсценировка ли это для органов? Звонивший мог догадываться, что аппарат вдовы прослушивается.
- Думаю, не инсценировка. Похоже, этот Яша крышевал Арсена. И убийство директора рынка не только не входило в его планы, а лишило бандита кормушки. Уголовник никогда просто так не обмолвится «мы из его рук хлеб кушали». Все что угодно, только ни это.
- Пожалуй, ты прав. – Согласился Рогозин и посмотрел на часы. Ему было пора отправляться на свидание с Вадиком. Но после прослушанного диалога открыть по этой теме для себя что-то новенькое он уже не надеялся.

*******

Вике Гвоздиковой стало немного грустно - Анатолий Васильевич посчитал нужным встретиться с Вадиком без нее. Сначала он попросил Вику связаться с бывшим клиентом. Потом, когда она это сделала, дал понять, что хотел бы переговорить с Вадиком с глазу на глаз. Она согласилась и на это. Но к чему такая конспирация от самой Вики? Она же знает, зачем Рогозину понадобился Вадик. Мало того, и сам Вадик об этом знает от нее. Так почему они не могли побеседовать втроем? Ей теперь тоже интересно, имеет ли отношение тройное убийство директоров рынка к криминальным разборкам. Она же не автоматический узел связи, а как бы коллега Рогозина. Конечно, Вика понимает, что у него теперь серьезная работа на государство, хоть и не в курсе подробностей этой работы. Но все равно, так вести себя нечестно.
Все эти обидные мысли крутились в голове Вики, пока, по ее пониманию, Анатолий Васильевич вел переговоры с Вадиком. Они должны были пятнадцать минут назад встретиться в парке Культуры имени Горького, и Вика очень надеялась, что после встречи Рогозин заедет к ней. Во-первых, это следовало из правил элементарной вежливости, а во-вторых, Вика просто очень соскучилась и хотела Анатолия Васильевича видеть. Девушка предполагала, что мужчинам для общения хватит полчаса. Встретились они в пять, значит, в половине шестого Рогозин может освободиться. От Парка Культуры до Большой Никитской даже при наличии пробок дорога не может занять больше сорока минут. Исходя из этого, Гвоздикова предполагала увидеть подполковника, в крайнем случае, около семи. Поэтому услышав в начале шестого сигнал в парадном, никак не предполагала, что это он.
- Вадик не явился.
- Ни тебе здрасьте, ни ему спасибо. – Ответила Гвоздикова словами старого анекдота. Но Анатолий Васильевич намек, относящийся к его невежливости, оставил без внимания:
- Мы договорились у касс Зеленого театра. Ко мне подошел какой-то паренек весьма специфической внешности и посоветовал ехать к тебе. Намекнув при этом, что Вадик просил его не ждать. Ты хоть что-нибудь понимаешь?
- Не больше твоего. – Призналась Вика.
- И он тебе не звонил?
- Кто, он?
- Вадик, конечно.
- Нет, не звонил.
- Ничего не понимаю.
- Я могу сама ему позвонить. - Предложила Гвоздикова.
- Подожди, не будем суетиться. Свари кофе.
Но Вика не успела не только сварить кофе, а даже ответить, что с охотой это сделает. В парадном снова раздался сигнал.
- Ой! – Вырвалось у девушки: - Я никого не жду.
- Я сам посмотрю, кто это? – Буркнул Анатолий Васильевич и быстро пошел в прихожую. Вернулся с двумя мужчинами, из которых Вика знала только одного.
- Яша Винт, братан авторитетный, шпану бы к вам не привел – Представил Вадик своего знакомого…
- Кажется, мы договаривались встретиться полчаса назад. И не здесь, а в Парке Культуры? – Не слишком любезным тоном напомнил подполковник, и руки мужчинам не протянул.
- Не залупайся, мужик. Обстоятельства вынуждают. У братана к вам двоим базар есть. – Миролюбиво отозвался Вадик и кивнул Яше: - Выкладывай, Винт.
Тот открыл кейс и бросил на письменный стол пакет с пачками долларов:
- Здесь пятьдесят штук зелени. И это только на затравку, короче, аванс. - Пояснил Яша, и Рогозин тут же припомнил знакомый голос с записи Бирмана.
Тем временем Вика обрела дар речи:
- Вадик, если ты привел мне клиента, то надо предупреждать заранее. А если уж привел, сначала «стулья» а деньги потом. У меня тут не фирма «Рога и Копыта», поэтому сперва надо объяснить, что вы хотите, а затем выкладывать авансы.
Посетители помрачнели. Рогозин поспешил снять напряжение:
- Присаживайтесь, господа и чувствуйте себя, как дома.
Яша уселся на диван. Вадик остался на ногах:
- Я тут лишний, Винт вам сам все изложит, – и направился к двери. Вика пошла провожать Вадика, а Яша обратился к Рогозину:
- Чего излагать? Понял я, чего вас интересует. Арсен мне, мамой клянусь, за брата.
- Все мы на этом свете родственники. От Адама тянемся – усмехнулся Рогозин.
- Не перебивай, а то я мысль теряю.
- Прости. Не буду – Покаялся Анатолий Васильевич. Яша продолжил:
- Мы с ним в Ташкенте родились в одном дворе, на Кашгарке, выросли. Есть там такой райончик. Воры его уважают. В Москву тоже вместе подались. Там-то теперь хана… А в Москве жить можно. Арсен на рынке свое делал, я свое. Влад за вас поручился, поэтому скрывать не буду - я в законе и авторитет свой на лавровый лист не менял, а ношу по праву.
- Арсен тоже в уголовном мире авторитетом пользовался? – Невзначай поинтересовался Рогозин.
Яша посмотрел на него, как на несмышленого ребенка:

---

- Арсен не вор. Он честный наивный фраер. Я ему крышу держал, он со мной по совести делился. По понятиям с ним жили, никто не в обиде. Все было ништяк, но не сберег я его. Эта подлянка на сердце теперь до могилы. Пока не расквитаюсь, мамой клянусь, вдове в глаза смотреть не могу. Я же на их свадьбе за шафера отработал. Какая падла его завалила, сам знать хочу. Оттого пришел к вам. Найдете гада, сто штук зелени ваши. Но ментам не сдавать. Мне сдадите. Сам рассужу о мере пресечения.
Рогозин посмотрел Яше в глаза.
- Красиво излагаешь….
Яша взгляда не отвел:
- Мне темнить с тобой, сыскарь, нечего. Я тебе бабки, ты мне мокрушника.
- Об оплате давай пока говорить не будем. Поговорим о деле. Где искать? У вас у самих же какие-то мысли были?
- Ты, сыскарь, чего-то не понимаешь, или лаптем прикидываешься. Знал бы, кто его замочил, зачем сюда бабки принес? Они мне тоже не с неба падают. Без понятия я, чьих рук это дело. Мозговали, конечно, с пацанами, прикидывали, может кто из быков? – И заметив удивленный взгляд Вики, уточнил: - Ну, этих молодых, что пальцы веером. Они же законов не уважают. Но, вы сами в курсе, в этот день не только Арсена замочили, еще двоих. Вот в чем косяк? Быки на такое не пойдут. Да и зачем? Если бы они крышу предлагали, Арсен бы ко мне сразу прибежал. Мы бы стрелку назначили, объяснили бандюкам залетным, куда те сунулись, и разошлись бы по-хорошему или по-плохому.
- А вы уверены, что Арсен вам все рассказывал? - Спросила Вика: - А что если на него наехали, а он решил сам отбиться.
- Ты, девочка не понимаешь. Арсен вором не был, но бизнесменом был. Капусту квасить умел и счет денежкам знал. Он мне за свое спокойствие бабки платил, и хорошие бабки. Чего ему не воспользоваться мной и моими пацанами? Это, как два пальца. Нет, сыскари, тут что-то другое. Нюхайте.
Вика переглянулась с Рогозиным и ответила:
- Хорошо, Яша, мы посоветуемся и решим, беремся за твое дело или нет. А деньги пока забери. Вот подпишем контракт, тогда аванс и выдашь.
Винт вскочил с дивана:
- Нет, мои фартовые, вы чего-то не врубились?! Это вы интересовались, кто замочил Арсена. Значит, вы уже в деле. Вот о чем базар. А денежки мои для страховки. Чтобы вы мокрушника другой конторе не сдали. Теперь вам взад пути нет.
- Яша, ты свой пыл остуди. А то я тебе тоже могу стрелку назначить, и мало не покажется. Как Виктория Николаевна сказала, так и будет. Бери свой конверт, и считай, что мы предварительные переговоры провели. – Голос Анатолия Васильевича звучал спокойно, но Винт шкурой почувствовал - подполковник не шутит.
- Ладно, козыри у вас, вам и масть открывать. Как я узнаю, что вы решили?
- Через Вадика передадим. – Ответила Вика и протянула Яше конверт с деньгами. Он взял его свой татуированной пятерней, на мгновенье задержал, словно взвешивая, и посмотрел на Рогозина:
- С такой кралечкой я бы тоже в сыскари подался. – Убрал доллары в кейс и вразвалочку направился к двери.

*******

На похоронах Штромова Сосновский к Катерине с делами не подошел. Но на другой день не выдержал и приехал без приглашения. В квартире, кроме хозяйки, застал брата покойного, Валерия. Девочку еще накануне забрала к себе бабушка. Адвокат зачитал близким письмо, что получил после самоубийства Олега, где тот советовал жене переехать под Варну и в заключение добавил от себя:
- Я уверен, что Олежек, перед тем как совершить этот поступок, все взвесил и все обдумал. Восстановиться после такого удара он, видимо, не рассчитывал. Трехсот тысяч евро, которые он перевел в Германию на нужды семьи, чтобы полноценно войти снова в бизнес, мягко говоря, недостаточно. Но для тебя, Катя, и твоей дочери это приличная сумма. Олег очень вас с Мариной любил и между собственной жизнью и вашим благополучием выбрал второе. Мне он поручил опекать вас не только как юриста, но и как друга. Поэтому я готов содействовать вашему переезду в Болгарию и некоторое время побыть там рядом с вами.
Катерина выслушала все с окаменевшим лицом, будто слова адвоката не имели к ней ни малейшего отношения. Валерий же раньше вдовы, комментировать услышанное не стал, ограничившись абстрактным замечанием – «бедный братик». Пауза затянулась. Сосновский решил поинтересоваться:
- Катя, ты все поняла? – Женщина посмотрела на адвоката, будто только сейчас его увидела:
- Кто?
- Я тебя спросил, все ли ты поняла?
- При чем тут это? Скажи, кто виноват в смерти Олега?
- На этот вопрос я пока ответить не могу. Вполне возможно, имело место трагическое стечение обстоятельств. При обыске на складе, где Олег хранил свою технику, милиционеры нашли нечто криминальное.
- Что конкретно?
- По моим данным, они нашли пустые товарные бланки фирмы «Авангард», находящейся под следствием. Директор этой фирмы ранее был задержан, и ему предъявлено обвинение в контрабанде. Это то самое нашумевшее дело с «Черкизона». Милиционеры уверены - связь склада с подследственной фирмой носит криминальный характер и позволяет «Авангарду» сохранить свой контрабандный товар от конфискации под прикрытием других компаний, в том числе и компании Олега. Чтобы пресечь подобную возможность, прокурор округа Хачатуров выдал санкцию конфисковать все товары. Конкретнее мне пока выяснить не удалось.
- А когда удастся? - Тоном робота спросила Катя.
- Более полную информацию сотрудники ОБЭП обещают выдать по завершению следственных действий. А сколько они будут длится, сейчас не знает никто.
- По закону компания Олега теперь принадлежит мне?
- Конечно, Катя. Ты его законная наследница. Но еще раз хочу тебе напомнить – Штромов просил меня ее ликвидировать.
- Пока этого не делай. Завтра утром я поеду на фирму сама.
- Как скажешь, Катерина.
- Я уже сказала. Всего хорошего, Андрей. – Вдова поднялась и вышла из гостиной.
- Скажите, Валера, она, по-вашему, адекватно понимает ситуацию? – Спросил Сосновский, когда мужчины остались вдвоем.
- Да, Катя все понимает. Она просила меня взять Марину с собой в Германию, а сама намерена пока остаться в Москве.
- Зачем?
- Не знаю. Но она так хочет, и я не могу ей помешать.
- Если понадоблюсь, вот мои координаты. – Сосновский вручил брату Штромова свою визитку и поспешил ретироваться. Он ожидал увидеть испуганную женщину, готовую беспрекословно внимать его советам, а встретил волевого бойца, нацеленного на сражение …и растерялся.

*******

Гусев, заложив руки в карманы, бродил по пустынным залам Политехнического и раздумывал о своем, краем глаза отмечая разруху старинного здания. Вспомнив свой спор с Рогозиным о достоинствах московского градоначальника, которого он так рьяно защищал, на мгновенье усомнился в своей правоте. В чем-то подполковник оказался прав – вместо сомнительных украшательств первопрестольной было бы неплохо озаботиться сохранностью ее исторического фонда, в том числе и здания Политехнического, без которого Москву и представить себе трудно. Но это соображение лишь на секунду отвлекло Дмитрия Николаевича от его профессиональных забот. Он и вышел из кабинета, чтобы без помех обдумать план предстоящих действий. Для этого он пригласил Павла, которого было пора подключать к делу, и своего зама, Рогозина. Дмитрий Николаевич решил доверить Анатолию Васильевичу руководство операцией и, если и опекать, то ненавязчиво. Подполковник уже созрел для крупного дела, а именно такое дело сейчас и намечалось. Но пустынные залы с детства знакомого музея уводили его мысли совсем в другие выси. Сам Дмитрий Николаевич только теперь начал осознавать, какой беспредел творят в стране чиновники. Ни один внешний враг не мог принести отечеству столько ущерба, как они. Причем за свои «труды» супостаты еще получали от казны вполне приличное жалование. Но жить по средствам господа в белых воротничках упрямо отказывались. Они воспринимали свои полномочия как право обогащаться за счет служебного кресла и тех, кто от них зависит и действительно пытается работать. Временами Гусеву даже казалось, что он, подобно бессмертному персонажу Сервантеса, вышел на бой с ветряными мельницами. Да и нужен ли он вообще со своим карающим мечом? Ведь родина, которой он отдал все свои силы, ради которой рисковал свободой и жизнью, столько раз его предавала. Гусев ничего не забыл. Он, как никто другой, понимал, что пережил разведчик Путин, когда родина бросила его в Германии с проломленной берлинской стеной и толпами разъяренных немцев. Уличные толпы пылали ненавистью к Штази и заодно к их русским коллегам.
Сегодня в Кремле у власти молодые интеллигентные ребята, им хочется помочь своим опытом, знанием жизни. Но хватит ли у них сил поднять эту тяжелую неповоротливую шестую часть суши, где воровать у государства, если уж и не модно, то, во всяком случае, не зазорно. Чиновника, пойманного за взятку, у нас считают не преступником, а неудачником. Не повезло мужику - берут-то все, а попался он один. Вот среди каких понятий приходится президенту строить новую страну. Гусев хочет помочь, но способно ли его подразделение навести порядок, пусть хоть на одном направлении, связанном с продуктами питания? А с другой стороны, нельзя же возвращаться в прошлое сталинских мракобесий, когда голодного крестьянина ссылали на каторжные работы за колосок пшеницы с колхозного поля?! Или без топора и тотальной слежки русский народ, как национальное образование, вообще не может существовать? Но это же бред! Столько светлых голов, столько талантов, столько отчаянных сердец, готовых ради свободы страны отдать жизнь. И как все это уживается в одном отечестве? «Умом Россию не понять» – старый разведчик ненавидел этот постулат поэта-дипломата, наблюдающего за таинственной родиной из Мюнхена. Пора уже поселиться в Кремле человеку, который поймет свою страну именно умом, а не каким-либо другим местом. Хотелось надеяться, что теперь такие люди появились. Но Дмитрий Николаевич не спешил обольщаться. Время покажет…

---

Вспомнив о времени, Гусев посмотрел на часы и быстрым пружинистым шагом устремился в свой кабинет. Рагозин и Павел его уже ждали.
- Ну, господа офицеры – надеюсь, вы успели поделиться друг с другом информацией?
Павел кивнул:
- Да, товарищ полковник. Рогозин сообщил мне о своей встрече с Яшей Соломончиком по кличке Винт.
- А теперь послушайте меня. – Гусев уселся за свой стол и вынул из ящика листок с компьютерной распечаткой: - Итак, убиенным директорам рынков Моркуеву и его коллеге Левану Самсония нашлись замены. Лишь вакансия молдаванина Михая пока свободна. Теперь о тех, кто занял места убитых. На должность Моркуева назначили Белоножко Федора Ильича, на место грузина - Панасенко Антона Матвеевича. Заметьте, оба из Днепропетровска. Из этого же города ведет свое древо и начальник ОБЭП Южно-Москворецкого округа, полковник Богдан Данилович Чуменко. Мало того, оба пришлых назначенца являются его дальней родней. Уж не доблестный ли страж порядка расчистил им доходные местечки? Рогозин, что ты об этом думаешь?
- Думаю, что надо начать разработку полковника Чуменко.
- Правильно думаешь, а заодно посмотреть и за прокурором округа. Без его попустительства начальник ОБЭП вел бы себя скромнее.
- Так точно товарищ полковник. Я бы хотел уяснить для себя еще один момент. Как отнестись к просьбе Яши по кличке Винт? Принимать Гвоздиковой его в качестве клиента, или воздержаться?
- Да его нам сам Господь Бог послал в помощь. Конечно, принимать. А тебе, Павел, сразу брать девушку под свою опеку – охрану, страховку и все, что положено, включая оплату труда. Утром я прогулялся к начальству и получил добро на Старой площади. Всю верхушку ОБЭП и окружной прокуратуры берем под постоянное наблюдение с использованием всех технических средств. Операцию начнем с завтрашнего утра. Условное название «Родня». Сегодня подумайте, как вам лучше организовать совместную работу. Завтра на это времени уже не будет. Руководить операцией назначаю подполковника Рогозина. Оперативное обеспечение за подполковником Рябининым. Свободны, господа офицеры.
Обсуждать детали, Анатолий Васильевич увел Павла к себе в кабинет.
Войдя в него, Рогозин посмотрен на спину компьютерного гения и решил нарушить его сосредоточенность:
- Наум, оторвись от монитора. Нам предстоит горячая работка, и ты основное внимание уделишь нашему делу.
- Как начальство скажет. – Уныло согласился Бирман и крутанул свое кресло в сторону двух подполковников. Без «мышки» в руках и экрана перед глазами он чувствовал себя рыбой, которую вынули из воды.

*******

Гвоздикова не успела войти в офис, как позвонил Вадик:
- Слушай, Виктория, я тут канаю мимо. Хотел бы подвалить к тебе на минутку. Небольшой базар есть.
- Приезжай, я на месте. – Согласилась Вика. Рогозин еще не дал ей ответа, как поступить с уголовниками, поэтому столь поспешный визит парня в ее планы не входил. Но и отказывать она не хотела. Чем-то Вадик ей был любопытен. Не пришло и трех минут, как он уже возник в парадном.
Вика сразу заметила, что посетитель не столь невозмутим, как обычно. У Вадика была манера держаться так, будто ему все до лампочки, и если он чего и желает, так это чтоб его не напрягали. А сегодня сам выглядел напряженным. Неловко присев в кресло, долго рассматривал свой кейс, зачем-то достал мобильник, снова засунул в карман. Вика предложила кофе. Посетитель отказался:
- Кофе не водка - зачем зря момон нагружать. Ты мне лучше скажи, что вы порешали тут? А то Винт меня заколебал. Ты сама пойми, вы эту кашу заварили, я вроде сбоку, но в ответе. Базар-то от меня пошел. Я же не фраер, за базар отвечать надо. – Тут он открыл кейс и на столе появился знакомый конверт с долларами: - Вот, Яша велел передать…
Вика возмущаться не стала. Попробовала объяснить:
- Вадик, ты не обижайся. Лучше войди в наше положение - говорили об одном, а ты заваливаешься с бандитом, и тот с ходу вываливает бабки?! А теперь ты. Мы живем не по вашим блатным правилам, а по законам государства. Надо все взвесить, чтобы не вляпаться с вами в какое-нибудь дерьмо. Я понятно излагаю?
- Понятно, только Винт не бандит, а мужик в законе. Мы сами бандюков не любим. И жмем, где можем, У нас свой уклад, а они беспредельщики.
- Слушай, Вадик, а тебе не надоело?
- Ты о чем?
- О твоем промысле. Ты же против людей, как волк.
- Я мокрыми делами не занимаюсь…
- Да я не об этом. Голова и руки есть, шел бы работать?
- Я - работать? – Растерялся уголовник: - Ты чего, деваха? Нам, бродягам, работать западло. И ты ужом в сторону не уползай. Скажи прямо, возьметесь подсобить Винту?
- Подожди… - Вика достала мобильник и позвонила Рогозину.
- Ты мне лучше дверь открой. Я возле твоего парадного. – Ответил подполковник, и тут же раздался сигнал домофона.
- У меня Вадик – Тихо сообщила Гвоздикова, впуская Рогозина в прихожую: - Сучит ножками, хочет, чтобы мы заказ Яши приняли. Опять валюту приволок.
- На ловца и зверь бежит. – Ухмыльнулся Анатолий Васильевич. Войдя в бюро, он сам протянул Вадику руку и улыбнулся:
- Пришел за друга просить?
- Я не проситель. Это вы просили, а теперь, когда я подставился, яйца крутите.
- Ничего мы не крутим. Просто не люблю, когда за глотку берут. Но вычислить, кто убил Арсена, постараемся. Пусть твой дружок приходит, и мы с ним подпишем договор.
- Вот это базар правильный. Когда ему нарисоваться?
- Да хоть сейчас.
Вадик тут же добыл из кармана пиджака мобильный и набрал номер.
- Винт, я у сыскарей. Они тебя ждут. – И убрав телефон, сообщил: - Он рядом, на Бронной. В момент приканает.
Прошло десять минут, затем двадцать. Прошло полчаса. Вика с Рогозиным переглянулись. Вадик выглядел невозмутимым, но и Гвоздикова, и подполковник прекрасно понимали - внутри парень напряжен. От Бронной до сыскного бюро пешком не больше десяти минут ходу, а Винт на машине. К тому же парень не слишком уважает правила дорожного движения, да и загораживать ему дорогу мало кто захочет. Получалось, он не торопится, выказывая своей задержкой явное неуважение «коллеге по цеху». Вадик достал мобильный и, пройдясь по кнопкам, впервые показался озадаченным:
- Не берет трубку. Падлой буду, здесь что-то не так… Пойду, прошвырнусь навстречу… - И направился к двери.
Вика пошла следом и, выпустив Вадика из бюро, вопросительно поглядела на Рогозина. Подполковник пожал плечами:
- Похоже, твой клиент прав. Что-то не стыкуется. Винт сам рвался сюда, передал через посредника деньги и затаился? Не вижу логики.
- Мне тоже кажется странным, что его до сих пор нет.
Рогозин собрался что-то сказать, но услышав барабанную дробь у себя в кармане, полез за мобильником. Эти позывные звучали только тогда, когда звонил Павел.
- Ты уже в курсе?
- Пока нет. - Ответил Рогозин, пытаясь понять, о чем идет речь.
- На Бронной, напротив синагоги обнаружен труп Яши Соломончика. Двадцать семь минут назад его застрелили в собственной машине. Полковник дал указание начать операцию «Родня» немедленно. Так что принимай командование на себя.
- Хорошо, Паша, начнем. - Ответил Анатолий Васильевич и, убрав телефон, обратился к Вике:
- Теперь ты снова на службе и под охраной государства.
- И что я должна делать?
- Понаблюдать за господином Хачатуровым.
- А кто это такой?
- Прокурор Южно-Москворецкого округа столицы - ответил Рогозин и, заметив в глазах девушки недоумение, добавил: - мы начинаем очень непростое дело, поэтому можешь сразу отказаться.
- А если не откажусь, что я буду за это иметь?
- Я же сказал - ты снова на службе государства. Значит, получишь зарплату.
- И это все?
- А чего бы ты еще хотела?
Вика посмотрела Рогозину прямо в глаза:
- Я бы хотела, чтобы ты, наконец, заметил, что рядом с тобой взрослая женщина, которая тебя любит.
Анатолий Васильевич напустил на себя строгость:
- Я не поклонник служебных романов - и неожиданно улыбнулся: - Давай сначала поработаем, а уж потом вернемся к теме моей наблюдательности.
- И я должна верить?
- Слово офицера. - Пообещал Рогозин и, услышав сигнал домофона, вздохнул с облегчением. Вадик ничего нового им сообщить уже не мог, но помешать Вике вводить подполковника в смущение был в состоянии.

*******

Всю обратную дорогу Катерина молчала. Когда ехали в аэропорт, она тоже с Сосновским почти не общалась. Говорила с дочерью, с братом мужа, а с ним нет. Но Андрей понимал - женщина отправляет дочку в Германию, и когда снова увидит ее, не знает. С братом Штромова, Валерием, ей тоже предстояло многое обсудить, ведь она доверяла ему ребенка. Но теперь они оба улетели, и она могла бы вместо того, чтобы молча смотреть в окно, сказать ему пару слов. Он же не ее водитель.
- Ты на меня, случайно, не обижена? - Спросил Андрей после двадцати минут пребывания в пробке.
- Нет, с чего ты взял?
- Значит, мне показалось.
- Тогда перекрестись… - И она снова отвернулась к окну. Потом ему послышалось, что она произнесла слово «никогда».
- Ты что-то мне сказала или мне послышалось?
- Тебе послышалось...
- Катя, почему ты не хочешь меня выслушать и делаешь все наоборот. Ты не уехала с дочкой в Болгарию и осталась в Москве. И Олег этого не хотел, и я тебе тоже не советую.
- Перестань лезть в мою жизнь. Я взрослая женщина, сама разберусь, что мне делать. А если будешь доставать, выйду из машины.
- Зачем ты, Катя? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь?
Она не ответила. Потом ему опять послышалось, будто она произнесла слово «никогда», но он не стал уточнять.

---

К вечеру Москва встала окончательно. Но если в другой день тупое прозябание на месте Сосновского могло вывести из себя, сегодня за пробки он благодарил Бога. Чтобы понять, почему, нужно много лет любить женщину, которая живет с другим, видеть ее только издали или мельком в доме этого другого, а потом оказаться рядом в одной машине, сознавая, что преград больше нет, потому что соперник мертв. И тем более обидно, когда тебе кажется - любимая уже твоя, а она молчит и не смотрит в твою сторону.
Пробки в Москве штука загадочная, если не сказать, мистическая. Они неизвестно как возникают, и столь же таинственно рассасываются. Иногда причина их возникновения связана с мелкой аварией или другим дорожным происшествием, а иногда не связана ни с чем. Так и в этот раз - поток тронулся, и через минуту, урча и обгоняя друг друга, стальной табун понесся прочь. А еще через десять минут Сосновский затормозил у подъезда Катерины.
- Если тебе тяжело дома одной, я бы не отказался от чая… - Намекнул он, открывая вдове дверцу.
- Перебьешься. - С откровенным раздражением отказала Катрина и скрылась в парадном своего дома.
Она не оглянулась, не махнула ему рукой. Просто ушла, словно его и не было. Поднялась к себе на лифте, вошла в квартиру, сбросила в прихожей туфли и прямиком направилась в кабинет покойного мужа. Усевшись за его стол, минут десять сидела неподвижно. Потом включила компьютер. Подождала, пока он загрузится, и открыла почту Штромова. Он разрешал ей это делать и при жизни, когда уезжал без ноутбука. Тогда она зачитывала ему письма по телефону. Уже два дня после похорон она его почту не просматривала. Покойнику писали много. Она насчитала десять новых писем. В основном по электронной почте общались со Штромовым его компаньоны по бизнесу. Они жили не только в Москве, поэтому не знали, что его больше нет. Одно такое письмо она открыла. Его прислал хозяин сети магазинов из Воронежа. Катерина прочла:
«Привет, Олег. Знаю, ты получил новую партию техники из Штатов. У нас в конце недели заселят престижный дом. Я готов толкнуть новоселам кое-что из нее. Оба можем неплохо наварить, только не тяни резину...» Дальше шло перечисление товаров, которые адресат желал «толкнуть» новоселам престижного дома. Катерина закрыла письмо и расплакалась. Она знала, что Олег каждый день читал и отсылал десятки подобных писем, хотя мечтал заниматься экономическим прогнозом рынка и терпеть не мог мелкооптовой торговли. Он уже готовился открыть аналитический отдел, но кризис все его планы нарушил.
Она вытерла глаза платком, изрядно его испачкав - слезы растопили тушь на ее ресницах и отпечатались на ткани платка. Бросив платок на стол, быстро просмотрела оставшуюся почту и уже хотела из нее выйти, когда заметила электронное послание Филиппова. Банкиру она симпатизировала и письмо его открыла. Когда Тимофей писал это письмо, Штромов был еще жив.
«Олег, я поговорил с Викой Гвоздиковой. Она не отказалась вести твое дело, но хочет сначала с тобой встретиться. Это очень талантливый молодой сыщик, и я настоятельно рекомендую воспользоваться ее возможностями. Вика способна докопаться до правды. Вот ее адрес и телефон».
Катерина перечитала письмо еще раз. Затем переписала себе в книжку координаты Гвоздиковой и выключила компьютер. Из кабинета прошла сразу в ванну, разделась и встала под душ. Она уже зарядилась мыслью, что завтра с утра найдет сыщицу, которую рекомендовал Филиппов, и поручит ей вычислить виновного в смерти мужа. От этой мысли сразу сделалось спокойнее. Покончив с купанием, завернулась в полотенце и двинула в спальню. Бросила полотенце на пол, забралась под одеяло и выключила свет. В полной темноте машинально потрогала постель рядом с собой и отдернула руку. Этот семейный жест, которым она проверяла присутствие в спальне мужа, напугал ее. Олег часто ложился в постель, когда она уже спала. Теперь проверять нечего. Его рядом уже никогда не будет. Она еще раз осознала весь ужас страшного слова «никогда». Пока человек жив, он уверен, что так будет вечно. Все мозгом понимают - смерть неизбежна, но никто в это верить не желает. В слове «никогда» присутствует автограф смерти. И когда это доходит до сознания, хочется выть. Катерина уже третью ночь не могла отделаться от ощущения, что Штромов рядом. Их последняя близость вызывала в ней шквал желаний и почти звериную тоску от наступившего одиночества. Она помнила каждое его объятие, каждый миг его страсти и своего ответного чувства. Она ощущала его сильные руки, сдавливающие ей грудь, тяжесть его тела, его жадность взять ее всю, без остатка. Она хотела снова дарить ему свою женскую красоту, радоваться его напору и сливаться с ним в одно целое. Она оставалась молодой, прекрасной и понимала, что множество мужчин не отказались бы разделить с ней ложе. Но ей в постели был нужен только он, ее Штромов. И тут, словно фейерверком в ночном небе, в сознании опять загоралось это злое слово «никогда» и ее вновь начинали душить слезы.

******

Деньги в России словно запретный плод - всем хочется его иметь, но мало кто знает, с чем его едят. На Западе богачей хватает, но те привыкли жить с деньгами в ладу, не ударяясь в пьянство, разврат или строительство опереточных замков. Наследный принц Монако после национальных торжеств снимает корону и горностаевую мантию, облачается в шорты и отправляется на яхте изучать морские глубины. Работает, как вол, ныряет с аквалангом, открывая новые виды рыб и растений и создает научные труды о жизни океана. И подобные мизантропы там не редкость.
Для наших богатеев такое поведение кажется диким. Они освоили баню, совмещая пар с платными девками, пьянством и отвратительным обжорством. Или кабацкое застолье, именуемое теперь «клубным», где нет парилки с бассейном, но те же платные девки и дорогая жратва плюс карты и рулетка. Но в «клубы» тянет господ помоложе, поскольку крики певцов и грохот ударных не позволяет солидным мужам рассказывать похабные анекдоты и произносить дурацкие тосты. Конечно, не все наши нувориши развлекаются столь примитивно. Кое-кто уже освоил горные лыжи, верховую езду или дикий туризм, где подвергают себя нешуточным опасностям в поисках оплаченного адреналина.
Но Богдан Данилович Чуменко утонченных утех для себя не искал. Стандартный набор плотских удовольствий его вполне устраивал. Поэтому для своего отдыха и дружеских общений он пользовал неподалеку от Кольцевой автодороги спортивный комплекс «Олимп» с тренажерным залом, баней и бассейном. Рядом с комплексом держал ресторан азербайджанец Алимов, который к начальнику окружного ОБЭП относился с большим почтением, и его официанты доставляли блюда полковнику и его друзьям прямо к парилке. Обычно Богдан Данилович расслаблялся во второй половине дня, начиная с обеденного перерыва. К семи он уже отправлялся домой, где вкушал семейный ужин с молодой женой и малолетним отпрыском. Но сегодня на работу даже не заехал. Да и остальные офицеры подразделения тоже. Чуменко их пригласил попариться, а заодно отметить благополучный финал операции по складу Симоняна. Вчера он завершил последнюю стадию этой операции, выгодно сбыв конфискованный товар через карманную фирму, и хотел порадовать своих помощников полагающейся им премией.
К десяти утра все уже были в сборе. Запаздывал только старший следователь прокуратуры округа Низенков, но и тот в начале одиннадцатого появился, как всегда вальяжен и моден. Чуменко, не дожидаясь, пока он разденется, нацедил следователю полстакана коньяка и поднял свой:
- Ну что, мужики, все прошло, как по маслу, значит первый блин испекся без брака. Предлагаю промочить за это горло. - И под одобрительные возгласы собравшихся, опустошил стакан. Низенков запутался в брючинах, но умудрился выпить тоже. - Савельев, неси сюда мой кейс, - приказал полковник своему заместителю, зажевывая коньяк куском буженины.
Тот выскочил в раздевалку и вернулся с чемоданчиком босса.
- Вот, Богдан Данилович.
Чуменко прикрыл интимные места махровой простыней, принял чемодан и, раскрыв его у себя на коленях, гордо оглядел компанию:
- Каждому по труду, орлы. Подходите и получите.
Повторять полковнику не пришлось. Через секунду офицеры создали небольшую очередь. При этом мужчины соблюдали субординацию и занимали места согласно званию. Погон на них не имелось, поскольку не было и одежд, но и в костюме Адама тут каждый знал свой шесток. В стороне остался лишь следователь прокуратуры, с которым Чуменко вел отдельную бухгалтерию. Остальные заинтересованно поглядывали на чемодан хозяина, гадая, сколько ему достанется. Очередь двигалась быстро. Полковник каждому выдавал конверт, на котором значилось лишь имя офицера. Покончив с официальной частью, Богдан Данилович снова произнес короткий тост и все выпили. После этого Чуменко и Низенков отправились париться.
- Вижу, ребята довольны, а ты, Богдан, какой-то кислый сегодня? - Заметил следователь прокуратуры, забираясь на лавку.
- А с какого хрена мне радоваться? - Проворчал полковник, плеснув из ковшика. Шквал жара не дал продолжиться беседе. Когда пар осел, Богдан Данилович причину своего неудовольствия пояснил: - Понимаешь, Саня, этот гад Штромов пустил себе пулю в лоб, а я очень рассчитывал получить бабки. Пять лимонов нам бы не помешали. Даже если бы он принес меньше, все лучше, чем ничего.
- Слабак оказался. - Сделал вывод следователь прокуратуры.
- Я его не понял. Впечатление произвел нормальное. Не герой, конечно, но и не хлюпик. Что-то тут не так. Помог кто-то парню, уж поверь моему опыту.
- Предполагаешь, убийство?
- Хрен его знает? Возможно, не напрямую, но мысль о пуле ему явно кто-то подсказал. Теперь чего говорить, поезд ушел, а с ним и наши денежки.
Голос полковника заглушил громкий хохот за дверью.
Низенков хмыкнул:
- Разошлись ребята. Анекдоты травят…

---

- А чего им делать? Девок я сегодня не заказывал, чтоб не путать голый зад с яичницей. Не раздавать же бабки при шлюхах. Вот и веселятся, как умеют. Пусть отдохнут, они заработали.
Дверь в парную распахнулась. На пороге в клубах пара возник старлей Савельев:
- Товарищ полковник, можно к вам присоединиться.
- Давайте, орлы. Как говорится, в тесноте, не в обиде.
Через минуту парная заполнилась. Полковник снова подбросил ковшик на камни и спросил, чему милиционеры так смеялись. Ответил капитан Журбякин:
- Колька Матвеев развеселил. К себе в деревню с телкой ездил. Родителей прогнал к родственникам ночевать. А пока телку трахал, к ним в курятник лиса забралась, да всех кур подрала. Знает, падла рыжая, когда на дело выходить.
Матвеев подтвердил:
- Точно всех. Даже петуха не оставила. Вот бы вы, товарищ полковник, приехали к нам на охоту. Хорошо бы эту лисичку наказать.
Чуменко расхохотался:
- Дурак ты, Колька. Лиса молодец, с нее пример брать надо. Мы же сами по курятникам шаримся, да петушков, вроде Симоняна, щиплем - коллега, можно сказать. Чего же ее наказывать? - И спрыгнув с полки, направился к двери.
Через мгновенье раздался мощный всплеск в бассейне и удовлетворенный рев - Богдан Данилович охлаждал свое могучее тело. Охладившись, громко запел любимую песню «Трус не играет в хоккей». И следователь прокуратуры Низенков понял - настроение начальника ОБЭП Южно-Москворецкого округа столицы, испорченное поступком бизнесмена Штромова, приходит в норму.

******

Гвоздикова получила от Анатолия Васильевича адрес дачи Хачатурова, где окружной прокурор проживал все лето и откуда ездил на работу, и собиралась сегодня же выехать на место. Утром забежала в офис, чтобы взять маленький фото аппаратик, что получила от Рогозина еще в предыдущее расследование. Прокурор обитал на берегу водохранилища и Вика оделась соответственно - соломенная шляпка, открытый сарафан, матерчатая сумка. В этом наряде и заглянула в бюро. Проверив, не разрядилась ли батарейка фотоаппарата, села посмотреть электронную почту и уже собралась покинуть офис, когда в дверь позвонили. На вопрос «кто» из домофона взволнованный женский голос сообщил:
- Меня зовут Катерина Штромова и я по рекомендации Тимофея Андреевича Филиппова.
Прием клиентов сегодня в планы Гвоздиковой не входил, но услышав имя банкира, она дверь открыла.
- Здравствуйте, Катя. Если можно, постарайтесь изложить вашу проблему короче, поскольку сегодня у меня есть неотложные дела, и вы меня застали здесь чудом. - Попросила Вика, впуская женщину в кабинет и приглашая занять кресло. Сыщица прекрасно помнила разговор с Филипповым, который произошел на бульваре, но тогда речь шла о самом Штромове, а вовсе не о его супруге.
- Я постараюсь быть краткой, - пообещала посетительница, продолжая стоять у кресла, на которое ей указали.
- Катя, вы все же сядьте, а то мне неловко с вами разговаривать, - улыбнулась Гвоздикова. Улыбнулась натянуто, поскольку успела заглянуть молодой вдове в глаза. Столько ожесточения на красивом женском лице она наблюдала впервые. Штромова присела, хотя Вике показалось, что просьба хозяйки до ее сознания не дошла. Сначала Катерина заговорила едва слышно, и Гвоздиковой пришлось напрягать слух, чтобы услышать все сказанное. Но постепенно голос ее креп, и заканчивая свое повествование, она почти кричала.
Вика даже не умом, а своим женским сердечком ощутила всю боль и ненависть, что принесла посетительница в ее офис. Это было убитое горем, страдающее существо, сжигаемое желанием мести.
- Первым делом, вам надо успокоиться, - как можно мягче попросила сыщица.
- Я спокойна. Если вы думаете, что у меня проблемы с сознанием, вы плохой психолог. С головой у меня все в порядке. А нервы я стараюсь держать, но это не всегда удается. Простите меня, если можете.
- Прощение тут непричем. Но если я возьмусь расследовать обстоятельства смерти вашего мужа, нам вместе придется многое обдумать и оговорить. Вам предстоит припомнить такие мелочи, о которых вы, возможно, и не задумывались. И все это потребует от вас нервного напряжения. Готовы ли вы к этому?
- Можете во мне не сомневаться, - ответила Катя и добавила: - Для меня теперь это самое главное в жизни.
Вика посмотрела на часы. Ей бы уже полагалось подъезжать к даче прокурора, а она еще не вышла из офиса. Но и торопить Штромову она не хотела. Слишком уж тяжело переживала молодая вдова свое горе, хотя и старалась выглядеть спокойной. Но одно неосторожное слово могло стать причиной ее нервного срыва, и Вика это понимала.
- Скажите, Катя, а где находится склад товаров вашего мужа? - Спросила Гвоздикова.
- Этого я не знаю, но могу выяснить. Адвокат Олега, Сосновский, в курсе всех его дел, поскольку консультировал его как юрист.
- Я бы хотела с ним встретиться.
- Пожалуйста. Я попрошу Андрея к вам заехать. Но помощи от него вы не ждите. Сосновский Олега ненавидел.
- Ненавидел?! Почему? - Удивилась Гвоздикова.
- Потому, что любил меня. - Ответила Катерина ледяным тоном. Вика вспомнила рассказ банкира Филиппова, где тот намекнул на странный любовный треугольник в семье бизнесмена. Теперь ей стало многое понятно. Но расследование от этого только усложнялось. Катерина тем временем раскрыла свою сумочку и метала из нее на стол все содержимое.
- Что вы там ищете? - Спросила Гвоздикова.
Вдова протянула ей визитку:
- Вот то, что я искала. Возможно, вам это поможет.
- А что это?
- Посмотри сама. Я нашла ее в бумажнике мужа, уже после…
Вика взяла белый с золотым обрезом листочек картона и прочитала - «Тигран Иванович Хачатуров - главный прокурор Южно-Москворецкого округа».
- Вы знаете этого человека? - Спросила Катерина, заметив чрезмерный интерес Гвоздиковой к визитке.
- Пока нет, но надеюсь скоро познакомиться. - Ответила сыщица и поняла, что за дело Штромовой возьмется. О чем тут же и сообщила клиентке.

******

Валерьян Афанасьевич Лагутин на работу опаздывать не любил и требовал того же от подчиненных. И сегодня, как обычно, ровно в восемь утра вошел в проходную Управления.
- Полковник, да по вам часы проверять можно. - Услышал он и оглянулся.
- Рогозин!? Какими судьбами?
- Да вот, ехал мимо. Думаю, дай загляну, проверю, как поживает начальник убойного отдела. - Улыбнулся Анатолий Васильевич, пожимая Лагутину руку.
- До седины дожил, а врать не научился, - пристыдил Валерьян Афанасьевич визитера.
- А если серьезно, сперва пригласите в кабинет, а потом пытайте...
Лагутин заглянул в бюро пропусков и через пять минут Рогозин уже сидел в его кабинете.
- Выкладывай, зачем понадобился тайной государевой службе стареющий милиционер? - Поторопил хозяин кабинета, переворачивая страничку настольного календаря.
- Во-первых, разрешите передать вам привет от Дмитрия Николаевича.
- Спасибо. Как там старик поживает?
- Гусев в полной боевой форме.
- Приятно слышать. А что будет «во-вторых»?
- Во-вторых, будет просьба.
- Другого и не ждал. Давай конкретно?
- Вчера на Бронной подстрелили Яшу Соломончика по кличке Винт.
- С каких пор ведомство Гусева интересуется разборками уголовников? - Удивился Лагутин.
- Долго рассказывать. - Ответил Рогозин и жестом дал понять, что обсуждать подобную тему в кабинете полковника ему бы не хотелось.
- Что я могу сказать. Этим делом занялся капитан Березов, помнится, твой старый друг...
- Знаете поговорку – Господь, сбереги меня от таких друзей, а от врагов я сберегусь сам. - Усмехнулся подполковник.
- В нашем деле, Рогозин, кому кто нравится, особой роли не играет. Березов может наломать дров, а может и безнадежное дело раскрутить. А я по этому убийству знаю немного. Если честно, то и не очень вникал. Если все бандиты перестреляют друг друга, слез лить не стану - нам меньше работы.
- Эту банальную истину я понимаю. Но Соломончик мог для нас оказаться важным свидетелем, а его кто-то убрал. Вот в чем проблема.
- Тогда иди к капитану. Я прикажу ему зла не помнить и выдать тебе полную информацию.
- Спасибо, Валерьян Афанасьевич. Но это не все. Пару месяцев назад в Юго-Москворецком округе прошел отстрел директоров рынков. Троих в один день. Мне бы тоже хотелось ознакомиться с ходом следствия.
- Так эти дела окружной отдел и расследует.
- Знаю. Их ведет стажер из прокуратуры округа. Но его мне бы расспрашивать не хотелось, а вам по штату положено убойным делами всей Москвы интересоваться. Запросите, пожалуйста, только нас не упоминайте...
Лагутин пристально посмотрел в глаза посетителя:
- Что это вы там с Гусевым затеваете?
- Да если честно, то ничего, - улыбнулся Рогозин и снова дал понять, что говорить на эту тему в кабинете не хочет.

---

Лагутин понял и больше вопросов не задавал. Рогозин пробыл на Петровке до обеда и, откушав с Валерьяном Афанасьевичем в столовой Управления, здание покинул. В своей записной книжке Анатолий Васильевич имел все, зачем пришел к Лагутину. Информация, которую он добыл, ничего нового в себе не несла. Но в ней была ценность особого рода - следствие по делу директоров рынков велось совершенно формально. Следователь Мальцов не искал свидетелей, а просто указал их отсутствие. Если три человека убиты среди бела дня, чтобы никто этого не видел, верилось с трудом. И объяснить данное обстоятельство можно было только двумя причинами - либо их и не искали, либо те испугались давать показания. Рогозин вспомнил своего компьютерного гения, который привел слова Ленина об убийце немецкого посла Мирбаха в Петрограде - «Искать, искать тщательно, но не найти» и решил провести собственное расследование. Обработать все три убийство Анатолий Васильевич не мог - не хватало времени и людских ресурсов. Поэтому остановился на чеченце Арсене Моркуеве. Это было самое перспективное направление, поскольку именно убийство выходца из Чечни повлекло за собой гибель Яши Соломончика. У Рогозина не имелось четкого продуманного плана, и он решил работать на импровизации. Приехал на Кожевенную улицу, оставил машину за квартал от дома убитого и походкой бездельника обошел близлежащие дворы. Затем уселся на скамейку у соседнего от квартиры Моркуевых подъезда. Из дела он знал, что именно здесь произошло убийство. Арсен прогуливал своего кота, и преступник выстрелил ему в спину. Минут через двадцать на скамейку присели две пожилые тетки. Они катили по двору сумки на колесиках, притомились и решили отдохнуть. Беседа старух дала Рогозину возможность вступить в разговор. Тетки обсуждали дороговизну продуктов и подлость властей, заявлявших о замедлении инфляции. И Анатолий Васильевич поспешил заступиться за власть:
- Ты, мамаша, не права. Сахар, может, и подорожал на сорок процентов, зато уголек снизился на семь, и еще что-нибудь. А статистика приводит средние данные.
- А на кой ляд мне уголь?! - Живо откликнулась бабка: - Я печей не топлю, а сахарок каждый день кушаю. Вот и подумай, сынок, что для меня среднестатистическое?
Вторая тетка подругу горячо поддержала:
- Нам на топливо наплевать – батареи греют. А без хлебушка с молочком и яичек не прожить. Да и сахарка тоже.
- Вам не нужен, а деревенским сродственникам? Нельзя же только о себе думать. - Подначивал теток подполковник.
- У меня деревенский деверь в тюрьме сидит. Его за казенный счет греют. А у Прасковьи дочка на Украине. Та вообще, если бы не посылки из Москвы, с голоду бы пухла. А много ли с пенсии пошлешь?
- Так цены везде разные. В магазине дорого - идите на рынок. Сейчас можно выбирать. У вас же рынок недалеко? - Тянул в свою сторону Рогозин.
- С рынка и тащимся. А до дома не дотянули. Ноги уж не те - жаловалась Прасковья.
- А за что деверя посадили?
- Мента ударил, вот и сел. Приехал в город мужик, выпил, а тот ему полез карманы обчищать. Не выдержал, двинул. Скрутили, три года дали. А сами сущие бандиты. Вот на этом месте человека застрелили, кто вы думаете, сами менты.
- Верка, не распускай язык, а то и тебя посадят.
- Я женщин в тюрьму не сажаю. У меня работа другая.
- Какая, если не секрет? - тут же полюбопытствовала Прасковья.
- Смеяться будете.
Вера возмутилась:
- Зачем мы над человеком смеяться будем? Мы что, ведьмы какие? Говори, не бойся.
- Вообще-то я офицер в отставке. Но на пенсию не прожить. Вот стал породистых кошек разводить. Любители за них большие деньги платят. Не верите?
- Отчего же не верить. - Отозвалась Прасковья: - Вот наш чечен такого кота и держал. Кажись, целую тысячу долларов за него отвалил. Да убили сердешного.
- Кота?
- Да нет, чечена, что кота на веревке, как собачку водил.
- Это тот, что вы говорили?
Вера подтвердила:
- Как зайца застрелили поганцы. А должны сами убивец ловить.
- Что же вы своими глазами видели, как милиционер в этого чеченца стрелял?
- Мы не видели, да люди говорят.
- Люди много чего говорят...
- Зря не говорят. Вот дед Матвеич из этого подъезда, тот из окна видел. А он сам охотник, у него глаз зоркий.
- Мало ли чего старику покажется, - дожимал ситуацию Рогозин. Тетки наперебой стали защищать соседа. Особенно усердно заступалась за него Вера:
- Сам ты старик, - огрызнулась она на чужака: - Матвеич по десять километров с ружьем по лесу вышагивает. Молодые не угонятся. А ты - старик...
Анатолий Васильевич решил не доводить дело до скандала и поспешил ретироваться. Усевшись в машину, позвонил Бирману. Через пятнадцать минут компьютерный гений выдал ему имена всех жильцов подъезда. Под описание теток подходил Григорий Матвеевич Корольков. Дед жил один в двухкомнатной квартире на втором этаже. С такой высоты он действительно мог, если стоял у окна, четко наблюдать за преступлением. Корольков имел военное звание майора запаса, и Рогозин решил разговора не откладывать. Просидев минут пятнадцать в машине, в надежде, что бабки уже покатили свои сумки дальше, отправился к старику. Корольков открыл не сразу. Он заметил Рогозина, пока тот сидел на лавке, и долго выпытывал, зачем незваный гость пожаловал.
- Григорий Матвеевич, мне вовсе не обязательно заходить к вам в квартиру, но поговорить надо. Вы же военный, я тоже. - И Рогозин показал свой военный документ в глазок. После этого дверь распахнулась, и его пригласили войти. Поняв, зачем к нему явился подполковник в отставке, Григорий Матвеевич ушел в себя и от разговора ускользал. И только когда Рогозин дал слово офицера, что старика в качестве свидетеля никуда не потянут, рассказал все. Арсена застрелили из милицейской машины. Она долго стояла во дворе, после убийства уехала, а через пять минут вернулась. Те самые милиционеры и «обнаружили» труп чеченца. Номеров машины дед из окна видеть не мог, но заметил вмятину на крыше, прямо над головой водителя. В конце рассказа предупредил - если вызовут, все будет отрицать. Расстались они друзьями. Корольков даже выставил на стол пол-литра первача, но Анатолий Васильевич пить отказался. Ему еще предстояло вернуться на работу и доложить результаты беседы Гусеву. Павлу же он позвонил сразу, как вышел из квартиры старого охотника. Его сотрудникам предстояло срочно выявить милицейские жигули со вмятиной на крыше и выяснить, кто из милиционеров пользовал машину в день расстрела директоров рынка.

*******

Гвоздикова медленно брела босиком по берегу, с босоножками в одной руке и с зонтиком в другой. В пестром сарафане и под цветастым зонтом, она напоминала чеховских героинь дачного разлива. Виллу Хачатурова девушка заприметила давно, но наученная горьким опытом предыдущего расследования, когда ее слежка была замечена, держалась от объекта на почтительном расстоянии. В будний день на берегу водохранилища немноголюдно. Сыщица внимательно оглядела тех, кто был. Толстуха, что разлеглась на одеяле, разложив на них свои необъятные прелести, опасений у Гвоздиковой не вызвала. Мало того, что она явно не отличалась резвостью, так еще и была подслеповата - читала книгу в очках с толстыми стеклами-линзами. Для шпика это уже слишком. Двое парней, что играли в волейбол, поднимая тучи песка, выглядели куда подозрительней. Даже их лица Вике показались чем-то знакомы. Потом она вспомнила, что эти парни еще вчера топтались возле ее бюро, и поняла - это люди Рогозина. Значит, они охраняли ее и здесь. Делали это классно, поскольку никому не могло прийти в голову, что их волнует что-либо, кроме мяча. Помимо «спортсменов», солнечные ванны принимали еще несколько пожилых дам и влюбленная парочка. Голубки откровенно выказывали свои чувства, обнимаясь на резиновом матрасике. Вика никогда не могла понять, что заставляет ее сверстников демонстрировать лирические порывы посторонним. В человеческой жизни не так много интимных моментов, чтобы вываливать их на показ. Да и радости от подобных проявлений страсти весьма сомнительны. Все равно дальше объятий не пойдешь, а для чего себя зря распылять… Правда, такие парочки иногда милуются для отвода глаз, и Вика это учла. Поэтому, устраиваясь на песке, выбрала место, откуда влюбленные ее видеть не могли. Зато трехэтажный домина прокурора, а точнее, верхняя его часть, просматривались отменно. Потому что газон и низ дома скрывала глухая ограда. Она раскрыла журнал с модными нарядами, расположив его так, что ворота и подъезд к дому оставались в поле зрения и, листая страницы, поглядывала на объект.

---

Провалявшись около часа и не заметив никаких изменений ни в самом особняке, ни вокруг него, решила сделать еще кружок по берегу. Начав прогулку с другой стороны, обнаружила прекрасное место, словно созданное для решения ее задачи. У ржавого причала доживала век старая баржа, до которой еще не добрались охотники за металлоломом. Брюхом посудина давно сидела на дне, трюм затопило, но палуба оставалась гладкой и довольно чистой. Но самое главное, из рубки этой баржи хорошо просматривалось крыльцо и терраса виллы прокурора. Вика без труда вскарабкалась на палубу, прошлась по ней и поднялась в рубку. Если бы не стекло битых бутылок, здесь было бы даже уютно. Да и ржавая крыша часть пространства прятала в тень, а часть оставляла для загара. Радовало Вику и отсутствие отдыхающих рядом. Если не считать уже знакомых ей «спортсменов», что ненавязчиво переместили свою баталию поближе, никто ее покоя не тревожил. Что касается охранников, Вику они не напрягали, а крепыш блондин с непослушной шевелюрой даже вызывал у нее улыбку, которую приходилось сдерживать. Гвоздикова снова раскрыла журнал, но поглядеть еще раз на моды не успела. К воротам объекта подкатило Шевроле с милицейской символикой. После сигнала водителя, ворота раскрылись и машина закатила внутрь. Вскоре ожил и дом. На террасе появился полный лысоватый мужчина в плавках с густой растительностью на груди и руках, а с ним второй, в милицейской форме. Оба уселись в плетеные кресла. Довольно скоро молодка в переднике выкатила к ним тележку с напитками. О чем шел разговор, Вика слышать не могла, но догадалась, что хозяин предложил милиционеру раздеться, что тот и сделал. После чего два полуобнаженных мужика развалились в креслах. Брюхаты были оба, но гость выделялся наличием волос на голове и длинными трусами, прозванными в народе «семейными». Вика парочку сфотографировала, затем достала из сумки телефон и позвонила Рогозину.
- У нашего друга посетитель, - сообщила она подполковнику.
- Молодец, мы знаем. Вокруг дома охраны не заметила?
- Никого не вижу. Только двух парней с мячом но, мне кажется, о них ты сам знаешь.
- Умница, если тебя что-нибудь насторожит, тут же звони. Но на грузовик, что сейчас появится, не реагируй.
Не успела Гвоздикова убрать телефон, как возле прокурорского дома появился мусоровоз. Водитель остановил свой «экипаж» неподалеку от забора и побежал купаться. Через некоторое время из ворот вышел крепкий мужик в камуфляже, подошел к грузовику и заглянул в кабину. Никого там не обнаружив, вернулся назад. Вика успела сфотографировать и его, а так же еще несколько раз щелкнула обоих господ на террасе. Нажимая на кнопку, даже не поняла, что там происходит некоторое движение. Милиционер поднялся с кресла и что-то в прозрачном пакете передал хозяину. Хозяин бросил пакет рядом с собой на стол, а гость стоя выдул банку пива и начал одеваться. Вика снова позвонила Рогозину:
- Визитер закругляется.
Рогозин поблагодарил и отключился. Через мгновенье один из «волейболистов», натянул на себя майку и быстро ушел, а второй, с непослушной шевелюрой, лег загорать. Через несколько минут Шевроле с милицейской символикой выехала из ворот, а спустя еще некоторое время, позвонил Рогозин.
- Можешь отправляться домой и тут же вышли фото по электронке. Ты все сделала классно. Встретимся в твоем офисе сразу после семи.
Гвоздикова спрыгнула с баржи и, попросив крепыша- «спортсмена» приглядеть за сумкой и зонтиком, побежала в воду. Плавала долго, пока прохладная вода не остудила перегретое солнцем тело. Освежившись, поблагодарила парня за сохранность вещей и отправилась к машине. Старенькие жигули, что Анатолий Васильевич передал ей в пользование, сыщица оставила возле открытого кафе. Сарафан одела уже в салоне. Выезжая со стоянки, краем глаза отметила иномарку, что тронулась следом. За рулем сидел молодой парень с непослушной шевелюрой, в котором Гвоздикова без труда признала своего ненавязчивого телохранителя. На сей раз не выдержала и ему улыбнулась. В ответ крепыш два раза мигнул ей дальним светом фар. На трассе, по дороге к Москве, Вика в зеркальце заднего вида дважды замечала знакомую иномарку, но в контакт с ее водителем больше не вступала.

******

Подразделение ОБЭП Южно-Москворецкого округа находилось на перекрестке двух улиц - Паладина и Заводской в здании окружного отдела МВД. Павел поручил поиск машины возможных киллеров двум своим оперативникам и бригаде экспертов. Обнаружить казенный автомобиль, украшенный символикой ведомства со вмятиной на крыше, особого труда не составляло. Сложность задачи заключалась в том, чтобы сделать это незаметно, не возбуждая подозрений стражей порядка. Павел имел немного времени на подготовку операции, но решение нашел. В конце рабочего дня в проходную окружного отдела вошли трое мужчин. Один из них нес небольшой, но тяжелый ящик. Представившись дежурному работниками Главного ремонтно-строительного Управления столицы и предъявив соответствующие документы, они объяснили, что обязаны провести плановую проверку чердачных перекрытий здания. Дежурный доложил о визите строителей заместителю начальника отдела по хозяйственной части, майору Тарасову. Тот вышел к визитерам, проглядел их бумаги и приказал препроводить гостей на чердак. Что и было исполнено. Но «строителей» интересовали вовсе не чердачные перекрытия, а крыша. Двое из них выбрались на нее из чердачного окна и, направив приборы наблюдения на стоянку ведомственного транспорта, начали изучать крыши припаркованных там машин. Жигулей со вмятиной над сидением водителя на стоянке не было.
Но близился конец рабочего дня, и машины прибывали постоянно. Интересующий «ремонтников» автомобиль зарулил на стоянку в начале седьмого. Из него вышли двое милиционеров - капитан и младший лейтенант. Оба в момент выхода были сфотографированы, как и их транспортное средство. На стоянке они и распрощались. Капитан пересел в собственную иномарку, а лейтенант пешком направился к проходной. «Строители» передали снимки Науму Бирману и доложили о проделанной работе Павлу. Дальше действовать предстояло сотрудникам наружного наблюдения. К половине седьмого личности обоих были установлены. Капитана звали Геннадием Владимировичем Лапиковым, а младшего лейтенанта - Евгением Гавриловичем Сычевым. И оба служили в подразделении ОБЭП под началом полковника Богдана Даниловича Чуменко.

*******

Гусев встал и прошелся по кабинету:
- Кто был прав?
Рогозин развел руками:
- Если честно, я не мог себе представить, что наша родная милиция способна на такое. Ну, поборы на дорогах происходят не только у нас. Что такое стольник гаишнику за превышение скорости? Если разобраться, он же наказывает водителя за дело. А тут самый настоящий бандитизм в самом гнусном его проявлении. Неужели они стреляли в человека по приказу своего начальника?!
- Я в этом не сомневаюсь. Но доказать будет тяжко. Все свидетели поведут себя как твой Корольков. Даже еще трусливее. Старый вояка хоть без протокола тебе признался. Это поступок.
- Да, старик крепкий и мне поверил.
- Потому, что ты боевой разведчик. Рыбак рыбака видит издалека. Другому хрен бы сказал.
- Старушки помогли. Но не каждый раз такая везуха…
Гусев уселся за свой стол, побарабанил по нему пальцами и сказал словно в пространство:
- Со свидетелями трудно, но работать надо, - потом повернулся к Рогозину: - Что думаешь делать?
- Я уже кое-что делаю. Ребята Павла проверят все камеры наблюдения на Бронной. Соломончика застрелили там. Возможно, автомобиль с нашими милиционерам попал в объектив одной из них.
- Мысль хорошая. - Похвалил Гусев, - Но поиск исполнителей не главное. Нам нужно отследить цепочку - окружной прокурор, начальник ОБЭП и кто-то в администрации округа. Иначе своих директоров Чуменко так легко на рынки бы не посадил.
- Давайте прослушаем еще раз его беседу с Хачатуровым. - Предложил Рогозин.
Гусев поморщился:
- А чего ее слушать? Сплошные междометия и мат. Они там, конечно, что-то друг другу сказали, но не зная контекста их взаимоотношений, ни хрена не поймешь. Только зря мусорную машину задействовали.
- А я бы с этой записью еще поработал.
- Работай, если ни лень. Но успеха не жди.
Рогозин хотел ответить, но в дверь постучали и на пороге возник Наум Бирман. В руках компьютерный гений держал прозрачную папку со снимками.
- Разрешите, товарищ полковник?
- Ты уже вошел, так чего спрашивать? - Проворчал Дмитрий Николаевич.
- Извините, товарищ полковник, но тут приплыли фотки, и я подумал, вам это будет интересно.
- Выкладывай, раз принес. - Разрешил Гусев, убирая со стола чайник и свою кружку.
Бирман разложил на столешнице пять отпечатков. Это были снимки, сделанные Викой Гвоздиковой из рубки проржавевшей баржи. На одном все было понятно - два полуголых мужика на террасе роскошной виллы.
Рогозин взял его в руки:
- Легки на помине - окружной прокурор Хачатуров и наш полковник ОБЭП. А это что такое? - И Рогозин указал на другие снимки с расплывчатым изображением.
- Это пакетик, и совсем не простой. - Многозначительно пояснил Наум: - Рассмотрите его внимательно. Тут увеличение очень сильное, поэтому нечетко.
Гусев достал из кармана очки, нацепил на нос, долго разглядывал снимок. Затем снял очки и оглядел присутствующих:
- В этом пакете тысяч триста долларов.
- Думаю, тысяч на пятьдесят больше. - Возразил Наум. Только после их слов Рогозин тоже начал различать пачки зеленоватых купюр. Целлофан отсвечивал, и понять, что в пакете валюта, было непросто.
- А вот здесь, этот пакет в руке Чуменко, - взволнованно произнес Анатолий Васильевич, указывая на снимок, где с первого взгляда все казалось ясным.
- Полный фоторепортаж передачи взятки. - Подвел итог Дмитрий Николаевич: - Кто снял?
- Моя Вика, - не без гордости сообщил Рогозин.
Гусев потер руки:
- Ай да девка, ай да молодец. Это уже документ.

---

- Удача, за которой опытный сыскарь иногда ходит по году. А Гвоздикова получила в первый день. Так что, товарищ подполковник, с вас причитается, - намекнул Рогозину Наум Бирман.
- Это с нас всех Гвоздиковой причитается - поправил Гусев: - Очень толковая барышня. Я подумаю о зачислении ее в штат подразделения. А снимки срочно в лабораторию ФСБ. Пусть дадут официальное заключение.
Бирман поспешил выполнять приказ. А Гусев пожал Рогозину руку:
- Хорошо начал дело, Толя. Желаю и дальше в том же духе.
- Спасибо. Теперь и запись их беседы стала понятна. Послушаем еще раз?
- Вот теперь она и совсем без надобности. У нас есть документик покруче.
- Тогда я пойду еще поработаю…
Гусев посмотрел на заместителя с удивлением:
- Ты же своей Гвоздиковой обещал заехать к семи? А время уже без пятнадцати. Нехорошо заставлять барышню волноваться…
Рогозин посмотрел на часы и вскочил с кресла. Время в кабинете Гусева всегда летело незаметно, и Анатолий Васильевич забывал о его скоротечности.

*******

Катерина сидела возле включенного телевизора, но картинку на экране не видела. Плакать она больше не могла, но участвовать в том, что происходило вокруг, не могла тоже. Звонок в дверь она слышала, но с места не встала. Чрез минуту звонок повторился. Штромова поднялась и, глядя себе под ноги, пошла в прихожую. Не спрашивая, кто звонит, распахнула парадное. В дверях стоял Сосновский с огромным букетом белых роз.
- Что тебе, Андрей?
- Очень хотел тебя увидеть. Можно войти?
- Входи… - Она повернулась и, не обратив внимания на розы, молча пошла обратно. Сосновский закрыл дверь, снял в прихожей ботинки и с розами в руках двинулся за ней. Катя заняла у телевизора ту же позу, в которой сидела до его прихода.
- Тебе не понравились мои цветы?
- Что?
- Я спросил, почему тебе не понравились мои розы?
- Какие розы? Ах, эти... Отнеси их на кухню...
Он проследовал на кухню с букетом и обратил внимание, что раковина завалена немытой посудой, а холодильник открыт и возле него лужа воды. Пристроив розы на стол, вернулся в гостиную:
- Катя, жизнь все равно продолжается. Ты хоть что-нибудь ела?
- Пока не хочется.
- Но, так же нельзя. Ты подорвешь свое здоровье. Подумай о дочери.
- Отстань. Тебе какое дело?
- Не понимаешь?
- Ты зачем пришел?
- Хотел тебя проведать.
- А может, трахнуть?
- Ну, Катя… зачем ты так?!
- Уматывай. Я не хочу тебя видеть.
- Хорошо, я уйду. Но сначала выслушай меня.
- А что хорошего я могу от тебя услышать? Ты мне посоветуешь, как лучше тратить деньги Олега?
- Причем тут деньги?
- Притом. Вы все живете для денег. Чтобы жрать, трахать девок и изображать мачо. Один Олег был не такой. Вот вы его и убили.
- Катя, что с тобой? Его никто не убивал! Он сам ушел из жизни.
- И ты ему в этом помог.
- Я? Ты с ума сошла?!
- Как будто я не понимаю, чего ты добиваешься…
- Чего я добиваюсь?
- Меня ты добиваешься! - Закричала Катерина и, едва сдерживая рыдания, бросилась в спальню.
- Я тебя люблю! - Крикнул Сосновский ей вслед, постоял у телевизора, где показывали комиков, и медленно пошел к ней.
Катерина лежала на кровати, уткнувшись в подушку, и плечи ее вздрагивали. Андрей присел на краешек постели, начал гладить ей спину, говорить ласковые слова. Потом погасил свет и лег рядом.

******

Вика остановилась на пороге и взяла Рогозина за руку:
- Зачем тебе ехать в твою казенную квартиру? Оставайся у меня. - Сказала и покраснела. Рогозин тяжело вздохнул:
- Вика, не начинай... Мы же договорились, пока не закончим дело, о наших чувствах рассуждать не будем.
- Я не могу тебя понять?! Ты же знаешь, что твой сынок нашел мне замену и счастлив?! Что теперь тебя останавливает? Может быть, я тебе совсем не нравлюсь?
Они уже оговорили все вопросы. Вика поделилась с Анатолием Васильевичем своими соображениями о внезапно появившейся клиентке, и они вместе решили заняться делом вдовы Штромова. Рогозин тут же выяснил, что склад, где конфисковали товар, находится на территории Чуменко. Самоубийство бизнесмена могло неожиданно стать еще одним звеном в цепи преступлений доблестного полковника ОБЭП. И тут Вика снова со своими вопросами и предложениями. Он уже вознамерился прямо сказать, что относится к ней, как к дочери и раз и навсегда закрыть эту тему. Но потом подумал, что личные мотивы сейчас, когда они ведут такое сложное расследование, могут помешать делу, и решил разговор отложить. Но Вика об этом не догадывалась и требовала ясности:
- Ты мне не ответил?
- На что?
- На мой вопрос. Может быть, я тебе, действительно, совсем не нравлюсь, как женщина?
- Ты еще не женщина, а ребенок.
- Если я не женщина, кто же спал с твоим сыном?
Рогозин понял, что отложить беседу не удастся. Он вернулся в кабинет и уселся на диван.
- Хочешь поговорить, давай поговорим.
Вика тут же уселась рядом:
- Давай.
Рогозин обхватил ее голову, повернул к себе и посмотрел девушке в глаза:
- Ты славный человечек, Вика. Мне многое в тебе нравится. И я тебе очень благодарен за то, что ты меня поддержала в трудный момент моей жизни. Такое не забывается… Но жениться на тебе я не могу, а делать любовницей не имею права. Тебе по жизни не хватает отца, и я в твоем сердце занял его место. Ты сама не понимаешь этого до поры до времени. Такой дочерью я бы тоже гордился. И если у вас со Славой не срастется, ты еще встретишь парня, с которым тебе захочется создать семью. А мы с тобой останемся хорошими, добрыми друзьями. Поверь, такая дружба ничуть ни хуже иной любви.
Вика резко освободила свою голову из его рук и вскочила с дивана.
- Уходи, Толя. Я все поняла.
- Сейчас Вика ничего не поняла. Но она девочка умная и скоро поймет, - грустно улыбнулся Рогозин и пошел к двери. Гвоздикова провожать его не стала. Полковник догадывался - стоит ему закрыть за собой дверь, и она разревется. Но тянуть дальше с ответом, что он думает по поводу их отношений, считал недопустимым.
Ехать домой ему и вправду не хотелось, и он рванул в Баковку. Из полночной Москвы выехал быстро. Пролетел Кольцевую автодорогу, едва притормозив у поста дорожной службы, и через пятнадцать минут уже сигналил возле глухих ворот ведомственного особняка. Ворота бесшумно открылись, и он заехал на территорию. Возле крыльца тут же зажегся свет, и из дверей вышла Маша Седельникова.
- Здравствуйте, Анатолий Васильевич. Как хорошо, что вы приехали. А то сегодня я совсем одна. Конечно, если не считать охраны. Но у ребят свои заботы, у меня свои. Пойдемте, я проведу вас в вашу комнату.
- Спасибо, Маша, а Сережа уже спит?
- Доктор в Москве. Разве вы не знаете? Теперь его семья здесь, и он, когда нет клиентов, ночует в городе.
- И когда они приехали?
- Вчера утром.
- А где остановились?
- С жильем Дмитрий Николаевич помог. Есть хотите?
- Хочу.
- Тогда, пока устраивайтесь, а я что-нибудь нарою на кухне.
Рогозин поднялся в комнату, в которой провел неделю, и тут же вышел на балкон. Ночной пруд отражал мерцающими дорожками огоньки фонарей, что светили на другом его берегу, звонко, но монотонно кричали ночные кузнечики, и где-то вдалеке тихо играла музыка. Рогозин посмотрел на часы. Они показывали первый час ночи.
- На балконе прохладно. - Услышал он и оглянулся. На письменном столе стоял поднос с закусками, горела свеча и в ее свете поблескивали хрустальные бокалы.
- У меня сегодня день рождения. Давайте отметим, - предложила Маша и разлила в бокалы вино.
- Простите, Маша, а я без цветов и подарка…
- Вы же не знали. И потом, цветы я люблю всегда. Сможете исправиться. Присаживайтесь, вы же у себя дома.
Анатолий Васильевич поднял бокал:
- За последнее время я только здесь почувствовал уют домашнего очага. Это ваша заслуга. Счастья вам, Маша.
Именинница улыбнулась:
- А теперь закусывайте. Язык очень вкусный. Чудом сохранился. - Она смотрела, как он ест, с нежным любопытством. Так хозяйка смотрит на щенка, которого впервые кормит едой взрослой собаки.
- Маша, можно нескромный вопрос?
- Спрашивайте, если вам хочется.
- Почему вы в такой вечер одна?
- Мы с Ванькой поцапались, и я ушла. Думала, придет поздравить, паршивец. Не пришел, фасон держит. Ну и ладно. Господь мне вас послал. А вам меня.
Рогозин смутился. В интонации женщины прозвучало предложение. И словно подтверждая его догадку, Маша подошла к нему и крепко поцеловала в губы:
- Ты классный мужик, и нам будет хорошо, - и обняв его, повела к тахте.
Анатолий Васильевич давно не имел женщину. Яростное желание заполнило его целиком, он повалил ее, и начал целовать, расстегивая на ней блузку. Она помогла. Рогозин сжимал полноватое женственное тело и превращался в жадного зверя. И ей этот зверь нравился. Она не слишком отвечала на его страсть, но позволяла делать с собой все, что он захочет. И он делал. Отвалился, когда небо на Востоке просветлело, и несколько раз пропел петух. Его крик в этом ближайшем Подмосковье, звучал словно в театральной постановке. Но Рогозин петуха не слышал. Он уже спал. Проснулся, когда в окна во всю било солнце. В комнате никого не было, как не было и следов вчерашнего пира. Анатолий Васильевич встал и увидел на столе записку. Подошел и прочитал:
«Надеюсь на твою офицерскую честь. Если бы не Ванька, оженила бы тебя как миленького. А так, пусть это станет маленьким подарком на мое рождение. Прочитаешь и сожги. Ты же разведчик и умеешь хранить тайны». Рогозин достал зажигалку, поджег листок и с горящей бумажкой вышел на балкон. Когда записка наполовину сгорела, пустил ее вниз. Маленький факел подхватило ветром и понесло к пруду. Через несколько секунд прощальное послание Маши превратилось в пепел, осевший в траве.

---

В восемь утра в дверь постучала очкастая коридорная, и пригласила Рогозина к завтраку.
- А где наша хозяйка? - Спросил он, спускаясь в столовую.
- Мария Ивановна сдала смену и до вечера отдыхает дома. - Ответила девица и стрельнула в него близорукими глазами: - Вы к нам надолго?
- После завтрака и уеду.
- Жаль, а то у нас сегодня на обед блины с икрой. - Огорчилась дева, усаживая Рогозина за столик.
- Не переживай, как-нибудь, в другой раз. - Ответил он, принимаясь за овсянку. Кормили в этом маленьком санатории так же хорошо, как и раньше.
В половине десятого Рогозин медленно въезжал в Москву. Если вчера до своего странного ночлега он добирался за считанные минуты, сегодня дорога до работы отняла у него около двух часов. Но задержки в пути подполковника вовсе не раздражали. Давно на душе отставного офицера не было так хорошо и спокойно, как в это утро.

*******

Богдан Данилович Чуменко прибыл на службу раньше обычного. Полковник проснулся в шесть утра и больше заснуть не смог. Он помнил, что ему снилась какая-то гадость, но не мог припомнить какая. Поэтому встал, оделся, выпил стакан холодной ряженки из холодильника и поехал на работу. Усевшись за стол, вынул из ящика каталог с названиями фирм, что располагались на территории Южно-Москворецкого округа, и углубился в их изучение. Удачный наезд на склад Симоняна возбудил в нем азарт охотника, и наступала пора искать новую дичь.
- Товарищ полковник, разрешите войти?
Богдан Данилович оторвался от каталога и с некоторым удивлением оглядел младшего лейтенанта Сычева и капитана Лапикова. Оба замерли возле порога и смотрели на свои ботинки.
- А вам-то чего не спится, орлы? - спросил он подчиненных, жестом приглашая подойти поближе. Те приблизились к столу и замерли. Полковник ждал, что ему скажут, поглядывая то на одного, то на другого.
Первым заговорил капитан:
- Богдан Данилович, кажется, нас пасут...
- С чего вы взяли?
- Точно сказать не могу. Шкурой почувствовал, да и Женька тоже.
- Шкурой, говоришь? - Усмехнулся Чуменко: - Шкура мента должна такие вещи чувствовать.
- Не знаете, в службе собственной безопасности за нами чего-нибудь нет? - спросил лейтенант Сычев. Богдан Данилович отвечать не стал, сам спросил:
- И давно ваша шкура это заметила?
- Вчера вечером. - Ответил капитан: - Мы с Женькой в казино заехали, в картишки перекинуться. Мужик странный подсел. Мы его раньше там никогда не видели. Что-то он нам подозрительным показался... Все крутился рядом. На разговор наводил.
- Проверили бы документы. Вы власть.
- Мы же без формы. - Возразил шефу Лапиков: - Да и воще в казино кипеша поднимать не хотели. Там люди разные бывают. Наткнешься на какого-нибудь депутата, потом говна не оберешься.
- Где это казино находится?
- Аральская, десять.
- Кто хозяин?
- Руслан Мамедов.
- Ладно, орлы. Вы работайте, а я справки наведу. Но думаю, мандражируете зря.
Офицеры переглянулись:
- А вдруг свидетель отыскался? - выпалил Сычев.
Чуменко начинал злиться:
- А кто его отыскал? Я что ли? Сами же говорили, чисто сработали.
- Так и было, - заверил капитан Лапиков.
- Тогда нечего пену гнать. Свободны.
Оставшись один, полковник посмотрел на часы. Они показывали начало восьмого. В службу собственной безопасности звонить было рано. Да и стоило ли звонить? В этом подразделении у Чуменко работал свой человек. Случись что, сообщил бы немедленно. «Тут что-то другое, - подумал полковник - или у ребят очко сыграло, или контора». В службах ФСБ у Чуменко тоже работал знакомый, но с подобным вопросом Богдан Данилович обратиться к нему остерегался - как бы боком не вышло.
«Не зря поганый сон снился», - вспомнил полковник ночные видения, размышляя о визите подчиненных. Он давно проанализировал «операцию», связанную с директорами рынков. Начальника ОБЭП беспокоил только молдаванин. Тот умер в скорой помощи, по дороге в больницу. В каком состоянии раненый находился перед смертью, Богдану Даниловичу выяснить не удалось. Вдруг он, оставаясь в сознании, ляпнул, что в него стреляли из милицейской машины? Но такая возможность являлась настолько ничтожной, что брать ее в расчет не имело смысла. Да если и ляпнул - настоящих номеров машины все равно бы не назвал - киллеры в погонах вешали старые, снятые со списанного транспорта. Но все же сотая доля процента подобного оборота событий оставалась, и Чуменко решил проверить свои опасения. Гараж подразделения находился напротив здания, во дворе. Полковник запер кабинет и спустился вниз. Гаражом заведовал лейтенант Фомичев, который, к удивлению полковника, несмотря на раннее время, оказался на месте.
- Петро, ты здесь ночуешь? - Спросил он офицера.
- Бабку с дачи привез. Хотел без пробок, потому и рано, а потом прямо сюда.
- Что в нашем хозяйстве?
- А что тут может быть? Все как всегда - иномарки ходят, жигули ремонтируем.
- Это понятно. Будь моя воля, ни одной тачки автопрома у тебя в гараже бы не было. Скажи, проверками из городского управления не достают?
- Вроде в этом году поменьше. Вот в прошлом совсем заколебали - отчет по бензину требовали. Выговор за резину получил - менял слишком часто. А как на лысой нашим ребятам ездить? Им же бандюков догонять приходится.
- А последнее время никто из чужих не навещал? К машинам нашим интерес не проявляли?
- Нет, товарищ полковник, все тихо.
- Ну и хорошо. Ты моих ребят не обижай, следи за их транспортом.
- Не волнуйтесь. Ваши пацаны благодарить умеют, их механики в первую очередь обслужат. У вас даже жигули на ходу.
Богдан Данилович хмыкнул и отправился к себе. Ему в голову не приходило, что опасаться надо было не тех, кто интересовался двором и гаражным хозяйством, а тех, кого беспокоили чердачные перекрытия и крыша.

*******

Сосновский проснулся в спальне своего покойного друга и, не обнаружив Катерину рядом, одел брюки и вышел из спальни. Катя сидела с ногами в кресле гостиной и смотрела в стену. При появлении Сосновского не пошевелилась. Он подошел к ней, потянулся взять за руку. Она вскочила и забилась в угол:
- Не смей ко мне подходить! Я тебя ненавижу.
Он опешил:
- Катя, нам же было хорошо…
- Это тебе было хорошо. А я, идиотка, голову потеряла. Не нашла сил тебя, подонка, прогнать. Убирайся.
Лицо Андрея сделалось злым. Он шагнул к ней, кулаки его сжались.
- Ты дрянь! Я любил тебя всю жизнь, а ты…
Она бросилась бежать. Он за ней. Катерина домчалась до прихожей, успела распахнуть дверь на лестницу, но он схватил ее за шею и потянул назад. Она дико закричала.
- Что здесь происходит? - Спросил Рогозин, шагнув за порог. Сосновский выпустил женщину и направился прямо на незваного гостя:
- А тебе что здесь нужно?
- Я пришел побеседовать с госпожой Штромовой. - Ответил Рогозин.
- Как-нибудь в другой раз побеседуете, а теперь проваливай.
- А это мы сейчас выясним у хозяйки, - ответил Анатолий Васильевич, направляясь в квартиру.
Сосновский загородил ему дорогу. Подполковник оттолкнул его и вошел в гостиную. Катерина стояла, прижавшись спиной к стене. Лицо ее было бледное, как мел, и только под глазами лежали темные голубоватые круги.
- Не уходите, - тихо сказала она Рогозину.
- А я сказал, убирайтесь. - Закричал Сосновский и бросился на Рогозина.
Подполковник нанес Андрею один короткий удар, и тот рухнул на паркет. Не глядя в его сторону, Анатолий Васильевич подошел к женщине и заметил, как она дрожит всем телом.
- Успокойтесь, Екатерина Владимировна. Этот тип вас больше не обидит.
- Я хочу, чтобы он убрался отсюда совсем.
- Нет проблем. - Рогозин вернулся к лежащему адвокату, взял его за руку, и потянул в прихожую. Затем вытащил на лестничный пролет и захлопнул дверь.
- В вашей квартире его больше нет. Как я понимаю, этот господин и есть юрист вашего мужа?
- Да, это Сосновский. Откуда вы его знаете?
- Для начала давайте познакомимся. Меня зовут Анатолий Васильевич Рогозин. Я работаю вместе с частным детективом Викторией Николаевной Гвоздиковой и принимаю участие в расследовании причин смерти вашего мужа. О том, что этот граждан - адвокат Штромова, я догадался, поскольку Виктория Николаевна информацией о вашем деле со мной поделилась.
- Теперь я поняла, - едва слышна произнесла Катя, и на ее лице возникло нечто вроде улыбки.
- Вот и хорошо. Мне обязательно надо с вами поговорить.
- Если разрешите, я сначала умоюсь, и немного приведу себя в порядок.
- Нет проблем. Я подожду. - Ответил Рогозин и уселся в кресло. Через минуту в дверь позвонили. Анатолий Васильевич поднялся, вышел в прихожую и открыл дверь.
- Мне надо забрать пиджак. В нем документы. - Сказал Сосновский, глядя себе под ноги. Рогозин отметил лиловый кровоподтек на его скуле, но в квартиру не пустил:
- Подожди здесь. - Через минуту вынес пиджак, бросил его Сосновскому и, снова захлопнув дверь, вернулся в кресло.
- Простите, кофе не предлагаю. Поскольку не в состоянии заниматься бытом.
Анатолий Васильевич задумался и появление хозяйки прозевал. От неожиданности вскочил на ноги. Он едва признал ее. Катя немного подкрасила ресницы, припудрила носик и надела домашнее платье. В гостиной на него смотрела совершенно другая женщина. Следы пережитого стресса на ее лица сохранились, но весь облик изменился до неузнаваемости.
- Господи, да вы просто красавица! - Невольно вырвалось у Рогозина, и Катерина улыбнулась во второй раз. Но теперь ее улыбка выглядела куда естественнее.
- Вы присаживайтесь. - И Катя указала ему на кресло, которое он столь внезапно покинул.
- А вы?
- А я, с вашего разрешения, устроюсь на диванчике, - и она забралась на диван и обхватила руками коленки: - Что вы хотите от меня услышать?

---

- Я бы хотел знать, как вел себя ваш муж в последние дни. Я догадываюсь, вспоминать все это вам трудно. Но уж такая у нас работа - бередить раны.
Катерина на его замечание внимания не обратила. Анатолий Васильевич видел, что женщина собралась, и сейчас он услышит все, что она знает. Они проговорили около часа. Поняв, что вдова снова может довести себя до истерики, подполковник решил ее поддержать.
- Не терзайте себя, Катя. Знаете, вам в какой-то степени повезло. Вы прожили с мужем хоть и не очень много, но в обоюдной любви. Да и ушел он, чтобы сохранить для вас семейный очаг. А я прожил с женой долго, и она меня предала. И поверьте, для душевной памяти это куда хуже.
- Как это произошло? - Спросила Катерина, впервые переключившись со своего горя на беду другого человека.
- Когда-нибудь я вам обязательно это расскажу. А пока давайте вместе сделаем все, чтобы виновный в гибели вашего мужа получил по заслугам.
- Анатолий Васильевич, я не успела поговорить с вашей коллегой о финансовой стороне дела. Олег оставил мне достаточно денег, и я готова все до копейки потратить, чтобы открыть правду. Так что не думайте. Бесплатно работать вам не придется.
Рогозин посмотрел женщине в глаза:
- Катерина, я многого не могу вам сказать. Это касается моей работы. Но поверьте, так получилось, что обстоятельства гибели вашего мужа нас тоже интересуют. Поэтому денег мы не возьмем. Я вас только попрошу найти адреса и телефоны бизнесменов, которые хранили на том складе свои товары тоже.
- Я знаю хозяина склада. Его зовут Гарик Хоренович Симонян. И телефон этого человека я Виктории уже выдала. И если хотите, могу дать телефон американского партнера Олега, Григория Монтановича.
- Очень хочу.
- Одну минутку. - Катерина поднялась и быстро вышла. Вернулась с визиткой. Рогозин рассмотрел ее и убрал в бумажник:
- Вот и прекрасно. Теперь можем прощаться.
- Странно. - Произнесла Катерина и смутилась.
- Что странно? - Не понял Рогозин.
- Странно, но мне не хочется, чтобы вы уходили. И еще… я вдруг поняла, что ужасно хочу есть. Я сутки не ела. Забыла закрыть холодильник и все продукты пропали. Чувствуете, какая вонь в квартире? Только сейчас заметила.
Рогозин давно ощутил запах несвежих продуктов, но происходящее в доме такое поведение хозяйки объясняло.
- Я с удовольствием приглашу вас пообедать, но давайте сначала разберемся с холодильником. А то вам возвращаться сюда будет противно.
- Ой, это целое дело…
- А вы не утрудняйтесь. Я военный, и все умею. И на кухню не высовывайтесь, потому что я буду работать без брюк.
Катерина хотела возразить, но Рогозин проявил настойчивость. Через полчаса кухня сияла чистотой, а распахнутые окна проветрили квартиру. Покончив с уборкой, подполковник заглянул в гостиную:
- А полотенце у вас есть? Я бы ополоснул себя, поскольку теперь являюсь самым неряшливым предметом в вашем доме.
Катерина улыбнулась в третий раз за их встречу и вручила ему огромную махровую простыню.

******

После того как Рогозин дал понять Вике, что на роман с ним ей рассчитывать не стоит, девушка действительно два часа проплакала и так в слезах уснула в офисе. Утром за кофе мрачно размышляла, как она ему отомстит. Первое, что ей пришло в голову, это бросить все и уехать. Неважно куда, неважно зачем, главное подальше, в «дикую глушь», где нет ни телефона, ни Интернета. Туда, где ее никто не отыщет. Тогда Рогозин поймет, чего лишился, но будет поздно. С этой мыслью она прикончила кофе, но ехать сразу в эту самую «дикую глушь» ей почему-то вовсе не хотелось. Она стала придумывать оправдания. Первым и вполне серьезным поводом остаться в Москве являлась ее работа. Пока они не начали выяснять отношений, Анатолий Васильевич успел вручить ей конверт с зарплатой. Даже скорее не с зарплатой, а с авансом. А его нужно было еще отработать. Поэтому бежать в «глушь» она права не имела. Да и не могла, потому что дала слово носить кулон с встроенным микрофоном. А по нему определить, где она находится, Рогозин сможет тут же.
Все складывалось так, что уезжать ей нельзя. Но почему-то это обстоятельство Гвоздикову не огорчило, а даже скорее наоборот. Она облегченно вздохнула, подошла к окну и выглянула во двор. На скамейке, с газетой в руках, сидел крепыш с непослушной шевелюрой. Парень на окна офиса как бы не смотрел, но тем не менее ее увидел и подал знак - не поворачивая головы, поднял большой палец кверху. Вика прыснула и поспешила от окна отойти. Усевшись за стол, открыла рабочий блокнот, куда вписывала распорядок следующего дня, и прочитала - «Симонян».
Тут же вспомнила, что обещала Рогозину посетить близких арестованного директора склада и постараться выяснить о нем как можно больше. Гарик Хоренович проживал в собственном доме за городом. Чтобы не заплутать, Вика разложила на столе карту Подмосковья, и сообразив, как ехать, покинула офис. Прибор спутниковой системы навигации Рогозин ей выдал, но устанавливать его на стареньких Жигулях, Вике казалось чем-то неприличным.
Из центра выбралась на редкость быстро, да и Варшавское шоссе сегодня пробок не скопило. Только у некоторых перекрестков пройти светофор с первого раза не удавалось. Но для московского водителя такой режим движения чистый подарок. Поглядывая в зеркальце, Гвоздикова несколько раз замечала знакомую иномарку. Но крепыша с непослушной шевелюрой за рулем не обнаружила. Машину вел совсем другой парень. Выбравшись из Москвы, поднажала. Старенький Жигуль сотню шел легко, а быстрее Вика ездить не любила. Да и дядя Кирилл, водитель-профессионал экстра-класса, гонять больше ста ей не советовал. Кирилл Петрович за жизнь проехал столько, что мог десяток раз обогнуть земной шар и, по его мнению, сотня на трассе оптимальная скорость. Едешь быстрее, быстрее и устаешь.
После двадцатого километра Гвоздикова притормозила. Поселок Балково она посещала впервые и опасалась проскочить нужный поворот. Указатель заметила вовремя. Свернула на бетонку и через пять минут уже катила по центральной улице поселка. В конце ее уперлась в небольшой магазинчик, украшенный рекламой немецкого пива. Этот напиток Гвоздикова употребляла крайне редко, но реклама напомнила ей о жажде, что она испытывала в пути. Припарковав машину на маленькой асфальтированной площадке, зашла внутрь. Не заметив у прилавка никого кроме бабки с огромным пакетом, пристроилась за ней. Гвоздикова намеревалась приобрести бутылку минеральной, а заодно выяснить у продавщицы, где искать улицу Чапаева, поскольку пока она ей на глаза не попалась.
- Дочка, а ты спрашивай, чего тебе надо. Мы тут с Марфой языки чешем - будешь ждать, не дождешься, - посоветовала бабка и отодвинулась в сторону, давая Гвоздиковой место.
- Спасибо, бабушка. Мне только минеральной воды. Надолго вас не отвлеку.
Продавщица улыбнулась:
- Ты покупатель, тебе отвлекать по праву. А вот мне болтать в рабочее время права нет, да магазин пустой. Народ теперь не очень ходит - цены кусаются.
- Странно, а дома у вас богатые. Неужели при таких хоромах на продукты денег жалеют?
- Ой, дочка, хоромы-то бандиты строили еще в конце девяностых. Половины из них уж и в живых нету - перестреляли друг дружку. Все эти домины продаются, только покупателей нема. - И бабка тяжело вздохнула, будто торговала особняками она сама.
- Не скажи, Матрена Тихоновна, - возразила продавщица: - Богатые в поселке есть, но они в других магазинах отовариваются. Возьми хоть Трофимова Петьку, хоть армян с Чапаевской. Их бабы если и заглянут, то за спичками или солью. А продукты из Москвы прут.
Услышав про армян с Чапаевской, Вика насторожилась. Она надеялась уточнить адрес, а тут пошла информация поинтереснее.
- У вас и армяне живут? Не холодно им здесь? - Наивно поинтересовалась Гвоздикова.
Бабка чуть пакет не выронила:
- Скажешь, дочка - холодно! Их не только мороз, тюрьма не берет. Посадили Гарика, через три дня вышел, и как с гуся вода. Откупился жулик.
- Ну и молодец. Деньги есть, чего не откупиться? - Заступилась за армянина продавщица Марфа: - Гарик мужик добрый. Половина поселка наших алкашей к нему занимать ходят. Дает, хоть и не всегда возвращают. Таких, как Гарик, теперь мало. У Трофимовых, например, зимой снега не выпросишь.
- За что же такого доброго в тюрьму посадили? - Подначила баб Вика. Она и так уже узнала немало. Известие о том, что армянина выпустили, для нее стало полной неожиданностью.
- Склады у него, вот и попал после проверки к ним в лапы. Если человека подоить можно, менты всегда найдут к чему привязаться, - со знанием дела пояснила служительница прилавка: - Был бы сильно виноват, не вышел бы на волю так быстро. А там, кто его знает. Он мне не докладывает. Что люди треплют, то и я треплю... - И откупорив бутылку минеральной воды, протянула Гвоздиковой: - Пей, дочка, а то мы тебя совсем уболтали.
Вика вышла из магазина, так и не уточнив, как найти улицу Чапаева. Усевшись в машину, отпила несколько глотков из горлышка и позвонила Рогозину.
- Толя, у меня появилась информация, что Симонян уже на свободе. Я тут возле него, в поселке Балково и не знаю теперь, идти к нему или нет.
Подполковник удивился:
- На свободе, говоришь? Любопытно. Пожалуй, я сам его навещу. Так что возвращайся и жди связи.
- Хорошо, как скажешь. Я девушка дисциплинированная.
- Всегда знал, что ты умница. И молодец, что не злишься, - ответил Рогозин и отключился.
Вика открыла дверцу, поставила на асфальт недопитую бутылку, после чего дверцу захлопнула и поехала в Москву.

******

Компьютерный гений Наум Бирман отличался редким упрямством и фантастической работоспособностью. Помимо мышки и монитора, казалось, ничего его в жизни не занимало. Ему даже не звонили девушки, поскольку одного свидания хватало, чтобы понять - на прекрасный пол у него нет ни времени, ни сил.

---

Получив записи камер наблюдения чуть ли не со всей Бронной, Бирман просидел ночь и все утро, но милицейские Жигули нашел. Мало этого, за рулем хорошо просматривался лейтенант Сычев. Не очень четко, но достаточно для того, чтобы эксперты выдали свое заключение. Картинка могла стать большой удачей следствия, потому что в кадре имелись дата и время съемки. Машина засветилась на Бронной через три минуты после убийства Яши Соломончика. Это была косвенная, но очень серьезная улика. Бронная улица к Южно-Москворецкому округу отношения не имела, и что там делали офицеры окружного ОБЭП в свое рабочее время, им предстояло объяснить.
Полковник Гусев пожал Науму руку и погнал его спать, но Бирман отказался. Полковник вызвал к себе Анатолия Васильевича и Павла. Рогозину тоже было, что сказать полковнику - во-первых, хозяин склада Симонян отпущен на свободу. А во-вторых, товары Штромова появились в широкой продаже. Причем не в тех магазинах, где таможня реализует конфискованную контрабанду, а в самых обычных.
- Неплохо. Осталось выявить схему от склада до сбыта, и мы в дамках. Начинает вырисовываться большое полотно деятельности руководителя окружного ОБЭП, - удовлетворенно заметил Гусев и спросил Рогозина: - А как ты узнал?
- Позвонил его американскому партнеру и выяснил данные о последней партии, отправленной Штромову в Москву. А потом Наум прошелся по сайтам магазинов, торгующих бытовой техникой.
- Молодцы, оперативно, - похвалил Гусев.
Павел обычно эмоций не проявлял, но и он по-своему одобрил действия Рогозина:
- Да, товарищ полковник, похоже, мы теперь в курсе, как Чуменко делает бабки. Осталось схватить его за руку.
Гусев встал, прошелся по кабинету, затем снова уселся в кресло:
- По его финансовой схеме он сам идет к нам в руки, а вот доказать эпизоды заказных убийств будет сложнее. Исполнителей мы теперь знаем, но для суда улик пока мало. А судить милиционеров надо так, чтобы ни одного шанса выкрутиться у них не было. Иначе представляете, какой вой они поднимут?
- Дмитрий Николаевич, если Сычева и Лапикова арестуют, мой дед Корольков даст показания. Я вам обещаю, - заверил Рогозин: - Но пока они на свободе, даже говорить об этом с ним не буду.
Полковник не настаивал:
- И не разговаривай. Ты лучше скажи, что у тебя по самоубийце? Есть свет в конце туннеля?
- Надеюсь, после беседы с хозяином склада появится. А пока работаю.
Гусев внимательно поглядел на своего заместителя:
- С вдовой?
Рогозин покраснел, как школьник:
- Должен признаться, Дмитрий Николаевич, что женщина произвела на меня впечатление.
Гусев рассмеялся:
- Какие проблемы?! Закроем дело, женись. Ты же у нас один холостой. Пора с этим завязывать.
- Ну, об этом я не думал, - продолжал смущаться Анатолий Васильевич.
- И не надо. Сейчас тебе нужно думать, как посадить преступников. А потом задумайся об этом. Только смотри не упусти… Ладно, пошутили и будет. Давайте на этот раз без обидных промахов и без жертв. Полковник ОБЭП не мальчик. Поймет, что его обложили, неизвестно, как начнет огрызаться. Поэтому Гвоздикову охранять как английскую королеву.
- Охраняем. - Ответил Павел и тоже как-то странно заулыбался. Смутить Рябинина еще не мог никто.
Гусев не без удивления посмотрел на оперативника ФСБ:
- Ну-ка, выкладывай, что у тебя за проблемы с девушкой?
- Не у меня, товарищ, полковник. Вчера подошел ко мне капитан Зарядин и попросил снять его с дежурства по объекту. А его объект Виктория Николаевна Гвоздикова.
Гусев и Рогозин переглянулись и отреагировали в один голос:
- Почему?
- Объяснил личными мотивами. Гражданка Гвоздикова ему не безразлична и капитану трудно выдерживать с ней прописанную в инструкции служебную дистанцию.
- Интересно, что думает об этом сама гражданка Гвоздикова? - Усмехнулся Рогозин.
Павел пожал плечами:
- Со стороны объекта претензий не поступало.
В этот момент послышался барабанный бой, и Рогозин полез в карман за телефоном. Павел его остановил:
- Это мой, - и достал мобильник.
Пока тот выслушивал сообщение, Рогозин не смог скрыть улыбки. Такие позывные его трубка выдавала только в том случае, когда ему звонил Павел. Но не мог же тот ему звонить, находясь рядом? Теперь Анатолий Васильевич знал, что вся связь подполковника Рябинина с его сотрудниками тоже озвучена барабаном.
- Помогите с задержанием, - приказал Павел в трубку и отключил связь.
- Что-нибудь серьезное? - Спросил Гусев, поняв по выражению лица офицера, что информацию он принял горячую.
- Товарищ полковник, Сычев и Лапиков напились в стельку и открыли стрельбу в ресторане. Моя наружка запрашивает указаний. Я приказал вмешаться. Я неправ?
- Когда жизнь людей в опасности, по-другому и быть не может. Иначе грош нам всем цена. Где это происходит?
- В ресторане Речного вокзала. Разрешите, я лично проконтролирую ситуацию.
- Конечно, иди, Паша.
В кабинете было слышно, как Павел на ходу отдает команды.
Гусев и Рогозин минуту молчали. Каждый думал о чем-то своем. Заговорил полковник:
- Теперь эти подонки попадут в СИЗО и ты можешь готовить своего свидетеля.
- Сначала я бы хотел побеседовать с Симоняном. Мне почему-то кажется, что он способен сильно помочь в этом деле.
- Валяй, раз кажется.
- Хотел бы дождаться информации с Речного Вокзала.
- Иди к себе. Уверен, Бирман уже прилип к монитору и через камеры наружки следит за событиями в кабаке. И пусть мой монитор задействует тоже.
Полковник не ошибся. Бирман, действительно прилип к монитору, но картинка там к залу ресторана отношения не имела. На экране с бешеной скоростью менялся городской пейзаж. Рогозин сел в свое кресло на колесиках и подкатил к Бирману:
- Что ты там смотришь? На Речном вокзале стрельба, а ты играешься в машинки.
- Анатолий Васильевич, не мешайте. Они уже давно не стреляют. Выбежали из ресторана, сели в машину и теперь пытаются уйти. В зале один человек застрелен, трое ранены. Там сейчас появятся врачи. Хотите смотреть зал?
- Прости, Наум, я не понял. Смотри, что смотришь. Но картинка нечеткая.
- Они идут под двести по Ленинградскому проспекту. Какая может быть четкость?! - Буркнул Бирман.
- Понятно. Вопросов больше нет. Дай изображение на монитор полковника.
- Уже дал. - Отмахнулся Наум, манипулируя мышкой.
Изображение на экране начало прыгать. Рогозин возмутился:
- Что ты делаешь? И так плохо видно.
- Анатолий Васильевич, дайте работать. Преследование ведут две машины. Я пишу с двух камер. Потом смонтирую.
- Тебе бы кинопроизводство поднимать. - Вздохнул Рогозин и, чтобы не задавать больше нелепых вопросов, откатился к своему столику. Но долго не выдержал, снова подвинулся к экрану: - А это что?
- Преступники заехали на строительный объект и начали перестрелку с ребятами подполковника Рябинина. Ранен капитан Зарядин и один из преступников, кажется, Сычев… Вот его тащат.
Рогозин увидел на экране монитора, как двое бойцов в масках под руки волокут раненого милиционера вниз по лестнице. В этот момент Бирман подключился к другой камере и на экране возникли строительные конструкции из бетона и стали, а между ними перебежками метались маленькие человеческие фигурки. Но самое удивительное, что двигались они вниз головой.
- Наум, что там происходит?
- Откуда я знаю? Этот чудак на букву «м» положил камеру и ушел. Она и показывает дурь всякую. Хоть бы выключил.
- Ты сказал, Зарядин ранен? Так он же поставлен охранять Гвоздикову?
- Анатолий Васильевич, это вопрос не ко мне. Позвоните Рябинину.
Анатолий Васильевич позвонил:
- Паша, прости, что отрываю. Почему ранен Зарядин? Капитан же должен охранять Вику?
- Я же сказал, он попросил о переводе. Я его перевел. Кстати, мы сейчас взяли второго, но в нем три пули. Выживет или нет, не знаю. До связи.

*******

Вадик первый раз приехал без звонка, но Вика не удивилась. Она сегодня думала о парне, даже не о нем, а о пакете с долларами, что хранила в сейфе офиса. Поскольку заказчик мертв, эти деньги она намеревалась вернуть Вадику.
- Виктория, я пришел поговорить о бабках. - Словно читая мысли девушки, с порога заявил уголовник.
- Вадик, а чего о них говорить? Забирай.
- Погоди, Виктория, не гони волну. Дай мне сказать.
- Говори, я слушаю. Только сначала сядь. Не маячь посередине комнаты.
Вадик присел на кресло:
- Деваха, мы после похорон Винта сходняк устроили. Порешали так - не найдешь, кто его замочил, деньги в общак пойдут. Найдешь - ваши с твоим сыскарем. Месяц сроку. На том и разошлись.
- А я предлагаю по-другому. Ты деньги забираешь, мы работаем. Выполним заказ, расплатишься. Сумма там другая будет - мы же не грабим своих клиентов, а берем согласно затраченным часам и расходам.
- Ты чего-то не врубилась, Виктория. Я с тобой об этом базарить не могу. Как на сходняке порешали, так и будет, а иначе мне сукой быть.
- При чем тут это?
- По нашим понятиям получается так. Это же бабки Винта, и решать теперь, куда им плыть, сходняку. А я только смотрящий. Поняла?
- А если офис ограбят? Откуда я тебе такие деньги возьму?
Вадик сначала не понял, а потом рассмеялся:
- Виктория, взять бабки общака - это веревка. Ни один блатной или даже фраер залетный на это никогда не пойдет. Твой офис теперь надежней любого банка казенного. Врубилась? - Вадик встал, подошел к настенному календарю и поставил крестик ровно через тридцать дней: - А теперь покедова…
Поняв, что обсуждать дальше эту тему бесполезно, Вика проводила клиента и решила больше о его деньгах не думать. У нее сегодня было много других забот. Рогозин попросил ее объехать магазины бытовой техники и постараться выяснить, откуда к ним поступает товар Штромова. Она уже собралась уходить, как в дверь снова позвонили.

---

- Вика, это я, Катерина Штромова. Можно войти?
Гвоздикова открыла дверь и, предложив вдове кофе, усадила ее в кресло. Катя от кофе не отказалась, и выглядела она сегодня куда спокойнее и увереннее, чем в свой первый визит.
- Я пойду на нашу кухню. Можете подождать, а можете пойти со мной. Пока я сварю кофе, мы поговорим, - предложила Вика на выбор.
Штромова захотела на кухню. Пока сыщица колдовала с кофейником, вдова молча за ней наблюдала, потом спросила:
- Вика, скажи честно, ты его любишь?
Гвоздикова опешила:
- Кого?
- Твоего коллегу, Анатолия Васильевича?
- А это при чем? - Насторожилась Вика.
- Не хочешь не говори. Я так. Просто он настоящий. В такого трудно не влюбиться.
- А тебе-то что? Ты же мужа любила…
- Конечно, я не должна с тобой это обсуждать. Но знаешь, почему я спросила?
- Пока нет.
- Твой Анатолий меня очень поддержал. Он меня из мумии вернул в человека. Я подумала, вдруг ты ревнуешь. Мы же с ним совсем без этого, да и виделись всего три раза.
«Интересно, когда он успел второй и третий раз ее повидать?» - подумала Гвоздикова, но вслух произнесла другое:
- Неважно, Катя, люблю я его или нет. Важно, что он меня не любит. - И неожиданно для себя добавила: - Я сама дура. С его сыном спала. А для него это табу.
- А как это вышло? - Удивилась Штромова: - Ты спала с малолеткой?
- Почему? Мы со Славкой ровесники. Он тоже институт уже закончил. В Газпроме служит, много денег получает. А я его бросила.
- Почему?
- По кочану. Мы не договаривались, что ты будешь про меня расследование вести. Мы договаривались совсем о другом, - напомнила Вика.
- Я тебя чем-то задела?
- Нет, Катя, не задела. Мне теперь как-то полегче. Хочешь мою историю послушать?
- Хочу.
- Понимаешь, мне работать надо, - улыбнулась Вика, разливая кофе по чашкам: - Но, если честно, и самой выговориться хочется. А не с кем…
- За работу не переживай. Я тебе это время оплачу. - Предложила Штромова.
- Сразу видно - жена бизнесмена. Разве такие вещи оплачивают?!
- Прости, я не хотела тебя обидеть…
- Проехали. Знаешь, я в Рогозина влюбилась, когда мне было тринадцать. Мы жили в одном доме. Только, когда мне шесть лет исполнилось, родители в машине разбились и меня к себе дядя взял. Он меня и вырастил. А со Славой Рогозиным я дружила с пеленок. Нас вместе в колясках выгуливали, моя мама и тетя Лена. А потом детский сад, школа. Я три года от шоссе Энтузиастов в свою школу ездила, а уж потом перевелась. Уж очень дорога длинная. Но мы со Славой все равно дружили. Потом институт. Я в свою квартиру от дяди вернулась. Славка рядом. Сама понимаешь, как тут удержаться… и наша дружба закончилась постелью.
Катерина до этого места слушала молча. Но тут не выдержала:
- А как же Анатолий Васильевич? Сама сказала - с тринадцати лет. Что-то я не пойму…
- Я сама не пойму. Он для меня как сказочный рыцарь был. Карточки его с боевых действий у Славы воровала. Целый альбом собрала. Анатолий же герой, разведчик. На Кавказе орден получил и осколок мины. Его хирург едва спас. Он каждый день, много лет подряд, жизнью рисковал. Как в такого не влюбиться? Но любовь моя была как в детской сказке, несбыточная. Я же не предполагала, что тетя Лена, пока он служил на Дальнем Востоке, другого мужика в дом приведет. Да и как я могла такое предполагать? Он же все ей оставил, квартиру, деньги, все, что имел. Я предлагала помочь ему, как юрист, с разводом, - отказался. «Мужик с бабой делиться не должен. Все ее» - вот что он мне сказал. Живет теперь в казенной квартире, как сыч, а к ней не вернется. Он предательства никогда не простит.
- А она хочет?
- Еще как! Локти кусает. У меня чуть ли не в ногах валялась - мол, отдай мне мужа. Она думала, что у нас роман. Ты же тоже так подумала?
- Немудрено - ты молодая, красивая и такой мужик…
- Все так думают. А он мне дружбу предлагает. Славка уже себе другую бабу нашел. А он все равно - ты любила сына, ты мне как дочь - все та же песня. Вот и все наши отношения. Рогозин, как скала - чего решит, не сдвинешь… Только работаем вместе.
- Спасибо, Вика. А то я уже себя виноватой почувствовала.
- Не стоит, Штромова. Ты на меня не оглядывайся. Если у вас сладится - переживу. Мне все равно не светит. Хочешь еще кофе?
- Нет, спасибо.
- Тогда уходи. Правда, работать пора. Мне государство платит. А государство надо уважать.
Вика проводила женщину, и пока мыла на кухне чашки, удивлялась. Почему-то она не ревновала Рогозина к молодой вдове. Покончив с уборкой, заглянула в окно. Во дворе на скамейке сидел парень с газетой. Но это был не тот крепыш-телохранитель, а долговязый брюнет, с челкой на глаза. Вика вздохнула и стала собираться. Сегодня ей предстояло посетить семь магазинов бытовой техники и выяснить, через кого преступник в полковничьих погонах продает ворованные вещи.

*******

Богдан Данилович Чуменко уже три часа не выходил из своего кабинета и никого к себе не пускал. Сидел за столом бледный и не мигая смотрел на телефон. Он ждал звонка с Петровки, поэтому сам никому не звонил, опасаясь занимать номер. Свой человек из Управления сообщил ему, что два его офицера открыли стрельбу в ресторане, а при задержании не то убиты, не то ранены. Этот вопрос занимал Чуменко больше всего. Если удача на его стороне, они должны быть мертвы. И эту информацию он и ждал так напряженно. А если только ранены, из них могут вытащить показания на него. Эти оба, чтобы спасти свою шкуру, сдадут мать родную. В последнее время они еще и тряслись от страха, поэтому и напивались, как свиньи. А в таком состоянии человек ломается быстро.
Чуменко всегда понимал - пока исполнители живы, он держит Дамоклов меч у себя над головой, и проклинал себя, что не убрал их раньше. Никогда нельзя пускать дело на самотек. Этот «самотек» тебя же и подмоет. Но отделаться от двух подчиненных было не так просто. В его подразделении только один офицер, капитан Журбякин, мог пойти на такое. Но дав капитану команду убрать Сычева и Лапикова, полковник сам попадал от него в полную зависимость. Либо нужно было брать пистолет в руки и кончать их самому, либо нанимать уголовников. К такому шагу Чуменко пока готов не был. Не от жалости к подчиненным, а от трусости. Но теперь бояться было поздно. Все зависело от одного звонка с Петровки. И он раздался:
- Богдан, твои ребята оба в Боткинской. Один в реанимации, другой на операционном столе. Спасут или нет, неизвестно.
- Понял, Иван Матвеевич. Скажи, а почему в Боткинской, а не в Склифе?
- Точно не знаю. Думаю, потому что в пузо свинец пропал. А по животам мастера в Боткинской считаются лучшими.
Положив трубку, Богдан Данилович некоторое время просидел в раздумьях, затем вызвал к себе Журбякина. Капитан появился тут же.
- Вызывали, товарищ полковник?
- Присаживайся, Леша. Слышал, что наши орлы натворили?
- Весь отдел об этом гудит. Козлы…
- Да, подставили они нас, Леша.
- И что с ними? Живы?
- То-то и плохо. Ты меня понял? - И Чуменко пристально посмотрел в глаза капитана. Тот ухмыльнулся:
- Чего тут не понять? Я понятливый…
- Да, Леха. Не на зарплату живем - могут лишнего наболтать. Ими сразу собственная безопасность займется, а там мужики умеют язык развязать… Поможешь?
Журбякин почесал затылок:
- Они же в больнице. Их там охраняют.
- Но и ты не пальцем сделан…
- Чем меня делали, не видел. А шлепнуть своих не смогу. Все же наши ребята. Нет, Богдан Данилович, не возьмусь.
- Кишка тонка?
- Может и так, рука не поднимется.
- Это у тебя-то?
- У меня. Вы не думайте, я все понимаю. Я же не трепло. Найдете кого, на меня не оглядывайтесь, не заложу. Но сам я не сработаю.
- Ладно, иди.
- Извини, полковник.
- Чего там… - Проворчал Чуменко, но факт, что подчиненный перешел с ним на «ты», для себя отметил.
«Зря я с ним этот разговор затеял. Теперь сядет на шею», - подумал полковник, расхаживая по кабинету. Прикидывая, с кем из уголовников есть резон побеседовать, вспомнил убиенного Яшу Соломончика. Мысль показалась интересной. Полковник вынул из кармана мобильный, потому что звонить уголовному авторитету со служебного номера остерегся, и прошелся по кнопкам.
- Стас, ты?
- Я. Вот уж не ожидал услышать. Кажись, моя персона не по вашему ведомству.
- Стас, серьезный разговор есть. Подваливай к Алимову, шашлычок скушаем и побалакаем.
- Слушаюсь, товарищ начальник. Но сразу предупреждаю, сдавать никого не буду. Ты меня знаешь.
- Поэтому и звоню.
- Ладно, раньше десяти не успею.
- Время не терпит. Приезжай через час.
- У меня вертолета нет, а тачки в Москве стоят стройными рядами, как зеки на разводе.
- Постарайся.
- Постараюсь, раз начальство просит.
Убрав трубку в карман, Богдан Данилович облегченно вздохнул. «Талант не пропьешь», - подумал он о себе не без гордости. О том, что способность замышлять гадости талантом назвать трудно, полковнику в голову не пришло.

*******

- Что вы хотите от меня услышать, господин частный сыщик?
- Правду, - сказал Рогозин и посмотрел Симоняну в глаза.
Армянин отвернулся:
- Зачем вам эта правда?
- Я делаю свою работу. Она заключается в том, чтобы находить правду. Вот и все. А вам, уже далеко не мальчику, пора бы знать, что утопив другого человека, сам до берега не доплывешь.
- Не стыдите меня, господин частный сыщик. Когда у вас будет трое внуков, больная жена и еще двенадцать безработных родственников на родине, тогда мы бы с вами поговорили на равных. А так вам все равно меня не понять.
- Почему же? Ваши мотивы вполне понятны. Но в том случае, если вы действительно виноваты. А мне кажется, что на вашем складе криминала не было. Расскажите, к чему привязались проверяющие?
- Вы хотите, чтобы меня убили?

---

- С чего вы взяли?
- Если товарищ Чуменко арестует меня второй раз, я живым оттуда не выйду…
- Чуменко бандит в погонах. Это его место в тюрьме.
- Вот когда, господин частный сыщик, вы его туда посадите, я вам расскажу всю правду. А пока не мешайте мне работать.
- Ловлю вас на слове. И не только мне. Вы должны будете выступить на суде, как пострадавший.
- Сначала посадите его за решетку, а потом поговорим о деталях…
- Вы знаете, что Олег Штромов покончил с собой?
Армянин побледнел и стал внимательно рассматривать свои ногти. Ответил глухим упавшим голосом:
- Да, я слышал…
- И вы не догадываетесь, что причастны к его смерти?
Симонян вскочил с кресла и закричал, размахивая руками:
- Чего вы добиваетесь?! Вам надо, чтобы и я полез в петлю. Я и так уже три ночи глаз не сомкнул. Ну, убейте меня, если это воскресит Штромова! Да! Да! Да, я виноват! Я оговорил невиновного человека!!! Но мне грозили ножом под ребра, а я не герой.
- Успокойтесь, Гарик Хоренович. Никто не желает вам зла. Штромов мертв, и воскресить мы с вами его не можем, но восстановить его доброе имя обязаны.
Симонян плюхнулся в кресло и тихим безразличным голосом сказал:
- Можете записывать. Вы меня доконали.

Выруливая со склада, Рогозин позвонил Гусеву и доложил, что показания начальника склада у него в кейсе.
- Я уже их прослушал, так сказать, в прямом эфире.
- Бирман?
- Конечно. Куда вы направляетесь?
- Обещал вечером заехать к Катерине Штромовой.
- Вот это правильно. Жаль, что не могу передать ей привет. Но на свадьбе обязательно познакомлюсь.
- Дмитрий Николаевич, не надо.
- Очень даже надо. Завтра утром жду. Наметим план действий. Кажется, наш плод начинает дозревать.
- Слушаюсь, товарищ полковник.
Рогозин остановил машину у цветочного ларька, но выходить из нее не спешил. Цветы женщины любят, но, с другой стороны, ухаживать за вдовой, недавно пережившей гибель любимого мужа, не слишком тактично. А цветы, как ни крути, это хотя и достаточно безобидный, но все же знак лирического внимания.
Кавказец, торговавший букетами, верно истолковал задумчивость Рогозина и подошел к машине.
- У меня сегодня розы из Голландии, возьми, не пожалеешь.
Рогозин усмехнулся, но из машины вышел. Розы и вправду были хороши. Трудно понять, как удавалось сотрудникам цветочных фирм доставить их на столь большое расстояние и такими свежими.
- Давай пять штук, - решился Рогозин и, получив цветы, поспешил за руль. Пока ехал, все думал, не обидит ли он женщину своим подарком. Позвонив в дверь, спрятал розы за спину.
Но Катерина не обиделась, а только грустно улыбнулась:
- Мне Олег подарил розы в наш последний вечер. Проходите, я рада вас видеть.
Рогозин сразу обратил внимание, что в квартире идеальный порядок. Да и хозяйка выглядела обворожительно, хотя принимала его в простом домашнем платьице, и почти не накрасилась.
- Вы с каждым разом все хорошеете, - сказал Рогозин, стараясь побороть смущение.
- Потому, что вы возродили меня к жизни. И не только меня… - Он посмотрел на нее с удивлением. Она пояснила: - Мой холодильник тоже. Поэтому я могу предложить вам ужин. Если не возражаете, мы посидим на кухне?
- Московские кухни - это самое то.
- Тогда идите мыть руки. Кстати, ваше полотенце висит на сушилке. Желаете в душ, не стесняйтесь.
Когда он вышел из ванной, стол был уже накрыт и розы стояли в вазе. Рогозин уселся на табуретку, и отодвинул цветы так, чтобы видеть хозяйку:
- Катя, я все время думаю, не делаю ли я чего-то постыдного. Вы мне очень нравитесь, но в том положении…
Она перебила:
- Мне тоже с вами очень хорошо. Я не забыла мужа, но ваше присутствие помогает мне стать человеком. Я же гадина.
- Вы? - Рогозин никак не ожидал услышать такого признания.
- Да, я. Вы человек прямой и честный, и я не хочу с вами никаких недомолвок. Вы же сами застали здесь Сосновского. Не знаю, поняли вы или нет, но Андрей провел ночь в моей спальне. Я не нашла в себе сил его прогнать. Поэтому я гадина. А с вами совсем другое.
Рогозин помолчал, потом посмотрел ей в глаза:
- Я это сразу понял. Еще понял, что этот тип воспользовался вашим состоянием. А это уже подлость.
- Он меня любит пятнадцать лет. И крутился всегда рядом с Олегом тоже из-за меня. Видно, пожалела по-бабьи, а утром хотелось удавиться.
- Катя, вы свободная женщина и не должны отчитываться. И не мне измерять вашу нравственность. Но за честность я вам благодарен. И давайте больше не будем об этом. Расскажите мне лучше о себе.
- Вы ешьте, а то все остынет. Хотите выпить? У меня есть хорошее рейнское вино. Брат Олега живет в Германии и привез, когда приезжал на похороны.
- Почему бы нет?
Она подала Рогозину бутылку и штопор, он вытянул пробку и разлил вино в два бокала.
- За вас. За то, чтобы у вас больше в жизни горя не было. Такого на одну судьбу и так выше крыши.
Она пригубила и поставила бокал на стол.
- Вам Вика сказала, что я ее навестила?
- Нет.
- У вас замечательная помощница.
Рогозин усмехнулся:
- Скорее, это я ее помощник. Это она меня взяла на работу, когда я оказался без дела и крыши над головой. И потом, она профессиональный юрист, а я военный разведчик. Я многому у нее научился.
- Другого от вас и не услышишь. Вы не хотите знать, зачем я к ней зашла?
- Все, что связано с вами, интересно. А рассказывать или нет, решайте сами.
Она понюхала цветы, словно раздумывая, говорить или нет. И все же решилась:
- Я пришла к ней выяснить, не ранит ли ее сердечко ваше внимание ко мне… Я же не поняла ваших отношений до конца. И очень боялась навредить.
- И все выяснили.
- Да. Она очень прямая и честная девушка. А еще очень умная.
- Не спорю. Вику я полюбил, как близкого человека.
- Мне показалось, ей этого недостаточно. А вам?
- Для меня она ребенок. Спасибо за ужин. Мне пора.
- Вы еще появитесь?
- Если позовете.
- Считайте, что уже позвала. Мне без вас немного страшно.
- Вы боитесь Сосновского?
- Нет, его больше не боюсь. Я уже в форме. Боюсь, что опять накатит. Боюсь перестать быть человеком.
- И оставить открытым холодильник?
- Что-то вроде того.
- Тогда вам придется мне платить, как уборщице, - улыбнулся Рогозин, поднимаясь из-за стола.
- Брать с бедной вдовы деньги не благородно. Приходите завтра ужинать. Придете?
- Если работа позволит. Я не всегда завишу только от себя. - На пороге он посмотрел ей в глаза и взял ее за руку: - Я очень благодарен тебе, Катя.
- А я тебе. Вдруг это судьба?
- Мне бы хотелось на это надеяться, - ответил Рогозин и заставил себя шагнуть на лестницу.
Анатолию Васильевичу вовсе не светило ехать в казенную квартиру. Он бы с удовольствием пообщался с Чаурия в его загородной обители. Но там он мог встретить Машу Седельникову, поэтому отправился к себе. По дороге ему позвонил Гусев:
- Наружка Паши доложила, что ты сбежал от женщины. Это так?
- Нет, Дмитрий Николаевич, не сбежал. Просто не хочу пользоваться ее слабостью. Пусть придет в себя, и тогда я не буду столь скромен.
- Толя, ты нормальный мужик, но я звоню не за этим. Когда завтра поедешь на работу, захвати с собой Гвоздикову. Я решил оформлять ее в штат.
Рогозин даже притормозил:
- Вот это новость!
- Тебя она не радует?
- Почему? Наоборот.
- Вот и прекрасно. Завтра утром жду вас вместе.
Анатолий Васильевич развернул машину и поехал к Вике.

*******

Стас Косьянов по кличке Коса уже час сидел в ресторане, но пока четкого ответа Богдану Даниловичу не озвучил. Кличка у него была страшноватая, но подходила бандиту лишь отчасти. Косьянов замарал себя участием в расправах над заключенными в прескамерах, и повис у Чуменко на крючке. Воры, живущие по понятиям, тех, кто в сговоре с администрацией лагеря давили других заключенных, считали суками, и нередко пускали в расход. Стоило Чуменко открыть этот момент тюремной биографии Стаса, и того бы ждала расправа. Но на воле Косьянов зверем не был и особой смелостью не отличался. Конечно, завалить раненых ментов в больнице, риска не так много. Но менты есть менты, их лучше не трогать, потом головной боли не оберешься. Да и заявление полковника ОБЭП, что эти двое застрелили Винта по собственному желанию, звучало не слишком правдоподобно.
- Ну что, Стас, отомстишь за Соломончика или очко играет? - Наседал Богдан Данилович.
- Ты, начальник, на меня не дави. Я пока кручу в башке шариками.
У полковника начали сдавать нервы:
- Думаешь, падла!? И я тоже думаю. Завтра в Бутырку на допрос еду, и между делом скажу, кто ты есть. Пусть тогда твои братки с тобой разбираются.
Но Стас не испугался, а обозлился:
- Ты чего на меня наезжаешь, козел? Твои люди Винта убрали, а теперь ты к нам пришел? Уж не ты ли его и заказал? Лучше о своей шкуре репу чеши. Как бы тебе торпеду не подбросили, - Стас плюнул в свой стакан и быстро ушел из зала.
Такого конца беседы с уголовником полковник никак не ожидал, а тем более угрозы. «Торпедой» на лагерном жаргоне называли палача, который приводил в исполнение приговор воровских авторитетов. В другое время Чуменко бы и сам схватился за табельный пистолет. Но сейчас Богдан Данилович был уже не тот уверенный в себе начальник подразделения. Поэтому и дал обидчику уйти. Он залпом выпил четверть стакана водки и навис над столом с сигаретой в зубах. Искать выход надо было срочно, и он, напрягая все свои извилины, неожиданно вспомнил о родне.

******

---

Андрей Сосновский после того, как его вышвырнули из дома Катерины Штромовой, заперся в своей квартире и напился. Протрезвев, на улицу не выходил и на звонки не отвечал. Сколько времени он провел в столь удрученном состоянии, не помнил, и знать не желал. Сидел в кресле, смотрел в стену и томился от своей беспомощности. Мучил вопрос - откуда взялся этот незнакомый мужи? И почему Катя оставила его у себя, позволив выставить за дверь самого Сосновского? Ответа не находил. Этот тип ему раньше на глаза не попадался. Будь он из друзей или партнеров Штромова по бизнесу, Сосновский бы наверняка с ним тоже пересекся. Но встречать такого человека в окружении Штромова ему не довелось. Оставалась Катерина. Теоретически, она могла завести роман на стороне еще при жизни мужа. Но как тогда понимать ее влюбленные взгляды, бросаемые на супруга? Нет, любовников при жизни Олега Катерина не заводила. Тогда откуда взялся этот супермен?
Адвокат был унижен, оскорблен и раздавлен. Но Сосновский никогда не сдавался, не испробовав все возможные ходы, чтобы выправить ситуацию. За это качество его и ценили клиенты. Первым делом ему предстояло выяснить, кто этот самозванец и что связывает его с Катериной? Затем жестоко отомстить наглецу. Андрей понимал, что физически он слабее обидчика, и наказать его примитивным мужским способом, набив морду, ему не по силам. Впервые в его интеллигентной голове промелькнула мысль об оружии. Пистолетов и иных огнестрельных «игрушек» он никогда в доме не держал, поскольку был уверен - мозги куда более грозное оружие. Но сейчас, от жгучей обиды, пожалел, что вовремя не завел себе ствол. С каким удовольствием он своими руками всадил бы в наглеца пулю. Ревность и ярость, что царили в душе Сосновского, лишали его возможности мыслить здраво. Месть становилась пунктиком в его сознании и могла перерасти в манию. «Найду и прикончу» - твердил он про себя.
В прихожей раздался звонок. Андрей его слышал, но с кресла не поднялся. За первым последовали еще два продолжительных звонка. Затем звонки прекратились, и в наступившей тишине ясно послышалась возня с замком. Кто-то пытался открыть его парадную дверь. Несмотря на возможность предстоящего ограбления, Андрей с места так и не сдвинулся. Лишь отвернул голову от стены и мутноватым взглядом уставился в прихожую. Прошло несколько минут, и в арке, что соединяла холл и гостиную, возникла фигура.
«Ну и что он будет теперь делать? Попытается меня убить?» – без тени страха, словно речь шла не о нем, а о персонаже телевизионного сериала, подумал Сосновский.
- Ты почему к телефону не подходишь и дверь не открываешь? – Спросил незваный гость, шагнув в комнату. В голосе визитера послышался едва заметный акцент, выдающий нацмена.
- Настроения нет, – вяло ответил Андрей.
- В общем так, господин юрист. Быстро одевайся и топай за мной.
- Топать за тобой?! Я никуда не собираюсь, – не без раздражения ответил Андрей.
- Топать тебе надо к Расулу. Ты адвокат Штромова, а тот должен моему боссу три миллиона баксов. Штромов получал кредит в твоем и моем присутствии. Помнишь меня? Я Анвар.
Только теперь Сосновский вспомнил странного посетителя. Это был человек бизнесмена Самадаева, который перед покупкой большой партии товара ссудил Штромова деньгами. Покупкой того самого товара, что конфисковал окружной ОБЭП. От бесед на тему невозвращенного долга Олега адвокат попытался уклониться:
- Штромов мертв, а у меня таких денег никогда не водилось.
Но Анвара ответ не устроил:
- С тебя Расул денег пока не просит, – на слове «пока» кавказец сделал заметное ударение, - но ты должен помочь Расулу вернуть долг. Фирма Штромова существует, и ты, как ее юрист, обязан моему боссу помочь получить свои кровные. Расул ждет нас в кабинете. Не хочешь ехать сам, сейчас позвоню ребятам, что ждут внизу. Решай.
- Хорошо, я поговорю с Расулом. Но дайте мне полчаса, чтобы свинтиться, принять душ и одеться. Я сам приеду.
Анвар вынул из кармана трубку и что-то сказал в нее на своем языке. Затем спрятал телефон:
- Расул согласен подождать тебя час. У него еще есть дела в офисе. Но смотри, не вздумай увильнуть. Из-под земли достанем, и тогда говорить будем по- другому.
- Я же сказал, – подтвердил свое обещание Сосновский, и Анвар исчез, словно растворился в воздухе.
Несмотря на вечернее время, центр Москвы встал. Сосновский опаздывал и поэтому нервничал. Он ехал к человеку, от которого зависела будущая жизнь Катерины Штромовой, женщины, которую Андрей любил и, хоть она его сейчас отвергла, все же надеялся добиться взаимности. Поэтому от встречи, что ему предстояла, в какой-то степени зависело и его будущее. Сосновский, надо отдать ему должное, готов был жениться на Катерине, останься она и без гроша в кармане. Но это в крайнем случае. Деньги еще никому не мешали, да и хорошая квартира тоже. В душе Андрея боролись два чувства: первое - его давняя любовь к Кате, второе – обида. Катерина обошлась с ним очень плохо, практически позволила незнакомому мужику выбросить его на лестницу. Обид Сосновский не прощал. Оттого, и сидя в пробке, продолжал раздумывать о мести. Но сейчас гнев и ненависть мешали сосредоточиться на главном. А в данный момент главным для него являлся предстоящий разговор с чеченцем. Он еще сам не понимал как, но нутром чувствовал - с помощью Расула можно и Катю заставить стать сговорчивее. Накануне самоубийства Олег признался, что боится кавказца больше, чем милиции, которая конфисковала его товар. Если сам Штромов опасался Самадаева, каково придется ей?
Расул Самадаев жмотом не слыл, но деньги считать умел, оттого и обладал солидным капиталом. Олег Штромов однажды помог Самадаеву совершить очень выгодную сделку, и когда обратился с просьбой о кредите, тот без разговоров выдал ему три миллиона долларов. Мало этого, помня доброе дело, Расул ссудил Штромова без процентов, но всего на месяц. Узнав о смерти бизнесмена, кредитор его по-человечески пожалел и даже послал с водителем шикарный венок на похороны.
Да, Самадаеву было искренне жаль Олега, но куда больше ему было жаль своих трех миллионов.
Сосновский это прекрасно понимал и заставил себя забыть об обиде и переключиться на деловой лад. Он имел общее представление о человеке, к которому ехал. Расул бандитом не был, но с членами кавказской групировки поддерживал добрые отношения. И при надобности мог обратиться к ним. А те уже заставят любого должника быстренько вернуть ему все, что одолжили, да еще с процентами за задержку.
«А что если они уже подключились? Начнут выпытывать, сколько денег Штромов оставил Катерине. Не скажет, станут бить», - размышляя подобным образом, Андрей за час все же до офиса кавказца добрался. Его сразу провели в кабинет. Кроме хозяина, Сосновский никого не увидел и вздохнул с облегчением. Расул поднялся из-за стола и пожал адвокату руку:
- Привет, Андрюша. Хорошо, что ты приехал. Догадываешься, о чем я хотел с тобой переговорить?
- Думаю, о кредите Штромова…
Чеченец улыбнулся:
- Человек умер, куда спешить? Надо дать время вдове пережить горе. С долгом успеем.
- Тогда не знаю, – признался Сосновский. Расул указал на кресло, дождался, пока посетитель в него усядется, и только после этого продолжил:
- Как я понимаю, ты остался без работы? Я хочу предложить тебе место юриста. Десять штук в месяц за те же услуги, что ты оказывал Штромову.
Сосновский растерялся:
- Но я пока еще числюсь в его фирме.
- Вот и хорошо, поработаешь сразу в двух компаниях. Тебе же деньги нужны? – Снова улыбнулся бизнесмен и открыл бар.
Увидев на письменном столе бутылку дорогого коньяка, Андрей вспомнил свои размышления в машине. Такого приема и такого предложения от Расула он никак не ожидал. Но на свете иногда случается нечто, чего мы вовсе не ждем. С адвокатом Андреем Сосновским именно так и произошло.

******

В этот же вечер виновник гибели Олега Штромова тоже не избежал московских пробок. Но полковник Чуменко преодолел их быстрее. На его машине имелся проблесковый маячок, и она была оборудована спецсигналами. Богдан Данилович ехал навещать родню. Новые директора двух рынков уже приступили к работе. Они сняли одну квартиру на двоих и вели общее хозяйство. Из ресторана, где начальнику ОБЭП так и не удалось договориться с уголовником, Богдан Данилович поехал к родственникам без звонка. В квартире застал обоих. Антон Панасенко смотрел сериал, а Федор Белоножко плескался под душем. Приходу своего благодетеля молодые люди искренне обрадовались. Пока Федор вытирался, Антон метал на стол все, что было в холодильнике. Покушать оба любили, и стол уже не вмещал закусок.
- Куда валите? Не свадьба, - поморщился полковник, но ножку курицы отломил. Шашлыка он у Алимова съел немного, отвлекала беседа. Теперь жевал нежное куриное мясо и думал, как начать разговор. И решил не церемониться: - Орлы, дело есть.
- Дядя Богдан, только свистни, мы для тебя любое дело сробим, - горячо откликнулся Панасенко.
- Если мне память не отказывает, вы в спецвойсках служили?
- Да, служили. Целое обучение прошли, - поддержал его Белоножко.
- И стрелять умеете?
- Федька с двух рук. Я похуже. Но тоже с десяти шагов туза продырявлю. Это если из пистолета. А из винтовки и за триста метров в глаз попаду.
- Ну вот и проявите свое мастерство, - и полковник поставил перед родственниками боевую задачу - добить двух раненых подчиненных.
Молодые люди немного растерялись. Но Чуменко дал понять - выживут раненые, всему конец. И родственникам придется сматываться из России. Этот довод подействовал. Федор созрел первым:
- Дядя Богдан, а оружие?
- Чего-чего, а стволов у меня навалом. Весь чулан забит. Выберете по руке и по вкусу.
Антона интересовал транспорт:
- А машину? Не ехать же на своих, личных?!

---

- Тачку найдем из угнанных. Есть такая на примете, - ответив на вопросы, Чуменко перешел к разработке деталей. Посоветовал молодым людям завтра днем проникнуть в новый корпус Боткинской больницы под видом родственников больных. Осмотреться там, выявить палату, где лежат раненые, запомнить, кто и как их охраняет и продумать план действий на ночь. Машину и оружие полковник им обещал выделить, а дальше сами.
Домой Богдан Данилович возвращался далеко за полночь. Настроение у него поднялось, и он даже начал насвистывать мелодию Пахмутовой «Трус не играет в хоккей», которую считал лучшей песней всех времен и народов. Если раньше его иногда обуревали сомнения, стоит ли отдавать столько души родне, то теперь он благодарил Бога за свою доброту к ним. Кто же поможет в трудную минуту, как не близкие и родные люди?

*******

Андрей Сосновский продолжал торчать или у себя дома, или у подъезда Штромовой. Хотя по логике вещей, должен был приступать к своим обязанностям на фирме Расула. Но тот, выдав новому юристу аванс, его не тревожил.
Адвокат продолжал думать только о Катерине. Он даже сам раньше не догадывался, какие бешеные страсти могут кипеть в его рациональном юридическом организме. Раньше он Катю к Штромову ревновал, но эта была глухая затаенная ревность, которая томила ему сердце, но не мутила разум. А возможность видеть любимую женщину хоть изредка наполняла его существование неким тайным смыслом. Но после ночи, проведенной с Катей, он было поверил в свое счастье. Пусть пока она его не любит, а просто терпит. Он сумеет найти в ее душе слабые места и заставит стать его полностью. Нужно только время. Да и ее утренний протест, не помешай Сосновскому этот мерзкий мужик, наверняка закончился бы примирением. Но тот все испортил.
Несколько раз Андрей приезжал к дому вдовы и часами торчал у подъезда, дожидаясь ее появления. Но самое страшное, что он затаил дикую злобу на обидчика и, продолжая вынашивать планы мести, приобрел газовый пистолет, которым намеревался компенсировать свою слабину. Однажды он обидчика увидел. Тот приехал на иномарке с букетом роз и скрылся в подъезде. Сосновский был уверен, что соперник останется у вдовы на ночь. Это соображение жгло ему внутренности, как ядовитое зелье. Теперь газовый пистолет казался ему игрушкой. Если не помешать этому типу прямо сейчас, он займет место в сердце Катерины, на которое рассчитывал сам Андрей. Уверенный, что Рогозин раньше утра квартиру не покинет, ревнивец помчался искать настоящее оружие. Но у его знакомых оказался только охотничий карабин. Придумав невероятную историю, будто его пригласили на кабанью охоту очень высокие и нужные люди и туда никак нельзя ехать без собственного ствола, выпросил карабин на время. Стрелять Сосновский умел и понимал - с пяти метров не промажет. А от машины до подъезда расстояние примерно такое. Коробку с патронами он у хозяина выкупил. Вернувшись обратно к дому Штромовой, просидел до утра, держа карабин на коленях. Утром, борясь со сном, понял, что стрелять не сможет. Слишком много народа на улице. Но все равно ждал. В десять из дома вышла Катя. Она вышла одна, с чемоданом в руке. Шагнула на улицу и подняла руку. Сосновский боролся с желанием газануть к ней и предложить свои услуги водителя. Но нужно было куда-то прятать оружие, поскольку объяснить его наличие и свое присутствие в этом месте было довольно сложно. Пока он раздумывал, Катя остановила частника. Сосновский поехал следом. Утренняя Москва не для любителей быстрой езды. В центре они ползли в час по чайной ложке. Особенно на Большой Никитской. Там Катерина на минуту вышла, а Сосновский бросить машину в пробке не мог. Но и частник с места не тронулся. Через несколько минут Катя в машину вернулась, и Андрей снова потащился за ними на черепашьей скорости. Садовое Кольцо тоже оставалось забитым, и по нему не разгонишься. Но когда выехали на Ленинградское шоссе, транспорт двинулся резвее. И чем дальше от центра, тем веселее, потому что в это время выезд из столицы куда свободнее, чем въезд в нее. Частник миновал кольцевую автодорогу и газанул в сторону Питера. Андрей едва поспевал за ним. Внезапно тот свернул вправо, и Андрей понял, что они едут к международному аэропорту. И частник действительно довез Катерину до его дверей. Оставить машину там было нельзя. Андрей вернулся на парковку, и не запирая свою иномарку, бросился к зданию аэровокзала. Кати там не было. В одной из секций заканчивалась регистрация. Он посмотрел на номер рейса, потом нашел его на табло с расписанием вылетов. Этот рейс выполнялся по маршруту Москва-Кельн. Время посадки на него подходило к концу. Андрей метнулся к указанному на табло сектору и увидел Катю. Она уже прошла пограничный контроль и прятала документы в сумочку. Андрей попытался приблизиться, но его остановили. Здесь пограничная зона, и без соответствующих документов в ней находиться запрещено. Он кивнул пограничнику, сообщившему эту информацию, и побрел назад к машине.
Почему Катя улетала в Германию, и куда делся этот мерзкий мужик, для него так и осталось загадкой. На другой день Сосновский вернул карабин хозяину и снова напился. Раньше адвокат больше одного бокала сухого вина себе не позволял, а тут вылакал половину бутылки «Смирнова», что сохранилось с его первого загула, когда Рогозин вышвырнул его за дверь.

******

Рогозин, как в первый день своего прилета в Москву, переночевал на диванчике в гостиной Гвоздиковой. Они вместе поужинали, и Рогозин рассказал девушке о предложении полковника Гусева зачислить ее в штат. Теперь уже скрывать от Вики о существовании подразделения не имело смысла, и он в общих чертах обрисовал ей круг задач, который оно решает. Вика отнеслась к его рассказу весьма серьезно. Новая работа ее живо интересовала, но и свое бюро закрывать было обидно. Анатолий Васильевич не мог решать за начальство, как поступить с сыскным агентством, но предположил, что поскольку это очень хорошее прикрытие, Дмитрий Николаевич пожелает его сохранить.
Утром они ехали вместе на машине Рогозина и по дороге почти не говорили. Вика иногда поглядывала в зеркальце заднего вида, стараясь обнаружить в потоке знакомую иномарку с телохранителями. Но этого ей не удалось, и она спросила Рогозина:
- Скажи, Толя, меня уже не охраняют?
- С чего ты взяла? Тебя будут страховать до конца операции. Да и меня тоже.
- С чего взяла… Парнишку одного подметила из ваших. Крепкий такой и волосы дыбом. Он меня однажды рассмешил. Подошла к окну, а он на скамейке с газетой. Меня вроде не видит, а большой палец кверху тянет. Так вот, больше он мне на глаза не попадается.
- Не хотел тебе говорить. Это капитан Саша Зарядин. Он ранен, и можно сказать, по причине влюбленности в тебя.
- Ты с ума сошел!? Я его не знаю. Видела пару раз, вот и все.
- Значит, он видел тебя чаще и влюбился. А чтобы не нарушать предписаний и не вступать с тобой в контакт - что ему не положено, попросил начальство о переводе на другой объект. Его перевели в службу наружного наблюдения. Возникла ситуация, при которой пришлось применять оружие. В перестрелке Зарядина ранило. Сейчас он в больнице.
- Ничего себе история, - тихо сказала Вика, и пока они ехали до места, сидела задумчивая. Выходя из машины, поинтересовалась: - А в какой он больнице?
- В госпитале Бурденко. Советую навестить.
- А это удобно?
- Странный вопрос… Человек, можно сказать, за свою любовь поплатился, а ты спрашиваешь?!
- А почему ты мне сразу не рассказал?
- Не имел права. Теперь можно. Ты же без пяти минут наша штатная сотрудница.
Когда они оба вошли в кабинет начальника подразделения, Гусев поднялся и поспешил навстречу. Пожав Вике руку, усадил ее в кресло и попросил Рогозина оставить их наедине. Что Анатолий Васильевич с удовольствием и сделал. Его интересовали записи прослушки, поскольку весь вчерашний день он провел а разъездах и Бирмана не видел. В своем кабинете застал и Павла.
- Сижу и жду начальство, - усмехнулся Рябинин, снимая наушники.
- Какое я тебе начальство? Мы оба подполковники.
- Руководишь операцией ты, оттого и начальство. Пока главный вводит Гвоздикову в курс дела, докладываю обстановку. В кабинет Гусева мы пойдем, когда ты определишь порядок действий.
- Я бы послушал записи, а уж потом решал.
- Времени много возьмет. А его нет. Я тебе в трех словах… Чуменко готовит покушение на Сычева и Лапикова. Его подчиненные и бандит, которых полковник хотел задействовать, отказались. Он уговорил родственников, тех, что поставил директорами рынков. Они уже едут в больницу, на «смотрины». Но милиционеров в больнице больше нет. Мы их оттуда перевели, а в палате лежат куклы - изображают раненых. При попытке покушения мы родственников возьмем, и можем брать Чуменко. Но решать тебе.
Рогозин задумался. Павел его не торопил, а уселся рядом с Бирманом и уставился в монитор. Сотрудники наружки вели автомобиль, в котором Белоножко и Панасенко двигались в сторону Боткинской больницы. С их камеры и шла картинка.
- Паша, а мы сможем разыграть спектакль? - Спросил Рогозин.
- Смотря какой…
- Какой, не знаю. Но в результате Чуменко должен быть уверен, что у него все в порядке. Его подчиненные на том свете и все хорошо.
- Зачем тебе это?
- Понимаешь, Симонян все рассказал. Схема у Чуменко простая. Его люди при обыске подбрасывают бланки подследственной компании, которая действительно попалась на криминале. Под предлогом преступных связей проводят конфискацию товара ни в чем не повинных фирм. Ордер подписывает прокурор Хачатуров, и у нас есть фото Гвоздиковой, как он за это принимает от Чуменко свою долю. Эпизоды с заказами убийств мы докажем, а игру с бланками - нет. Я предлагаю взять Чуменко с поличным при следующем наезде на очередной склад.
- Он может залечь на дно, а мы будем ждать?

---

- Если поверит в инсценировку, не заляжет. Гвоздикова проехалась по торговым точкам. Там ждут новой крупной поставки в конце месяца. Поставки с той фирмы, которая закупает у Чуменко конфискованный товар. Владеет этой фирмой сестра его жены. Вот я и предлагаю дождаться наезда на очередной склад.
- Если Гусев поддержит, будет тебе спектакль.
- Тогда пошли к начальству.
- Господа подполковники, не желаете посмотреть? У меня интересно, - предложил Бирман, не отрываясь от экрана. Рогозин с Павлом подсели к нему. Белоножко и Панасенко шагали но коридорам нового корпуса больницы. Не останавливаясь, миновали отделение интенсивной терапии, поднялись на следующий этаж, потоптались там и снова вышли на лестницу. О чем-то побеседовали и поднялись еще на один пролет. «Раненые» лежали в послеоперационном отделении. Возле палаты, где дежурил милиционер, молодые люди задержались, что-то спросили у него, и пошли дальше. Потом вернулись, и уже не задерживаясь, двинули на выход.
- Теперь придут ночью с пушками, - сказал Павел и широко зевнул.
- Не выспался? - посочувствовал Рогозин.
- Конечно, нет. А если Чуменко уговорил бы кого-то из исполнителей действовать с ходу? Тут не уснешь.
- Можно к вам? - Вика заглянула в дверь и нерешительно остановилась на пороге.
- Заходи, - улыбнулся Рогозин: - Ты теперь член команды и стучаться необязательно. Знакомься - подполковник Павел Георгиевич Рябинин и наш компьютерный гений Наум Бирман.
Вика с каждым поздоровалась за руку:
- А у вас здесь уютно. Никогда бы не подумала, что суровые мужчины-воины трудятся в столь домашней обстановке.
- Они, может, и воины, а я электронный червь, - возразил Бирман, с любопытством разглядывая Вику: - Знаете, а я по картинке представлял вас совсем другой.
- Лучше или хуже? - Не без кокетства попыталась выяснить Гвоздикова.
- В жизни вы красавица, а в мониторе зануда.
- Спасибо. Значит, права, что не стала учиться на актрису.
- Наверное.
- А я пришла к вам передать, что Дмитрий Николаевич ждет нас всех. Он меня уже ознакомил с операцией, и я хоть не буду хлопать ушами на вашем совещании.
- У вас такие милые ушки, не беда ими и похлопать, - мрачновато заметил Павел.
Рогозин посмотрел на него с удивлением, ничего не сказал, но догадался - особого доверия к коллегам женского пола Рябинин не испытывает. Вика на замечание Паши внимания не обратила, зато ей понравилось, что тот, распахнув дверь в кабинет Гусева, галантно пропустил ее вперед. Полковник поздравил мужчин с новой сотрудницей:
- Надеюсь, присутствие красивой молодой женщины вам послужит стимулом, - и, предложив всем сесть, обратился к Рогозину: - Итак, Толя, какие наши действия?
Рогозин повторил свои соображения по поводу инсценировки в Боткинской больнице. В результате до полковника Чуменко должна дойти информация о гибели Сычева и Лапикова.
Павел хотел ясности:
- Кукол «убить» нетрудно, что будем делать с «родственниками»?
Рогозин ответил:
- Они тоже погибли в перестрелке.
Гусев минуту раздумывал:
- Если выдать информацию в прессе, может получиться.
- А я в этом уверен. Надо пустить слух, что трупы киллеров опознать не удалось, но работа в этом направлении идет. Чуменко проситься на опознание, как вы понимаете, не станет, а будет тихо радоваться такому удобному для него исходу, - продолжал защищать свой план Рогозин.
Но Дмитрий Николаевич хотел выслушать и мнение остальных. Павел высказался коротко:
- Мое дело оперативная работа. Будет решение, организую балаган. Решать вам.
Полковник продолжал пытать подчиненных:
- А что думает об этом Виктория Николаевна?
- По моему опыту работы с подполковником Рогозиным, он почти всегда принимает верные решения. Кроме того, как юрист, должна заметить, привлечь к ответственности прокурора только на основании моих фотографий не удастся. А Хачатуров не последнее звено этой преступной цепи. Без него начальник ОБЭП никогда бы не осмелился вытворять подобное. Если нам повезет обнаружить подброс компромата и ордер на конфискацию товара, заранее подписанный прокурором, он наш с потрохами. Да и следователь прокуратуры Низенков тоже. И брать их надо всех вместе с поличным.
Гусев с доводами Вики согласился:
- Тогда будем считать план руководителя операции принятым. И хочу вам сообщить еще одну новость. Я пробил Панасенко и Белоножко по событиям на Северном Кавказе. Они виновны в гибели трех наших миротворцев и подлежат военному суду. Поэтому упускать их нельзя. Паша, прими это к сведению.
- Уже принял.
- И представь мне имена сотрудников прослушки, сделавших запись откровений этих поганцев. Я выпишу ребятам премию.
Павел кивнул:
- Могу идти готовить операцию по Боткинской?
- Иди, Паша. А вы вдвоем задержитесь – и, проводив спину Павла отсутствующим взглядом, обратился к Рогозину: - Виктория Николаевна теперь работает у нас в штате, но кабинета я ей выделять не хочу. С сегодняшнего дня все расходы по содержанию офиса сыскного бюро ложатся на государство. Это и будет ее рабочим местом. Легенда частного детектива и его помощника не меняются. Все ясно?
- Так точно, Дмитрий Николаевич.
- Теперь информация для вас, товарищ Гвоздикова. Анатолий Васильевич работает в подразделении в должности моего первого заместителя и становится с сегодняшнего дня вашим непосредственным начальником. Вы можете советоваться с ним, спорить, если найдете нужным, но приказы его обязаны исполнять неукоснительно.
- Я поняла.
- Тогда свободны.
Рогозин поднялся. Вика уходить не торопилась.
- Есть вопросы? - Поинтересовался Гусев у девушки.
- Я бы хотела навестить капитана Зарядина. Могу я это сделать?
- Мне кажется, обязаны. - Улыбнулся Гусев, достал из ящика стола листок бумаги и протянул ей.
- Что это?
- Номер палаты и фамилия врача. Передадите доктору от меня привет. Он меня знает.
Вика уехала, а Рогозин пошел в свой кабинет.
- Хотите послушать разговор двух подонков? - спросил Бирман, не снимая наушников.
- А что это?
- Господин Чуменко в гостях у господина Хачатурова.
- Спрашиваешь?!
Наум усмехнулся и вывел звук на помещение.

******

Тигран Иванович Хачатуров понимал красоту, если она несла в себе еще и товарную ценность. Это понимание и формировало его вкус с юности, поскольку рос будущий прокурор в доме подпольного цеховика. Его отец бумажные рубли старался по возможности быстро превращать в вечные ценности – золото и бриллианты. И мальчик с детства понял резон такого подхода, а с возрастом его только развил. По мнению окружного прокурора, красивая вещь не могла быть дешевой. И квартира его служила наглядным примером подобного мировоззрения. Все, что видел глаз армянина, имело высокую рыночную стоимость. Ручки на дверях ему точили из настоящей слоновой кости. Хрусталь люстры, если бы та, не приведи Господи, сорвалась с потолка, способен был завалить подвесками все двести метров жилой площади прокурора. Но люстра и ручки слоновой кости далеко не единственные аксессуары, способные поразить воображение обывателя. Зеркальные стекла в окна Хачатурову доставляли из Богемии. И творили их мастера высочайшего класса на заказ, поражаясь широте и размаху московского заказчика. Но чего не хватало в этом великолепии, так это чистого золота в местах общего пользования. И сегодня Тигран Иванович недостающее собирался восполнить. Краны и крючки для туалетной бумаги, полотенец и халатов уже были отлиты и отшлифованы до слепящего глаз блеска. И отлиты они, не из какого-либо сплава, а из чистого золота высочайшей пробы.
Тигран Иванович специально взял себе свободный день, чтобы лично проследить за монтажом драгоценных деталей. Во-первых, чтобы не ввести в искушение сантехника, задумай он отломить кусочек резьбы от золотого крана. А во-вторых, чтобы проследить за мастером, дабы тот не допустил какой ошибки. Но и этим хозяин не ограничился. Чтобы благородный метал в процессе монтажа сохранил вес и пробу, Хачатуров вызвал к себе в квартиру троих охранников из службы личной безопасности. Надо отдать должное чиновнику, телохранителей он оплачивал из собственного кошелька.
Откушав на завтрак лопстера, отловленного в аквариуме Смоленского гастронома, и запив его кофеем со сливками из молока буйволицы, Тигран Иванович посмотрел на часы. Они так же стоили не меньше новой иномарки и, помимо механизма, также состояли из чистого золота. Часы Хачатуров не покупал, но зная вкусы прокурора Южно-Москворецкого округа, подчиненные преподнесли их ему на пятидесятилетний юбилей. Стрелки часов показывали начало одиннадцатого, что говорило не только о быстротечности времени, но и об отсутствии пунктуальности в характере слесаря золотых дел. Сантехник обещал прибыть к десяти. Звали его Сурен Акопян. Хачатуров давал работу мастеру не только из сострадания к земляку, бежавшему с родины предков от безработицы. Причина заключалась в таланте мастера и его репутации кристально честного человека. Пользуясь ею, Акопян позволял себе вольности даже с такими клиентами, как окружной прокурор.
Но вот сигнал домофона предупредил хозяина квартиры о посетителе. Один из телохранителей, дежуривший у монитора камеры наблюдения, Хачатурова не обрадовал. Вместо долгожданного Сурена Акопяна у подъезда топтался полковник Чуменко, которого Тигран Иванович сегодня к себе не ждал. Как, кстати, и никого другого. Установку золотых кранов он понимал делом интимным и для посторонних глаз запретным. Уже потом, предлагая гостю помыть с дороги руки, любитель дорогой красоты с удовольствием позволил бы тому выразить свое восхищение. Но поскольку золото на краны Хачатуров покупал на деньги, в том числе, и Богдана Даниловича, в дом полковника впустили.
- Чего тебе на работе не сидится? - Вместо приветствия, строго спросил хозяин квартиры.

---

- Коньячку нальешь, поделюсь, - ответил посетитель, снимая туфли в прихожей. В голосе полковника Тиграну Ивановичу послышались жалобные нотки. Нагловатый хохол обычно изъяснялся вальяжнее. Но в присутствии охранника интересоваться причиной не стал. Наказав телохранителю вызвать его, как только появится слесарь, хозяин провел Богдана Даниловича в кабинет и усадил в кресло. Бар армянина находился от полковника на расстоянии вытянутой руки, и хозяин жестом разрешил гостю им воспользоваться. А сам уселся за стол и еще раз посмотрел на часы. Стрелки доползли до половины одиннадцатого.
- Скотина, - сказал Хачатуров.
Чуменко вздрогнул:
- Чего лаешься?
- Это я не тебе. Сантехник опаздывает, словно академик. - Хачатуров говорил по-русски совершенно чисто и лицом кавказкой национальности мог себя считать благодаря этому самому лицу. Если черные глазки-буравчики легко заслонить темными очками, то армянский нос не спрячешь. Но беда московских армян вовсе не в их национальности. Русские люди знают, что в Армении к нашим соотечественникам относятся с большим уважением, и русофобии там нет и в помине. Армяне наши настоящие друзья и заслуживают ответного гостеприимства. Но москвичи - слабые физиономисты, и отличить грузина от чечена, или осетина от армянина не могут. Поэтому стараниями бесноватого грузинского президента в Москве досталось и армянам, большинство которых, не в пример Хачатурову, честно и добросовестно зарабатывают свой хлеб. Жадность, подлость и желание хорошо да сладко жить за счет других – черты, не имеющее отношения к национальной принадлежности человека, и если любви все возрасты покорны, то вышеперечисленным качествам покорны представители всех племен и народов, населяющих матушку землю.
Хачатуров печальным взглядом отследил, как порция коньяка, присланная с далекой родины, исчезла в глотке Чуменко, и спросил:
- Что думаешь делать, брат?
- В каком смысле? - Не понял Чуменко.
- Он еще не знает?! В смысле дерьма твоих подчиненных. Кто стрелял в ресторане на Речном Вокзале? Ты что, Богдан, с луны свалился?! Теперь же от комиссий отбоя не будет. Моя жопа устанет тебя прикрывать. Как ты довел своих людей до такого позора?
- Я решу этот вопрос, - пообещал Богдан Данилович.
Но Хачатурова это не успокоило:
- Когда бы решил, тогда и приходил бы. А сейчас нечего светить нашу дружбу. У меня кристальная репутация в этом городе. И она тебе нужна не меньше, чем мне. Так давай вместе охранять мою репутацию.
- Тигран, я пришел посоветоваться.
- Советуйся, раз пришел. Но в говно не втягивай. Я и так с тобой переступил грань дозволенного, убедив Симоняна дать ложные показания. Тебе мало?
- Хватит на меня бочку катить! - Разозлился полковник: - Дерьмо как раз я беру на себя и уже в нем по шею. А вы, вместе со своим следователем, ходите в белых костюмчиках, и вам галушки в рот сами летят.
- Не ожидал, брат, от тебя такого услышать?! Я карьерой рискую. Сколько полковников в Москве, ты считал? Сотни, тысячи. А прокуроров посчитать пальцев на руках хватит.
- Может хватит?. Я пришел поговорить о складе Иргашева.
Хачатуров тут же успокоился и достал из бара второй стакан:
- О деле, брат, всегда поговорить полезно. Что там у Иргашева?
- Японская техника. Партия лимонов на тридцать. Мобильники последнего поколения, процессоры, ну и все остальное. Убежит влет. Но вот, стоит ли операцию проводить сейчас, не знаю. Уж очень вони много от кабака на Речном. Меня стыдить начнут - мол, не сумел коллектив воспитать…
- Стыдить, говоришь? У нас, армян, песенка была - Арарат большой гора, с Еревана видно. Ходит турка без штана, как ему не стыдно…
- Мне, Тигран, не до песенок.
- Да, стремно тебе, Богдан. Не знаю, что и сказать. Подожди, пока заглохнет. А с другой стороны, такой куш не каждый день подворачивается?
- Ордер подготовишь?
- Данные пришлешь, подготовлю. Но все равно, немного погоди. Пусть хоть пресса утихнет.
- Я же сказал - вопрос решу.
- Ну, тогда давай по пятьдесят грамм за все хорошее.
В дверь постучали.
- Чего тебе? - Спросил Хачатуров у охранника.
- Сурен спрашивает, большой кран в первом туалете или во втором ставить? Там раковины одинаковые.
- А когда Сурен пришел?
- Уже минут двадцать что-то крутит.
- Большой кран в ванную ставить надо. А два поменьше в раковины туалетов. Лучший мастер, а дурак. Подожди, я сейчас ему сам скажу. - И окружной прокурор, оставив гостя в кабинете, поспешил вразумлять сантехника. В конце концов, он из-за этих золотых кранов рискует карьерой и даже свободой. И теперь допустить, чтобы мастер перепутал их местами и нарушил, столь любезную сердцу хозяина красоту вместе с ее товарной стоимостью – нет, такое Хачатурову и в страшных снах не могло привидеться.

*******

Вика сидела возле кабинета заведующего отделением с пакетом на коленях и волновалась. Почему волновалась, сама не могла понять. Хирурга Красина она никогда раньше не знала, но профессия детектива подразумевает частые общения с незнакомыми людьми, и Гвоздикова к этому давно привыкла. Причина, по которой она его намеревалась беспокоить, тоже носила вполне заурядный характер - у врачей о здоровье их пациентов справляются постоянно. Все это девушка прекрасно понимала, но заглушить в себе внутреннее беспокойство не могла. Красин совещался в кабинете главного врача госпиталя, куда тот вызвал всех заведующих отделениями. Такие совещания здесь проходили еженедельно и длились недолго, о чем Вику предупредила дежурная сестра. Гвоздикова могла бы пройти в палату к Зарядину, не дожидаясь хирурга. Но Гусев просил передать тому привет, да ей самой хотелось выяснить, в каком состоянии находится раненый.
- Вы ко мне, девушка?
Вика вздрогнула и оглянулась. Перед ней стоял огромный мужик в белом халате и смотрел на нее сверху вниз из-под густых светлых бровей.
- Вы доктор Красин?
- Он самый. - Басом подтвердил эскулап.
- Тогда к вам.
- Ко мне, так заходите. - Он отомкнул ключом кабинет и впустил Гвоздикову: - Внимательно вас слушаю.
- Во-первых, разрешите вам передать привет от полковника Гусева.
- Дмитрия Николаевича? Как там старик?
- Полковник в прекрасной форме, и я служу под его началом.
- Вам, девушка, крупно повезло. Дмитрий Николаевич один из последних рыцарей нашего времени. Эволюция хама его не коснулась. А что во-вторых?
- Во-вторых, я бы хотела знать, как дела у Саши Зарядина.
- Капитан приходит а себя. Я три часа его штопал, потому что пуля прошла рядом с печенью настолько близко, что пришлось работать ювелирно. Однако пока все в норме. Надеюсь, дня через три начнет вставать. А вы его коллега или нечто большее?
- Я его коллега. Можно его навестить?
- Что у вас в пакете? - И Красин бесцеремонно выхватил у Вики пакет, поставил его на стол и начал там рыться: - Персики я конфискую, сам съем. Яблоки можно оставить, а клубнику тоже придется у вас отобрать. У него задета поджелудочная железа, а это уже серьезно. Все остальное можно нести больному. Он лежит в седьмой палате один. Поэтому, вперед.
Гвоздикова прошла до конца коридора и нерешительно остановилась. Затем набрала в легкие воздуха и постучала в дверь. Ответ прозвучал, но достаточно тихо, чтобы она поняла, какой. Вика открыла дверь и вошла. Зарядин лежал под капельницей и, увидев ее, дернулся вскочить.
- Не смей вставать! С ума сошел! - Крикнула Вика и бросилась к нему. Александр откинулся на подушку и блаженно улыбался:
- Пришла…
- Как видишь.
- Господи, как хорошо.
- Что хорошо?
- То, что ты пришла, - и он взял ее за руку.
- Ты, кажется, большой и глупый.
- Да, я дурак. Ну и что? Любой парень дурак, когда влюбится. Тут уж ничего не поделаешь, природный фактор.
Вика едва сдерживала улыбку. Ей было странно от ощущения, что с капитаном знакома много лет. И еще ее переполняло странное чувство, которого она раньше никогда не испытывала. Определить, что с нею происходит, она не могла. К этому смешному парню она испытывала и материнскую жалость, и удовлетворение, что он рядом и влюбленными взглядом смотрит на нее. И еще что-то, чего словами не объяснить.
- Рассказывай, - улыбнулась девушка, оставив ему свою руку.
- Чего тебе рассказать? Ты же сама все знаешь.
- Я про тебя ничего не знаю.
- Род мужской. Не женат, не судим, образование высшее. А больше ничего сказать не могу - работа такая.
- Знаю я твою работу. С сегодняшнего дня я тоже сотрудник подразделения полковника Гусева.
- Вот здорово! Тогда и рассказывать ничего не надо, сама понимаешь.
- Пока не очень.
- Слушай, меня в конце месяца выпишут, давай будем жениться.
- Ты, правда, глупый. Мы же друг друга совсем не знаем.
- Для этого времени хватит. А мне без тебя нельзя. Сразу что-то случается. Ты не отказывайся. Я не жадный. Пол умею мыть, картошку чистить. Я все умею, со мной не пропадешь.
- Ну, если картошку умеешь чистить, я подумаю.
- А чего тут думать? Скажешь «да» - за неделю поправлюсь. А скажешь «нет» - помру.
- Ты шантажист.
- Любящий шантажист. А это смягчающее вину обстоятельство.
Вика боролась с желанием потрепать его по непослушной шевелюре:
- Давай вот как поступим - поправишься, поговорим. А пока я тебе не отвечу ни да, ни нет. Идет?
- Хитришь?
- И не думаю. Но ты в мою жизнь ввалился, как кот из мешка. Дай опомниться. - И она вытянула свою руку из его рук и начала выкладывать из пакета фрукты: - Красин все это тебе передать разрешил, а персики с клубникой отобрал.
- Сам съест. Он всегда все съедает, что больным не положено. Зато денег не берет.
- Пусть ест. Не жалко. Он мне будущего мужа лечит.
Зарядин снова чуть не вскочил:
- Значит, согласна?!

---

- Не дергайся. Проверю, как полы моешь и картошку чистишь, тогда и скажу. - Строго пообещала Гвоздикова, с трудом сдерживаясь, чтоб не прыснуть: - Ну мне пора.
- Посиди еще.
- Не могу. Рабочий день проходит.
- Когда придешь?
- А надо?
- Ты чего? Конечно, надо. Я теперь минуты буду считать, не только часы.
Вика вздохнула:
- Тогда завтра. До каких вас тут навещать разрешено?
- Хоть до ночи. Но ты пораньше приходи, а то у меня рецидивы начнутся.
- Ладно, шантажист, приду. - Вика не выдержала и все-таки потрепала его по непослушной шевелюре.
Возвращаясь в офис, Гвоздикова поняла, в ее жизни что-то круто изменилась. Этот смешной парень, непонятно каким образом, за столь короткое время зацепил ее душу. Она не думала о замужестве и не отнеслась к его предложению руки и сердца как к чему-то серьезному. Она просто поняла, что Александр Зарядин вошел в ее жизнь и ей от этого хорошо.
В дверях сыскного бюро имелась щель для почты. Почтовый ящик находился внутри. Вика не каждый день в него заглядывала. Раз в месяц приходили счета, и с ними можно было не торопиться. Писем же ей не писали. Электронная почта давно заменила бумажную, а поздравительные открытки от дяди приходили на домашний адрес. Кирилл Петрович по старинной привычке посылал их племяннице перед каждым праздником. Но сегодня что-то ее остановило, и она в ящик заглянула. В нем лежал продолговатый конверт, какими пользуются, когда пишут за границу. Вика извлекла его и прочитала «Анатолию Васильевичу Рогозину лично». Ни марки, ни обратного адреса отправителя на конверте она не увидела. Из этого следовало, что корреспондент собственными руками опустил его в почтовую щель сыскного бюро. Вике очень хотелось заглянуть в конверт, но она пересилила свое любопытство и бросила конверт на письменный стол Рогозина.

******

Анатолий Васильевич тем временем сидел за другим своим рабочим столом в подразделении Гусева и размышлял об услышанном. Прослушка передавала разговор в квартире прокурора в реальном времени. Рогозин понимал - от исхода ночной операции зависит многое. Но проанализировав беседу Чуменко с Хачатуровым, еще раз убедился в своей правоте. Теперь он имел представление, где начальник ОБЭП готовит очередной удар. Склад Иргашева компьютерный гений вычислил за несколько минут. Он находился прямо возле окружной Автомагистрали на самом юге столицы. Там и нужно было готовить заключительную часть операции. А записи прослушки уличали прокурора Хачатурова в прямом соучастии в бандитских наездах полковника ОБЭП. Теперь и вся схема их «бизнеса» просвечивалась насквозь. На склад жертвы подбрасывался компромат, товар изымался. Затем оценивался карманными экспертами и по дешевке продавался фирме, которой владела родственница полковника, сестра его жены, Оксана Величкина. А уж она за реальные цены реализовывала товар через сеть магазинов. Это был самый настоящий грабеж, производимый под флагом Российского государства. Грабили бизнесменов чиновники, назначенные такую деятельность пресекать. Помимо прямого ущерба казне, подобный беспредел подрывал веру людей не только в справедливость, но и в саму власть, представляя ее в самом черном свете. Кому придет в голову, что начальник окружного ОБЭП и окружной прокурор действуют без поддержки свыше? Значит, страной правят бандиты.
Поэтому ликвидация целой преступной структуры, задействованной в этой схеме, становилась чем-то большим, нежили задержание обыкновенной шайки грабителей. И Рогозин это прекрасно понимал. Оттого и настоял на инсценировке, которую предстояло разыграть сегодня ночью. Но личным участием Анатолий Васильевич делу помочь не мог. Все зависело от мастерства и таланта подполковника Рябинина. Павел отвечал за всю оперативную работу подразделения и имел возможность использовать в ней силы ФСБ.
Оставалось ждать. Время тянулось медленно. Рогозин решил позвонить Катерине и сообщить ей, что совместный ужин, возможно, придется перенести на другой вечер. Если его участие в ночной операции и не планировалось, знать, как она разворачивается, он хотел непременно. Поэтому намеревался припоздниться в кабинете и с помощью компьютерного гения следить за происходящим в больнице. Телефон Катерины не отвечал. Рогозина это взволновало. Однажды в его жизни уже был подобный случай. Он пытался отменить ужин с женщиной, которая ему нравилась. Ее телефон сутки молчал, а потом выяснилось, что ее убили. Положив трубку, позвонил Вике.
- Скажи, Катерина Штромова мне случайно ничего не передавала?
- Нет, Толя. А что случилось?
- Надеюсь, ничего. Но ее телефон не отвечает и это мне не нравится.
- Набери мобильный.
- Я его не знаю.
- Запиши, - и она продиктовала номер.
Рогозин записал:
- Спасибо, Викуш. До связи.
- Подожди. Тут тебе пришло странное письмо, без обратного адреса. Не знаешь от кого?
- Нет. Открой и прочти.
- А вдруг оно интимного содержания?
- Не говори глупости. Читай.
- Погоди, сейчас конверт открою.
В трубке послышалось шуршание бумаги и потом тишина.
- Что ты замолчала? Ты меня слышишь?
- Слышу. Но, мне кажется, тебе лучше прочесть его самому.
- Не понял…
- Это письмо от Катерины Штромовой. Оно без подписи, но ее почерк я знаю.
- Читай.
- Слушаюсь, товарищ начальник. Итак: - «Милый Толя. Мне очень трудно было сделать этот шаг, потому что я тобой заболела. Но все что произошло недавно в моей жизни, еще слишком тягостно и свежо в памяти. Я не понимаю себя и должна в этом разобраться. Поэтому улетаю в Германию к дочери и поживу немного там. Не хочу ничего обещать, но знай, я тебе очень благодарна». - Гвоздикова помолчала и добавила от себя: - Вот и все.
- Спасибо, Вика. Я понял. Ты уверена, что это ее почерк?
- На все сто.
- Ну и хорошо…
- Что в этом для тебя хорошего?
- Хорошо, что с ней ничего плохого не случилось.
- А ты все-таки проверь, улетела ли она на самом деле?
- Спасибо за совет. Я пробью аэропорт. - Анатолий Васильевич закончил беседу и попросил Бирмана навести справки. Наум молча принялся за дело.
- Да, Анатолий Васильевич, Екатерина Евгеньевна Штромова вылетела в Кельн в двенадцать десять по Москве.

*******

- Слухай, Антон, что-то у меня на духу дюже погано. - Поделился Федор Белоножко с Панасенко, пока Чуменко шуровал в кладовке, извлекая из тайника оружие.
- Тихо ты, дядя услышит, - зашипел Панасенко и приложил палец к губам: - Будет еще время, погутарим…
- Ну, орлы, выбирайте, что вам приглянется, - позвал родственников полковник.
Парни вошли в кладовую и увидели разложенное на лавке оружие. Два пистолета Макарова, один ТТ и одну Берету. Белоножко с Панасенко переглянулись.
Богдан Данилович посмотрел на родственников с подозрением:
- Что, не нравится?
- Нормальные стволы, дядя Богдан. Но без глушителей. Если из них палить, вся охрана сбежится.
- Где я вам глушители возьму? Хотя подождите, хлопцы. - И он снова исчез за грудой коробок. Появился с кольтом в руке: - Вот для этого глушак есть.
- Ладно, хоть один.
- На двоих доходяг и одного хвати. А второй возьмите для подстраховки.
Белоножко прикинул кольт по руке и засунул пистолет за пазуху. Панасенко повертел в руках ТТ, но выбрал «Макарова» и тоже засунул во внутренний карман куртки. Автомобиль, приготовленный для дела, уже стоял во дворе. Чуменко проводил родственников до машины:
- Ну, теперь сами. Дальше мне с вами светиться нельзя. Поеду на работу. А вам советую подогнать, пока светло и на улицах сутолока, тачку поближе месту, и ждать. А потом все делать быстро и слаженно.
- Хорошо, дядя. Мы так и сробим, - ответил Федор Белоножко, усаживаясь за руль. Панасенко подсел к нему без комментариев. Через минуту оба катили по проспекту Андропова. Возле Андронникова монастыря Федор резко крутанул налево и встал на стрелку.
- Ты чего? Нам же прямо.
- Слухай, Антон. Мне, например, жизнь дорога. А тебе?
- Мне чуток тоже.
- Вот я и подумал, давай тикать домой?!
- А дядя что скажет?
- Что бы он ни сказал, мне червей кормить или на зону дывиться, мазы нет. Хрен с ним с дядей, давай о своей жопе думку гадать. Я сразу смекнул делать ноги. Поэтому семь лимонов рубчиков при мне. Это все, что мы за неделю сробили. Сейчас на Киевское и погнали. К утру дома.
- За что люб ты мне, Федя, так это за твой котелок. Варит хорошо, - похвалил напарника Антон и потянулся за сигаретой.
- А ты, Антошка, мне люб характером. С тобой всегда сговоришься, - ухмыльнулся Федор, трогая на стрелку: - Понимаешь, возьмут нас, всплывет Кавказ. Да нас в СИЗО вмиг порешат. Даже суда не дождемся. Лучше куда на корабль к пиратам. Тем на Кавказ насрать…
- На такой тачке тикать боязно. Документов нема, да и откуда дядя Богдан ее нашукал, мы без понятия. Еще погоришь не за грош, - Антон достал зажигалку, но закурить не успел. Спереди их резко подрезала темная иномарка, вторая блокировала сзади. Еще мгновенье, и хлопцев вытащили из машины, обезоружили и усадили в микроавтобус с затемненными стеклами.
- За что? Мы же еще ничего поганого не сробили… - Дрожащим голосом спросил Панасенко у бойца ОМОНа. Ответил ему подполковник Рябинин - Павел сидел без маски, рядом с водителем:
- Поганого вы сробили достаточно, а что на убийство не пошли, вам зачтется.
Парни переглянулись и опустили головы. Откуда этот мужик знает, что они собирались совершить преступление, хлопцы не поняли. Поняли другое - о том, что оно готовилось, ему прекрасно известно. А это был уже полный финиш их московской гастроли. Поэтому еще не доехав до Лефортова, они уже были готовы рассказать все.

*******

Вопрос:
- Полковник Чуменко был инициатором вашего приезда?
Ответ:
- Да, дядя нас пригласил в Москву и помог устроиться на работу.
Вопрос:

---

- Полковник говорил, каким образом освобождал для вас места директоров рынков?
Ответ:
- Каким макаром освобождал, не говорил. Но обмолвился, что ему это было нелегко.
Вопрос:
- Вы в курсе, что случилось с вашими предшественниками по должности?
Ответ:
- Люди гутарили, что их постреляли.
Вопрос:
- А вам в голову не приходила мысль, что их убили по приказу Чуменко?
Долгое молчание.
Вопрос:
- Вы не хотите отвечать?
Ответ.
- Нам бы не хотелось…
Вопрос:
- Он не намекал, что раненые милиционеры, которых вам приказано застрелить, причастны к смерти ваших предшественников, бывших директоров рынков?
Ответ:
- Напрямую не говорил. Но намекнул - если они начнут болтать, мы тоже пострадаем.
Вопрос:
- Вы предпочли убийству бегство. Вам не было страшно, что полковник Чуменко отомстит за это?
Ответ:
- Мы об этом не бачили, но понимали… Поэтому прикидывали завербоваться в плаванье на какой-нибудь корабль.
Вопрос:
- Почему вы принимали участие в войне на Кавказе?
Ответ:
- Мы помогали нашим друзьям грузинам.
Вопрос:
- Убивать русских?
Ответ:
- Нет, вернуть их землю.
Вопрос:
- Грузины ваши друзья, а русские ваши враги. Тогда почему вы приехали зарабатывать на хлеб сюда, а не в Грузию?
Долгое молчание.
Вопрос:
- Полковник Чуменко сам снабдил вас оружием?
Ответ:
- Он выложил пистолеты и разрешил нам выбрать.
Вопрос:
- Когда полковник Чуменко предложил вам убить своих раненных подчиненных?
Ответ:
- Вчера вечером.
Пленка закончилась, и наступила тишина.
Рогозин такого поворота событий не ждал. В шесть вечера в кабинете Гусева собрались все, кто работал по операции «Родня» - командир группы наружного наблюдения, капитан Зверев, заменивший раненного Зарядина, следователь ФСБ Катомин, уже успевший снять показания с Панасенко с Белоножко и прокрутить пленку Гусеву. Естественно, сам Рогозин как руководитель всей операции и подполковник Рябинин, лично руководивший захватом молодых днепропетровцев. Не было в кабинете только компьютерного гения Бирмана, который сидел у своего монитора и записывал каждое слово начальника ОБЭП.
- Ну, господа офицеры, ситуация резко изменилась. Что собираетесь делать? - Спросил Гусев, обращаясь ко всем собравшимся, но глядя только на Рогозина.
- Если Чуменко ничего не заподозрит, все только упрощается. Если раньше нужно было производить захват реальных киллеров, то теперь остались лишь статисты и исполнители ролей. Важно, чтобы они не подвели.
Рябинин усмехнулся:
- Жмуриков сыграть нетрудно. Но как заставить прессу появиться ночью в больнице?
- Товарищ подполковник, а вы перенесите операцию на вечер. До десяти кто-то из журналистов в больнице торчит обязательно. Ну, я имею ввиду, после того, как они узнали, что там лежат «стрелки» с Речного вокзала, - предложил капитан Зверев.
- Дело парень говорит. Получится очень естественно - господа журналисты ждут сенсаций, и они их дождутся, - поддержал капитана Рогозин: - Даже делать ничего не надо. Пострелять немного на верхнем этаже, а потом прокатить перед ними нужное количество окровавленных «трупов». Вот и все. А интервью им даст товарищ Николай Семенович Катомин. Присутствие следователя ФСБ возле оборотней в погонах вполне уместно.
Гусев повернулся к Рябинину:
- Что скажешь, Паша?
- А чего тут говорить? «Крови» я приготовил много. Вот только пальбу в больнице затевать нехорошо. Больных перепугаем. Мы же думали пистолеты с глушителями показывать, а не греметь порохом в отделении.
- И не надо там стрельбу устраивать. Достаточно с десяток бойцов в масках пробегут мимо журналистов вверх по лестнице, а трое подержат писак за грудки, или еще лучше, станут оттеснять к выходу. - Посоветовал Дмитрий Николаевич.
- Классная мысль! - Согласился Рябинин: - Те начнут требовать свободного доступа к информации, вот к ним и выйдет майор Катомин. Я за.
Рогозин улыбнулся:
- Не сразу. Сначала пусть «трупы» сверху мимо них спустят. Тогда в самый раз…
- План принят. За дело. - Закруглил совещание полковник, дав знак Рогозину остаться: - Ну, разведчик, впору хоть театр открывать… - Улыбнулся Гусев, когда они остались одни.
- Дмитрий Николаевич, я все же не могу понять, как офицер милиции, в чине полковника, творит такие вещи? В армии тоже безобразий хватает, но чтобы планировать убийство своих подчиненных - такого не слыхал.
- Знаешь, Толя, мне бы хотелось тебе сказать банальную вещь, что в семье не без урода. О том, как много честных самоотверженных людей работают в нашей милиции. И все такое. Но я тебе этого не скажу. Не скажу, потому что так не думаю. Есть в милиции честные и порядочные люди. Но их немного и им там очень трудно.
- Но это же страшно?
- А чему ты удивляешься? Если у других наших граждан не осталось ничего святого, милиция должна быть чистенькой? Совесть надо прививать с молоком матери. А как растут наши ребята? На чем они растут? На играх-стрелялках? На бандитском пафосе сериалов? На американских терминаторах? И в кого они вырастают? В полковников Чуменко. Растет поколение без совести.
- Но Чуменко всего на три года моложе меня, - возразил Рогозин.
- Допустим. Но ты жил за линией, за чертой. Гарнизоны, реальные боевые задачи, мужики, рискующие жизнью, а он трансформировался вместе со страной. А страну грабили кому не лень. Грабили и чуть-чуть делились с такими, как полковник ОБЭП. А это развращает. В конце концов, он решил - почему я должен ограничиваться крохами с барского стола? Я сам могу свой бифштекс скушать. Вот и скушал. Но таких подонков, как он, не слишком много. Это уже монстр.
- Вы же сами сказали, что вся милиция такая…
- Я этого не сказал. Но, уверен, любой офицер МВД, за редчайшим исключением, нормы закона и морали нарушает каждый день. По мелочи, без убийств или грабежа. Но от этого не легче. И дело не в низкой зарплате, а совести, что воспитывают с пеленок. Вот о чем мы забыли.
- А что нужно, чтобы вспомнили? Или это уже безнадежно?
- Говорят, надежда умирает последней. Время нужно, вера нужна не только в жирный кусок пирога, а главное, самоуважение нужно. Каждый из нас ложится спать не только со своей женой, но и со своей совестью. Так-то, сынок. Но давай, к нашим делам тяжким. Ты уверен, что Чуменко готовит очередной захват склада?
- Да, уверен.
- Смотри, если он заляжет, мне будет трудно объяснить начальству нашу пассивность. У нас больше чем достаточно оснований брать его сегодня.
- Даю слово. Ошибусь, поеду бомбить улицы таксистом.
- Ладно, поживем – увидим, - и Гусев посмотрел на часы. Стрелки показывали десять минут восьмого. До «кровавого» спектакля в Боткинской больнице времени оставалось совсем немного.

********

Вика уже готовилась закрывать бюро, когда ей позвонил Вадик:
- Виктория, есть серьезный базар. Я засвечусь на пару минут?
- А может, завтра? Я уже уходить собралась.
- Я же сказал, серьезный.
- Ладно. Когда будешь?
- Уже подъезжаю.
Гвоздикова отложила пакет с гостинцами для капитана Зарядина и уселась в кресло. Она намеревалась вечером навестить раненого, и приход уголовника ей пришелся некстати. Но Вадик зря никогда не беспокоил, поэтому она надеялась услышать что-то интересное.
Он прошел в кабинет и сел в кресло:
- Виктория, есть звон, что Винта менты замочили. Что скажешь? Или метлой метут?
Вика не знала, что ответить. Открыть правду она не имела права. С полковником ОБЭП подразделение повело игру, и вмешательство уголовников могло все испортить. С другой стороны, они с Рогозиным взялись за расследование, и держать факты в секрете от клиента не очень этично. Вика решила пойти на откровенность.
- Вадик, я пока не могу тебе этого сказать. Но кое-что знаю.
- Выходит, два легавых, что получили от своих по маслине, пошли на мокрое?
- Не исключено.
- Наши бродяги так и подумали. Но вот что не рисуется в этой картинке. Их начальничек ищет на них же торпеду? Это как понимать?
- Что значит - торпеду? Киллера что ли?
- Вроде того. И предложил мокруху нашему мужику, что живет по понятиям. Тот его послал, но решил проверить. Вот ко мне и пришли - ты сыскарей нанял, с тебя и спрос. Сейчас сходняк идет. Бойцов позвали. Порешат в больнице с ментами этими побазарить, а там менты ментов стерегут. Войны не хочется. Отдали бы нам этих двух, мы бы сами дознались, откуда сквозняк пошел.
- Вадик, я же не работаю в милиции. Не говоря уже о том, что это пахнет большой кровью. Если милиционеры виноваты, их осудят.
- Виктория, не пудри мне мозги. Менты ментов никогда не сдадут. И судьи тоже. Все на одной веревке. Но лягушек беспредельщиков надо наказывать. Не хочешь помочь, наши и так справятся. Но крови, ты права, не избежать. Мы и до начальничка доберемся. Если он Винта заказал, ему не жить…
- Дай мне сутки. Завтра в это же время я тебе кое-что скажу. А сегодня туда не суйтесь.
- За базар ответишь?
- Я тебе хоть раз соврала?
- Метлы за тобой не замечал.
- Тогда иди и утихомирь своих бойцов. Еще навоюетесь.

********

---

Валерий Штромов обитал в Зюльце, одном из престижных районов Кельна. Занимали они с женой Эльзой, сыном Норбертом, а последнюю неделю и с московской племянницей Штромова, Мариной, просторную квартиру, которая в Германии, по количеству спален, считается трехкомнатной. Но на самом деле, в ней помимо этих трех спален имелась тридцатиметровая гостиная и два кабинета – один для главы семейства, другой для Эльзы. Оба супруга преподавали в университете, здание которого видели в окна, и оба нуждались в индивидуальном рабочем месте, поскольку готовили лекции дома. И это не считая кухни, достаточно просторной, чтобы использовать ее как столовую. По немецким меркам, где жилая площадь на персону обычно куда обширнее, чем в других странах Европы, такое жилье не являлось роскошью, хотя в то же время говорило о том, что его владельцы не бедствуют. Несмотря на просторную квартиру, Катерина с дочкой провели в доме Штромовых лишь первую ночь после ее прилета, а на другой день Валерий снял им апартаменты поблизости. Если на Кавказе бытует поговорка – гость нужен хозяину, как воздух, но когда воздух входит и не выходит, хозяин задыхается, - то на Западе с этим еще жестче. Хозяин обычно задыхается заранее, когда гость только собрался в путь. Но в данном случае и Валерий и Эльза приезду вдовы были несказанно рады - забота о Марине теперь ложилась на плечи родной матери. Обедали мать и дочь уже в арендованных апартаментах, что Марину вовсе не радовало. Девочка с Норбертом дружила, и без него ей было скучновато.
- Ты чего скисла? Не рада моему приезду? – Спросила Катерина, заметив грусть в глазах девочки.
- Что ты, мамочка!? Конечно, я рада. Просто у дяди Валерия бывает много детей. К Норберту приходят одноклассники, мы вместе гуляем. Сегодня они все пошли на пляж, а я нет.
- Я по тебе соскучилась. Будь добра, удели один день матери, а завтра можешь жить, как пожелаешь.
Марина обняла маму и заверила, что тоже скучала.
- Знаешь, мама, я не могу забыть ту страшную ночь. И все вспоминаю и вспоминаю. А потом я испугалась, будто ты с ума сошла.
- Это еще почему?
- Ты сказала, что папу убила акула. А он ведь сам в себя стрелял. Я от грохота проснулась - и к нему. А он уже мертвый.
- Дурочка, мне сон приснился. Мы втроем в Болгарии, плаваем в море. И вдруг огромная акула. Папа ее увидел, сказал «это моя рыбка» и поплыл прямо на нее. А тут ты вбежала. Сон был такой яркий и такой реальный. Когда я увидала, что случилось, первой мыслью и стала эта акула. Поняла?
- А почему папа так сделал?
Катерина тяжело вздохнула:
- У папы случились большие неприятности по работе. У него отняли весь товар, что он привез из Америки. А перед этим, чтобы его купить, занял много денег. Без товара ему их не отдать, и у нас бы забрали квартиру. Ради нас он это и сделал.
- Отняли товар? – Удивилась Марина: - А почему он не пошел в милицию пожаловаться на бандитов?
- Девочка, ты все равно не поймешь. Ты еще мала, – уклонилась от объяснений женщина. И как она могла сказать ребенку, что в роли бандитов выступили сами милиционеры. Такого ребенку не объяснить.
Поняв, что мама об этом говорить не хочет, Марина спросила о другом:
- Мама, а папину фирму тоже отняли?
- Нет, Маришка, не отняли. Фирма теперь моя. Я ее оставила на заместителя папы, дядю Володю. Он лучше меня разбирается в этих делах. Я надеюсь, что нам помогут вернуть и товар, и честное имя папы. Тогда мы улетим назад в Москву.
- А кто нам поможет? Дядя Андрей? Он ведь юрист папы?
- Нет, дочка, Сосновский нам не поможет. У меня появился новый хороший друг. Его зовут Анатолий Васильевич. Если мы вернемся, я обязательно тебя с ним познакомлю.
Марина широко раскрыла глаза:
- А мы можем и не вернуться?
- Все может быть, девочка.
И мать, и дочь глубоко задумались, и обе не сразу услышали настойчивый призыв мобильного телефона, выдающего мелодию в спальне. Первой очнулась Марина:
- Мама, твой мобильник надрывается.
Катерин вздрогнула:
- Да, слышу - и пошла в спальню. Она была уверена, что звонит Валерий, поскольку в ее трубке стояла новая карта, что он ей и вручил. Кроме брата мужа, этот номер пока не знал никто. Но вдова ошиблась. Звонил Сосновский.
- Катя, я оформил визу и беру билет на Кельн.
- Зачем? – Сухо спросила она.
- Я должен тебя увидеть и очень многое тебе сказать.
- Я не желаю тебя ни видеть, ни слышать.
- Не забывай, я еще юрист твоей фирмы.
- Можешь искать новую работу. Ты уволен. Я немедленно сообщу о своем решении Владимиру Николаевичу, который сейчас исполняет обязанности генерального директора.
- Катя, ты же знаешь, как я к тебе отношусь?
- Мне наплевать, как ты ко мне относишься. Единственное мое желание никогда больше тебя не видеть.
- Ты напрасно так со мной, Катя. Ты можешь об этом сильно пожалеть.
- Пошел к черту! – Она отключила связь, минуту подумала и вырубила трубку совсем. Вернувшись на кухню, застала дочку, беседующую по своему мобильному телефону. Марина тут же протянула его матери:
- Это дядя Валера. Он хотел тебя предупредить, что дал твой номер дяде Андрею.
- Да, Валера, он мне уже звонил, – зло подтвердила Катя.
По ее тону Валерий Штромов почувствовал, что совершил нечто недозволенное.
- Я неправильно сделал? Но он ваш юрист, как я мог не дать ему твой номер!?
- Валера, не бери в голову. Ты сделал все правильно. Спасибо, – поблагодарила Катя родственника, а закончив разговор, громко выругалась. На что Марина, во второй раз за их первый совместный обед в Германии, широко раскрыла глаза.

******

Это был не просто выигрыш, это был самый настоящий джекпот, который выпадает игроку раз в жизни. Чуменко подпрыгнул в кресле и захлопал в ладоши. Только что в утренних новостях передали о дикой перестрелке в больнице имени Боткина. Трое раненых и четыре трупа. Новость не из веселых, казалось, чему тут радоваться? Но Богдан Данилович прекрасно знал причину своего веселья. Вчера вечером в знаменитой московской лечебнице пристрелили двух раненых милиционеров - его сотрудников, тех самых, что последние два дня создавали полковнику головную боль. Эти двое могли, дав показания, усадить за решетку самого Богдана Даниловича. Но мало этого, в перестрелке с охраной убиты и киллеры милиционеров - два его молодых родственника Белоножко и Панасенко. Теперь никто не сможет доказать двойной заказ Богдана Даниловича, поскольку живых исполнителей не осталось. О таком он даже мечтать не мог! Теперь с чистой совестью и спокойной душой вперед к новым миллионам заокеанских долларов – самой крепкой мировой валюте. Еще один рывок, и не нужно просиживать задницу в кабинете, улыбаться начальству из Управления и выдумывать отчеты за квартал. Богдан Данилович в состоянии вместе с молодой женой и малолетним сыном отправиться в кругосветный круиз и несколько месяцев проживать в каюте люкс самого дорогого океанского лайнера. С такими деньгами он сможет себе позволить все. Конечно, неприятно огорчать кума двоюродного брата и свою крестную, сообщая им о гибели молодых днепропетровцев. Да и дома придется разыгрывать перед женой спектакль, играть убитого горем человека. Эта мысль лишь на мгновенье посетила голову полковника, и тут же за ней явилась другая. А почему, собственно, огорчать?! Откуда ему, Богдану Даниловичу Чуменко, знать, что они убиты? В новостях же сказали – документов при киллерах не нашли и теперь органам предстоит работа по их опознанию. А кто их опознает? В Москве они без году неделя. Кому придет в голову, что молодцы в масках есть не кто иные, как вновь заступившие директора двух московских рынков? Никому не придет. Поэтому ничего сообщать родственникам в Днепропетровск Богдан Данилович не будет. Лишь когда начнутся вопросы по месту работы Белоножко и Панасенко, куда они подевались, да еще сколько времени пройдет, пока об этом спросят его. А спросят, ему придется играть не убитого горем наставника, а обиженного неблагодарными сопляками благодетеля. Он им помог устроиться на такую выгодную работу, а они заработали немного денег и пустились в загул. Вот что предстоит Богдану Даниловичу сыграть на людях.
- Богдаша, почему так рано в доме гремит телевизор? Ребенка разбудишь. Посмотри на часы - еще семи нет… - Супруга в ночной рубашке заглянула к нему в кабинет и тут же скрылась. Богдан Данилович пультом приглушил звук, поднялся, прикрыл распахнутую супругой дверь и вернулся в кресло. В спальню со вчерашнего дня он не заходил. Соврав жене, что должен готовить отчет по раскрываемости для городского начальства, он с вечера заперся в кабинете и до сих пор из него не выходил. Всю ночь не сомкнул глаз, ждал отчета от молодых людей. Но так и не дождался. Это была самая тяжкая бессонная ночь в его жизни. Родственники не проявились, и ему оставалось только гадать о причинах их молчания. Теперь, после утренних новостей, эту причину он знал - они и не могли ему позвонить, поскольку мертвецы телефоном не пользуются. Но чего только он не передумал, вздрагивая от каждого шороха на лестничной площадке. Раньше ему казалось, что в его квартиру внешние шумы не проникают, но сегодня ловил обостренным сознанием и гул лифта, и хлопки парадной двери, и даже шаги на лестнице. Каждый из этих звуков мог предвещать беду. Схватили бы парней на месте и раскололи - жди непрошеных гостей. Но их уже никто не расколет, если только сам Господь Бог.
В половине восьмого полковник обычно уже подъезжал к работе, но организм после бессонной ночи требовал отдыха. Богдан Данилович завалился на кушетку и мгновенно уснул. Проснулся в двенадцать. В кухне, помимо супруги, обнаружил старшину Корякина, который приехал за начальством и, выяснив, что полковник почивают, терпеливо ждал его пробуждения, просмотрев по телевизору, что имелся и на кухне, огромное количество передач.
- Доброе утро, Богдан Данилович, без тени улыбки, приветствовал он пробудившегося хозяина.

---

- Давно тут сидишь?
- С восьми, как положено, – доложил старшина.
- Мог бы и не торчать. Симе и без тебя хлопот хватает. Кормила небось?
- Так точно. Яичницу с ветчиной ваша супруга для меня сготовила.
- Вот я и говорю, без тебя у нее забот хватает.
- Я же не знал, когда вы подниметесь, – в свое оправдание смущенно заметил Корякин.
- Ладно, Толик, просидел, так просидел. Что на работе слышно? – Поинтересовался полковник, принимая из рук жены тарелку овсянки, с которой, на английский манер, каждый день начинал завтрак.
- На работе тишина. Только вас там какой-то мужик с утра дожидается. Раньше я его у нас не видел.
- Из наших? – Стараясь по возможности сохранять безразличную мину, спросил Богдан Данилович.
- Не мент, – ответил Корякин и запнулся.
- Не мент, говоришь… - Хмыкнул Богдан Данилович, но обиды не выказал: - Тогда кто?
- Из интеллигентных штатских.
- Жидок?
- Нет, вроде русский.
Богдан Данилович усмехнулся. Образ интеллигента в его сознании носил выраженный национальный характер. Но иногда он ошибался.
До службы старшина Корякин доставил начальника без пробок. Такое в Москве тоже иногда случается. Без десяти час полковник вошел в здание ОБЭП. Посетителя возле дверей своего кабинета заметил издали. Тот поднялся ему навстречу. Хотя Богдан Данилович этого человека раньше никогда не видел, тот его узнал.
- Здравствуйте, товарищ полковник. Я Андрей Сосновский, юрист бизнесмена Штромова, который недавно покончил с собой. Можете уделить мне несколько минут?
Богдан Данилович молча распахнул дверь, жестом приглашая посетителя войти. Сосновский без приглашения уселся в кресло, нагловато забросив ногу на ногу. Чуменко сделал вид, что его это не тронуло:
- С чем пожаловали, молодой человек?
- Богдан Данилович, я к вам пришел не как обвинитель, а скорее как ваш благожелатель, – начал Сосновский.
- Любопытно излагаете. А в чем меня собственно можно обвинять?
- Обвинить вас можно по статье сто десять,по которой за доведение человека до самоубийства предполагается до пяти лет колонии общего режима. Я надеюсь, вы не записываете нашу беседу, и я тоже. Можете меня обыскать.
- Зачем мне тебя обыскивать. Ты меня очень заинтриговал, и я хотел бы дослушать твою мысль до конца, – усмехнулся Чуменко.
- Полковник, я ведь знаю все.
- Делись своими знаниями, раз пришел.
Сосновский выдержал выразительную паузу:
- Я знаю, что вы вымогали у Штромова взятку в сумме пяти миллионов долларов. Он этих денег не нашел, хотя я, как его юрист, рекомендовал ему это сделать. Но он, как вы знаете, поступил иначе – пустил себе пулю в лоб.
- У меня сегодня хорошее настроение, иначе я бы тут же арестовал тебя за клевету. Но сегодня я добрый, поэтому - пошел вон.
- Не спешите, Богдан Данилович. Вы же тоже огорчены, что не получили эти деньги, и я явился помочь вам их все же получить.
- Вот как? – Не без удивления отреагировал начальник ОБЭП: - И каким образом ты вознамерился мне помочь, если это не секрет?
- Для вас не секрет. Фирма перешла к вдове. Она не хочет ее продавать, а по моим подсчетам, пять лимонов она, конечно, не стоит, но тысяч двести пятьдесят ее реальная цена. Вы можете приобрести ее за сто символических долларов, а я, как юрист, помогу правильно оформить сделку.
- С чего вдова станет делать мне подарки?
- Став во главе фирмы, Катерина вполне может проходить, как сообщник Штромова. А у вас есть на ее мужа показания директора склада, Симоняна. Пригрозите ей арестом и посоветуйте продать фирму за сто долларов. Ну, например, сестре вашей жены. Она ведь тоже бизнесмен. И конфискованный товар вы гоните через нее. Или я ошибаюсь?
- Ты хорошо поработал. Не боишься встречи со своим бывшим боссом?
- Я же не шантажирую вас, а пришел совсем с другой целью, с намерением дать вам получить упущенное. За это не убивают.
- А тебе, парень, какой резон? – Спросил Богдан Данилович, впившись взглядом в глаза Сосновского.
- Скажу вам честно, Штромова меня обидела, и если бы она оказалась за решеткой, я бы не имел ничего против. Но меня устроит, если она потеряет фирму. Тогда ей придется, чтобы отдать долг мужа, продать квартиру и добавить все средства, что Олег ей оставил. В итоге она останется без копейки.
- Все равно не понял, зачем это тебе?
- Можете считать это личным мотивом.
- Ты интересный жук. Баба тебе не дала, и ты за это готов ее разорить и даже посадить.
- Не будем обсуждать моральные качества друг друга, иначе мы далеко зайдем.
- Ты и так далеко зашел. Теперь я понимаю, кто надоумил Штромова взяться за пистолет. Жену его захотел?
- У вас нет доказательств.
- У тебя тоже. Но у меня еще есть мозги, а у тебя их, кажется, не осталось.
- Это бесполезный разговор. Вам поступило предложение, решайте, принять его, или нет.
Богдан Данилович откинулся в кресле и глубоко задумался. Мысли его были далеки от морально-этических колебаний. Он прикидывал, стоит ли игра свеч. По словам юриста, на фирме висит долг. У кого взят кредит и какова его сумма, полковник не знал. Конечно, получать долг с его родственницы частное лицо не станет. А если это государственный банк? Да и зачем ему еще одна фирма? Лишняя головная боль? Нет, это предложение ему не интересно:
- Господин юрист, должен тебя огорчить, во-первых, каков бы я ни был, вдов не обижаю. Во-вторых, мне не нужна компания Штромова, а сестра жены самостоятельный бизнесмен, и по моей указке покупать ничего не станет. Я ценю твою сообразительность, но если сам не хочешь угодить за решетку, как шантажист, пошел вон и больше мне на глаза не попадайся.
Сосновский встал с кресла:
- Мое дело предложить, ваше отказаться. Будьте здоровы.
Оставшись один, полковник некоторое время приходил в себя от наглости посетителя. Этот поганец подговорил Штромова на самоубийство, лишил его, Чуменко, пяти миллионов, а теперь пришел с пакостным предложением. Не будь у него своих забот полон рот, он бы сам достал этого гада, но Богдану Даниловичу теперь не до эмоций. Предстоит готовить новый крупный захват товара, и все остальное по боку. Он достал из кармана мобильник и позвонил старшему следователю прокуратуры Низенкову:
- Саша, готовь ордера на обыск и конфискацию по складу Иргашева. В пятницу утром они мне понадобятся с подписью. Ты меня понял?
- Постараемся, – ответили в трубке.
Богдан Данилович спрятал телефон обратно в карман и потер руки. Азарт - настоящее мужское чувство, и полковник Чуменко обладал им сполна.

******

- А у нас новый фигурант, – вместо приветствия сообщил Бирман и протянул Рогозину распечатку беседы Чуменко с Сосновским. Анатолий Васильевич взял лист, уселся за свой стол, и перед тем как углубиться в чтение, крутанул кресло в сторону компьютерного гения и спросил:
- По складу Иргашева новостей нет?
Наум протянул второй лист:
- Полковник звонил следователю прокуратуры Низенкову и просил подготовить ордера к пятнице.
- Вот с этого и надо было начинать, – обрадовался Рогозин: - Павел в курсе?
- Да, подполковнику Рябинину я эту информацию доложил. Но вы все же проглядите текст. Мне кажется, вас заинтересует…
Рогозин вернул кресло в прежнее положение и внимательно прочел распечатку, отложил ее на стол, затем перечитал еще раз.
- Каков негодяй…
Теперь кресло повернул Бирман:
- Это вы мне?
- Нет, Наум. Тебе такое не приснилось бы и в страшном сне. Я о Сосновском.
- Подленький парниша, – согласился Бирман, снова уткнулся в монитор и, уже не поворачивая головы, добавил: - Уверен, что он и дальше будет искать способ нагадить вдове Штромова. А как я понимаю, к этой женщине у вас не только служебный интерес.
- Правильно понимаешь. Катерина мне нравится.
- Вот и делайте выводы. С момента контакта с полковником Сосновский у нас под колпаком.
- Если дело будет касаться Штромовой, делись со мной информацией в любое время суток.
- Слушаюсь, заместитель начальника подразделения.
- Брось, Наум. Я не допущу, чтобы этот подонок совершил еще одну подлость. Он уже помог Штромову уйти на тот свет, поэтому я должен знать все его планы по Катерине.
- Я это понял, как только прослушал запись. Вы не обижайтесь, Анатолий Васильевич. Мы все будем рады, если вы женитесь на Катерине.
- Вот как? И кто же эти все?
- Ну, к примеру, я, подполковник Рябинин, Дмитрий Николаевич, в первую очередь. Подозреваю, что с некоторых пор и госпожа Гвоздикова.
- Это с каких таких пор?
- С тех самых, что она посетила раненого капитана в госпитале имени Бурденко.
- Да ты как дух, все видишь и знаешь, – улыбнулся Рогозин.
- Наблюдательность входит в набор моих профессиональных качеств. Но я не всегда озвучиваю свои наблюдения.
- Спасибо, Наум.
- Кушайте на здоровье.
- Уже скушал.
- Кстати, Гвоздикова вас искала.
- Зачем?
- У нее проблемы с уголовниками.
- У Вики?
- Не только у Вики, но и вас, как руководителя операции.
- Выкладывай.
- Вадик дал ей день сроку, чтобы назвать заказчика по Соломончику. Уголовники догадываются, что к этому приложил руку Чуменко. Так вот, они вынесли ему приговор, не дожидаясь объяснений Гвоздиковой с Вадиком. Так что, вполне возможно, Богдан Данилович до пятницы не доживет.
- Откуда это известно?
- Нашим ребятам удалось записать их совещание, по блатному, «сходняк».
- Но этого нельзя допустить.
- Вы руководите операцией, и все ждут ваших указаний. Но имейте в виду, подполковник Рябинин все свои людские ресурсы уже задействовал. Снимет людей с объектов, мы лишимся ценной информации.
- А Гусев в курсе?
- Полковника я информировал, он и считает, что это ваша головная боль. Если честно, то мне показалось, идея бандитов нашему старику по душе.
- Ты спятил?

---

- Я же сказал, мне показалось…
- А где сейчас эти субъекты?
- Уголовники?
- Они самые.
- Вчера покончили с делами, на сегодня заказали прогулочный теплоход «Орел» с рестораном для прощального обеда. Через час отчалят от Речного вокзала.
– На сколько времени арендовано судно?
- До двадцати одного часа. Потом разлетятся кто куда…
- Сделай мне распечатку их совещания.
Наум усмехнулся:
- Зачем? Суть я вам изложил, текст все равно не поймете. У них свой сленг.
- Феня, что ли?
- Скорее, тюремно-лагерный жаргон.
- Да, блатной язык изучать не довелось.
- Не берите в голову, ничего нового не вычитаете, а головную боль обещаю. Вы же были в Польше. Они говорят вроде на славянском, а хрен что поймешь. Так и тут.
Рогозин спорить не стал и от идеи лично ознакомиться с текстом бесед уголовников отказался. Он поднялся из-за стола, предупредил Наума, что погуляет по залам музея, и вышел из кабинета. В пустых коридорах его башмаки гулко печатали каждый шаг. Анатолий Васильевич смутился своей поступи и остановился у окна. Из него просматривался сквер и немного Старой площади. Именно там сейчас отчитывался Гусев. Полковник поддержал план Рогозина, и теперь отстаивал его у начальства. Анатолий Васильевич успел привязаться к этому подтянутому, внешне суховатому мужчине. Тот как-то ненавязчиво умел опекать своего зама, подталкивая к верным решениям. Причем делал это столь мастерски, что Рогозин ощущал автором этих решений только себя. Уже потом, анализируя работу подразделения, осознавал, как ему помог полковник. Гусев относился к Рогозину по-отечески тепло, но чувств своих никогда не выказывал. Он вообще не любил демонстрировать эмоциональную часть своей натуры, научившись за долгие годы работы в разведке владеть каждым своим нервом. Рогозин ценил отношение к себе старого служаки и старался его не подводить. Особенно теперь, когда Дмитрий Николаевич доверил ему руководство операцией. И сейчас, оставив проблему уголовников полностью на совести своего заместителя, еще раз как бы подталкивал Анатолия Васильевича к самостоятельным действиям. И Рогозин обязан был найти решение. Ведь перспектива лишиться главного фигуранта операции «Родня» означала ее провал. По-человечески жалости к полковнику ОБЭП Рогозин не испытывал, как говорили революционеры – собаке собачья смерть. Но лишившись главного фигуранта, сложно привлечь к суду остальных участников преступной цепи. А арест прокурора Хачатурова станет практически невозможным делом. И получается, что все труды подразделения окажутся почти напрасными. Но как помешать уголовникам, Рогозин представлял слабо. Арестовать их, пока преступление не совершено, нет оснований. Запись переговоров на их блатном «сходняке» суд как улику не примет. А для нейтрализации авторитетов преступного мира на свободе необходимо проделать огромную работу - установить наружное наблюдение, прослушку контактов, поднять архивы на каждого, вычислить киллера. Одним словом, пахота. А свободных кадров для этой пахоты у Павла нет.
Анатолий Васильевич еще раз взглянул на Старую площадь и вышел из здания Политехнического музея. Машину он оставлял за квартал, чего требовала инструкция. Так поступали все работники подразделения, и пока шагал к машине, предупредил Бирмана, что едет на Петровку. Уже возле машины выдал еще один звонок. Полковник Лагутин, к его удовольствию, оказался на месте:
- Валерьян Афанасьевич, мне надо с вами поговорить. Можете уделить мне немного времени?
- Рогозин, ты всегда, как снег на голову. Нельзя ли на завтра?
- Товарищ полковник, дело очень срочное, и без вашей помощи может оказаться под угрозой большое дело. Мне вы нужны немедленно.
- Черт с тобой, разведчик. Сейчас выпишу пропуск.
- Не надо пропуска, давайте десять минут погуляем по саду Эрмитаж. Вам полезно подышать воздухом и немного размяться.
- Ты о моем здоровье не пекись. Я умру здоровеньким. Хорошо, через сколько ты будешь?
- Я в центре, если без больших пробок, минут через десять. Но я лучше позвоню снизу, чтобы не заставлять вас ждать.
Рогозин добрался до Петровки за семь минут. Лагутин вышел из проходной сразу после звонка и тут же направился в сквер. Пожав Рогозину руку, спросил:
- Опять секреты? Боишься, что мой кабинет под колпаком?
- Береженого Бог бережет, – уклонился от объяснений Рогозин и коротко обрисовал ситуацию.
- И что ты от меня хочешь? – Поинтересовался Лагутин.
- Хочу, чтобы вы их всех до пятницы задержали.
Лагутин аж крякнул:
- Ничего себе заявы! А как ты себе это представляешь!? Их, по твоим словам, человек тридцать, съехались со всей страны и ближнего зарубежья, нигде не регистрировались. Мне их найти неделю возьмет, а тебе срочно. Да и с какими глазами я приду к начальству, задействовав без всякого повода половину личного состава Управления?
Рогозин едва сдержал улыбку - возмущение начальника убойного отдела ему показалось забавным:
- Валерьян Афанасьевич, – Рогозин посмотрел на часы: - их не надо искать. Они сейчас занимают места на прогулочном теплоходе «Орел». Поплывут по Истринскому водохранилищу. У них прощальный обед до девяти вечера. Один отряд ОМОНа - и они все ваши.
- А мотив задержания?
- Уверен, у каждого незаконный ствол в кармане, да и документы у половины липовые. Так что предлог у вас будет. А посмотреть на целую гвардию уголовных боссов вам и самому полезно. Обновите картотеку, побеседуете с ними. Еще будете мне благодарны.
Лагутин смотрел на Рогозина, словно его не видел, и размышлял о чем-то своем. Анатолий Васильевич поинтересовался, понял ли его полковник. Лагутин его понял:
- Скажи, а Виталий Курочкин по кличке Стрем - с ними?
Рогозин точно этого не знал:
- Вполне возможно, если он имеет голос в их совещаниях.
- Имеет. Хорошо, я организую захват теплохода. Это Гусев тебя просил приехать? Почему сам не навестил друга?
- Не просил. Он поручил мне руководить операцией, и я, если честно, другого способа решить эту проблему не вижу. Только на вас и надеялся. Буду вашим должником.
- Ты со мной по гроб жизни не рассчитаешься. Но в данном случае, у меня на этом суденышке свой интерес. Спасибо за информацию. Мне докладывали, будто в городе замелькали знакомые лица, но о том, что в Москве столько наших клиентов разом, я сведений не получил. Людей не хватает. А теперь катись. Такую операцию за час старику организовать нелегко.
- Еще раз спасибо. – Улыбнулся Рогозин и задерживать Лагутина не стал. Шагая к машине, почувствовал необычайную легкость, словно свалил с души тяжелый камень. Усевшись за руль, не успел включить зажигание, просигналил мобильник. Анатолий Васильевич поглядел на экранчик – звонил сын.
- Привет, Костя. Прости, что несколько дней не звонил. С делами закрутился.
- Отец, мне нужно срочно с тобой встретиться.
- Что-нибудь случилось?
- Давай не по телефону. Скажи куда - я подгребу.
- А ты сам где?
- Я на работе.
- А я в машине. Сейчас я к тебе подъеду.
- Хорошо, я выйду на улицу и буду ждать тебя у въезда на нашу парковку. Тормозни у шлагбаума.
Сына Рогозин увидел издали. Парень вышагивал по тротуару, возле шлагбаума, преграждающего путь чужакам на парковку концерна. На фоне небоскреба, где теперь служил Костя, он казался маленьким и беззащитным человечком. В сердце Рогозина что-то защемило. В последние недели он не виделся с парнем, поскольку операция «Родня» забирала у него все время и силы. К тому же родитель понимал - у сына роман с девушкой менеджером среднего звена, и ему не до отца.
Костя тут же уселся в машину:
- У тебя есть полчаса свободных?
- Если надо, есть.
- Давай отъедем отсюда, куда-нибудь, где потише. Хочешь, я приглашу тебя в кафе?
- Нет, сынок. Это слишком долго. А больше чем полчаса, я, действительно, уделить тебе сегодня не смогу. Вот на выходные я бы с радостью с тобой пообедал. Даже у бабушки. Идет?
- Ладно, отец. Скажи, как мне поступить?
- Сначала обрисуй проблему, а потом проси совета.
- Я сделал Гале предложение.
- Ты взрослый парень, сделал, так сделал. И в чем загвоздка? Она тебе отказала?
- Не, она меня любит.
- Тогда чем ты удручен?
- Понимаешь, отец, она мне призналась, у нее трое детей. Старшему – семь, средней - пять и младшему - три.
- Признание делает ей честь. И где же она их скрывала?
- В Воронеже, у мамы. Она родом оттуда.
- А почему раньше молчала, не объяснила?
- Объяснила. Она не думала, что я готов жениться. А любовнику такие вещи знать не обязательно. Вот она и молчала. А когда я заговорил о женитьбе, все и рассказала.
- Она порядочный человек. Это приятно слышать. Она рассказала, и ты испугался?
- Не смейся, отец. Дело очень серьезное…
- И ты мне это будешь объяснять?! Это я понимаю, насколько оно серьезное. А ты только догадываешься.
- И еще, ее сократили. Галя осталась без работы. Ты прикинь, что это значит?
- Тебе придется кормить Галю и ее малышей. Вот что это значит.
- Этого я и испугался. Ты не думай, отец, что мне жалко на них денег. А что если и меня сократят?
- И ты хочешь, чтобы я за тебя решил, жениться на женщине с тремя детьми или сбежать.
- Почему сбежать? Галя понимает всю сложность моего положения. Она мне дала время подумать. Я могу ей честно сказать, что не имею права брать на себя такую ответственность. Она не обидится.
- Ей ты сказать можешь, в этом я не сомневаюсь. А что ты скажешь себе?
- В каком смысле, отец?
- В самом прямом. Ты оставил любимую женщину с тремя детьми на руках и без работы. Кто ты после этого?
- Так это же не мои дети!
- И поэтому она должна их утопить, как щенков.
- Зачем топить, – опешил Костя.
- Тогда, что ты предлагаешь?
- Отец, но это же вся жизнь насмарку. Я еще нигде не был, ничего не видел, а тут бах - и многодетный папаша.

---

- Сейчас молодые с детьми ездят по всему миру. А потеряешь работу, будешь искать другую. Все мы чем-то рискуем. Если ты женщину любишь, все остальное не имеет значения. Ты-то ее любишь?
- Я уже не знаю.
- А вот с этим разберись. И если поймешь, что твои чувства рассеялись как туман, помоги ей пережить тяжелое время. Помоги деньгами, дружеским участием. Но не бросай человека в беде. Мужики так не поступают.
- Ладно, отец. Я все понял.
- Что ты понял, сынок?
- Что нельзя быть дерьмом.
- Верный вывод.
Они никуда так и не отъезжали. Рогозин проследил, как Костя скрылся в парадных дверях небоскреба, и только после этого включил скорость.
Он рулил по Москве и думал, что взрослые дети нуждаются в родителях иногда больше, чем малыши, поскольку проказы уже другие. И за них в угол не ставят. За них расплачиваются собственной судьбой.

*****

«Викуш, я тут без тебя сохну. Тебя не было уже двадцать семь часов и еще пятнадцать минут. Почему вчера не приехала? Смотри, я выкраду у сестры-хозяйки мешок яда и съем его весь. Нельзя обижать раненых и убогих. Кстати, у меня двухкомнатная квартира. Будем жить в ней. Твой Саня».

«Саша, перестань писать глупости. Вчера я не могла. Ты же сам знаешь, какая у нас работа. Сегодня постараюсь приехать. Это зависит от подполковника Рогозина. И причем тут твоя квартира? Я еще не решила, выйду за тебя или нет. Может, ты все врешь – полы мыть не умеешь, картошку чистить тоже. Сначала я тебя проверю».

«Викуш, клянусь жизнью, врать не умею. Могу почистить целый мешок картошки и отмыть все полы, по которым ступают твои ножки. Я буду все делать и еще всегда тебя охранять. Скорее скажи мне «да». Это будет лучшим моим лекарством. Жду, срывая бинты от нетерпения. Твой Саня».

Вика, наконец, добилась связи с Рогозиным, и он сообщил, что проблема с Вадиком больше не ее проблема. Гвоздикову это вполне устроило, поскольку она вчера пропустила визит в госпиталь, и Зарядин каждые полчаса слал ей жалобные эсэмэски, продолжая шантажировать рецидивами своего ранения. Но делал он это с милым юмором, и юная сыщица после прочтения очередного послания еще полчаса пребывала с улыбкой на устах. А там приходила следующая. Ей повезло, что полковник Гусев сохранил офис сыскного бюро, создав из него нечто вроде филиала главного офиса подразделения. На людях, чтобы не прослыть дурочкой, улыбку пришлось бы гасить, а тут ее никто не видел. Сегодня, вообще, для нее все складывалось на редкость удачно. Утром ей позвонил Наум Бирман и сообщил, что за фотографии с пачками долларов, что она запечатлела на даче прокурора, ей выписана премия. Эксперты ФСБ дали свое заключение. В пакете, что Чуменко передавал прокурору, находилось не меньше трехсот тысяч в заокеанской валюте. Заключение превращало снимок в вещественное доказательство взятки. Затем около полудня из отпуска вернулся дядя Кирилл. Он ездил на своей машине на юг и привез ей три ящика фруктов. Помимо ранних абрикосов, среди даров имелись роскошная черешня, великолепные яблоки и даже початки молодой кукурузы. Дары оказались кстати, поскольку Вика как раз думала, что везти больному. Абрикосы и персики Зарядину есть не разрешали, но груши профессор Красин ему не запрещал. А о кукурузе Вика доктора не спрашивала, поэтому на всякий случай отварила три початка, завернула в полотенце, чтобы не остыли и, уложив в корзину с остальными гостинцами, поехала навещать раненого.
В продолжение удачно проведенного дня до госпиталя добралась без пробок. В отделении ее уже приметили и здоровались, как с давней знакомой. Получив белый халат, Вика сразу к Зарядину не пошла. Она хотела выяснить у профессора, можно ли скормить капитану молодую кукурузу. Красина в кабинете не застала, но сестры предупредили, что он скоро вернется. Вика уселась возле дверей кабинета и, в тот же момент, получила по мобильному очередное послание Саши. Отвечать не стала, поскольку через несколько минут намеревалась предстать перед ним лично. Красин действительно вскоре вернулся:
- Очень хорошо, барышня, что вы зашли, – сообщил он басом и, отперев кабинет, жестом пригласил войти: - Усаживайтесь, милая. Мне надо вам кое-что сказать.
По тону доктора Гвоздикова почувствовала - ее пригласили не для проверки корзины с гостинцами. На дары юга профессор даже не взглянул. Вика уселась в кресло возле письменного стола Красина и терпеливо ждала, пока он рылся в ящике. Наконец профессор нашел, что искал. Это был лист бумаги с логотипом госпиталя. Вика заметила - верхнюю половину листа занимал текст, нижнюю печати и подписи.
- Не знаю, барышня, являетесь ли вы только коллегой капитана. При вашем появлении он столь активно проявляет оптимизм, что я смею предположить между вами нечто большее. А поскольку вы сотрудница полковника Гусева, я имею право сообщить вам эту грустную новость. Прочтите сами. – И профессор подал ей лист.
Вика пробежала глазами содержание и поняла, что это приговор Саше.
- Да, милая, жить он будет долго, но работать там, где работает, уже не сможет никогда. Ранение вызвало хронический панкреатит, и ему всю жизнь предстоит с ним бороться. Это не страшно для учителя или врача, но на его профессии диагноз ставит крест. Мне бы хотелось, чтобы об этом ему сказали вы. Из ваших уст капитан легче примет неприятную новость, чем от меня, который официальным басом зачитает эту бумагу. Вы меня поняли?
- Да, – почти шепотом ответила Вика.
- Тогда идите к нему.
Гвоздикова встала и вышла из кабинета. Красин нагнал ее возле палаты:
- Вы забыли корзину с гостинцами. Кстати, кукуруза ему не противопоказана.
Вика взяла корзину и постучала в дверь. Зарядин отворил ее тут же, словно стоял на пороге. Глаза его засветились от радости. Вика заставила себя улыбнуться:
- Тебе уже разрешили ходить?
- Да. Утром меня смотрели чуть ли не все светила Бурденко. Устроили целый консилиум.
Вика поняла, что профессор дал ей прочесть результат этого консилиума:
- Если ты уже ходишь, давай выйдем в сад. Там тепло, а мне надо тебе кое-что сказать.
- Сказать, что ты согласна стать моей женой? – С дрожью в голосе спросил Зарядин.
- Да, я согласна стать твоей женой, – серьезно ответила Вика.
- Ура! Это самый счастливый день в моей жизни.
- Погоди, это еще не все. У меня для тебя две новости, одна, вижу, тебе уже понравилась, приготовься переварить другую.
- Ты о чем? – Насторожился Зарядин.
- Прогуляемся, узнаешь. Ты халат накинь, а то еще продует.
- Меня? – Возмутился капитан: - Да я всю зиму в прорубь ныряю! Да я здоров, как бык!
- Вот о твоем здоровье мы и поговорим, – ответила девушка, сама набросила на плечи капитана халат, взяла его под руку и повела в сад госпиталя. Она не собиралась столь быстро решаться на брак с этим славным парнем. Решение возникло мгновенно после разговора с профессором. Теперь она уже знала твердо – Александр Зарядин ее муж на всю жизнь.

******

Сосновский посещением полковника Чуменко, хоть вида и не выказал, остался раздосадованным. Он ожидал найти в лице Богдана Даниловича союзника против Катерины, а получил отказ и насмешки. Почему Чуменко не пошел на контакт, Андрей догадывался. Он предложил полковнику слишком сомнительное вознаграждение. Фирма Штромова, уже без товара, да еще при долгах, такого матерого волка, как Богдан Данилович, соблазнить не могла. А большего Сосновский предложить не мог. Отправляясь к Чуменко, адвокат этот момент учитывал. Надеялся на другое - зацепить Богдана Даниловича своим знанием его незаконной деятельности.
А полковник не испугался. Для него Сосновский не тот противник, которого надо опасаться – слишком слабая фигура. Но попытка, как говорится, не пытка. На другой день после посещения Южно-москворецкого ОБЭП Андрей проснулся рано. Принял душ, тщательно побрился, не торопясь выпил кофе и к десяти утра уже подъезжал к офису Руслана Самадаева. Тот уже сидел в кабинете и при появлении своего нового сотрудника не выразил ни удивления, ни восторга, но на кресло, рядом со своим столом, указал:
- Приехал, и молодец. Я тебя специально не трогал. Не приезжал, значит, не мог.
- Руслан, ты мне выдал аванс, а деньги я привык отрабатывать.
- Твоя привычка мне нравится. Но пока у меня дел для юриста твоего класса нет. Анвар с текучкой справляется. Поэтому живи спокойно, придет время, найдется дело и для тебя.
Сосновский уходить не спешил:
- Послушай, Руслан, я же понимаю, зачем ты меня взял на работу. Зачем темнить?
- Любопытно послушать, – улыбнулся чеченец.
- Штромов остался тебе должен три миллиона. Лучше меня его дел никто не знает. Ты меня нанял, чтобы с моей помощью вернуть свои деньги. Или я не прав?
Улыбка на лице Руслана погасла и глаза стали колючими:
- Ты очень проницательный человек, Сосновский. Не стану наводить тень на плетень. Так, кажется, звучит русская поговорка? Мне терять такие бабки нельзя. Это не штука баксов и даже не сотня штук, это три лимона. Я их заработал не так легко.
- Я это понимаю, и дав согласие на тебя работать, сразу сообразил, что от меня надо. Вот и пришел об этом поговорить.
Руслан вызвал секретаршу, приказал никого в кабинет не пускать, и обратился к Сосновскому:
- Внимательно тебя слушаю, дорогой.
Андрей вернул на стол рекламный проспект, который разглядывал во время вынужденной паузы, и посмотрел Расулу в глаза.
- Ты в курсе, что у вдовы осталась квартира на полтора лимона, но понимаешь, что таких денег она за нее сейчас не получит. А что будет дальше с ценами на жилье, ведает один Господь.
- Естественно, я это знаю, потому и не спешу.
- Но ты не знаешь, что Штромов перевел на жену в Германию триста тысяч евро.
- Очень интересная информация. Считай, ты уже оправдал свой аванс.

---

- Догадываюсь. Но просто так Катерина эти деньги не отдаст. Да и квартиру тоже. Муж перед смертью ее хорошо проинформировал. С нее ты можешь получить только фирму Штромова.
Руслан нервно усмехнулся:
- Чтобы самому отдать себе долг? Смешно! Да и зачем мне лишняя головная боль? Бытовая техника не мой профиль, я в этом ничего не понимаю, а свой бизнес надо знать. Нет, фирму Штромова я и даром не возьму. Но я уже ломал голову, как получить с женщины деньги? По закону, через суд я ничего не добьюсь. Твои предложения?
Сосновский промокнул вспотевший лоб платком и заговорил тихо:
- Олег незадолго до смерти признался мне, что тебя боится…
Чеченец притворился удивленным:
- Меня?! Да я мухи не обижу!
- Твоих отношений с мухами я не знаю. Но Штромова напугал твой намек. Ты ему сказал, что не сомневаешься в возврате кредита, поскольку у него жена и дочь. Он твой намек понял.
- Не помню, чтобы я такое говорил… Но это не важно. Важно, что ты предлагаешь сейчас.
- Выполни свою угрозу похить дочку Штромова. Тогда Катерина все отдаст. И триста тысяч евро, и квартиру в Москве, и квартиру в Болгарии, и еще найдет у кого занять. А возвращать ребенка будешь через меня. Пусть она думает, что именно я сумел договориться с похитителями. И деньги получишь тоже через меня.
Руслан вышел из-за стола, задумчиво прошелся по кабинету и остановился возле Штромова.
- Если ты такой умный, похищай девочку сам. Пусть это будет первым твоим заданием.
- Я? – Растерялся Сосновский.
- Да, ты. И чтобы я к этому никакого отношения не имел.
- Но я не умею похищать людей, как… - И Андрей запнулся.
- Как вы, чеченцы, ты хотел сказать?
- Какая разница, что я хотел сказать. Ты сам только что изрек - бизнес, которым занимаешься, надо знать. Так вот, бизнеса с людьми я не знаю. Да и средств организовать подобную акцию у меня нет.
- Бабки дам, а учиться никогда не поздно.
- Этому я научиться не смогу.
- Хочешь жить, сможешь.
- Ты мне угрожаешь?
- Я тебя предупреждаю. Катерина сейчас в Германии, ты полетишь туда и все сделаешь. Я тебе дам номерок одного парня из нашей диаспоры, он тебе поможет. Но мое имя не упоминать. Усек?
Сосновский побледнел и кивнул головой. Расул уселся на свое место и, полистав настольный календарь, сделал в нем пометку:
- Даю тебе месяц срока. Начнет поступать долг, десять процентов с каждой выплаты твои. Принесешь все – выдам зарплату за год. – И протянул Сосновскому листок с номером телефона: - Больше я тебя не задерживаю.
- А деньги? – Голосом робота напомнил адвокат.
- Прости, дорогой, забыл. – Расул открыл сейф и бросил на стол пачку долларов: - Не хватит, мой человек там добавит.
Андрей взял доллары и вышел из кабинета.

*******

Богдан Данилович последние дни провел в большом нервном напряжении. И теперь, будучи уверенным, что обрубил все концы, решил расслабиться, а заодно подготовить своих офицеров к новой акции – наезду на склад Иргашева.
Спортивный комплекс «Олимп» после обеда для простых смертных администрация закрыла, а кухня ресторана Алимова на горячие блюда заказов не принимала вовсе - пять поваров и три их помощника трудились, чтобы накормить полковника ООБЭП, его коллег и друзей. Сам Рафик Махмедович неоднократно заглядывал на кухню, чтобы убедиться в прилежании своих работников.
В два часа дня кабинеты в ведомстве полковника Чуменко опустели, остались только дежурный офицер и несколько низших чинов. Все остальные двинули дружной колонной за своим начальником. Сегодня Богдан Данилович не поскупился на выпивку и яства. Три официанта Алимова уже ждали гостей. Стол, по обыкновению, накрыли в зале с бассейном, и гости могли освежаться, не прерывая застолья. Входящим сразу наливали четверть стакана водки и давали закусить маринованным масленком. После аперитива мужчины шествовали в раздевалку, где оголялись, и шли париться. Следователь прокуратуры Низенков по обыкновению опаздывал. Но сегодня Богдана Даниловича это не раздражало. Он находился в прекрасном расположении духа, и подобные мелочи ему испортить настроение не могли. Наконец, погревшись, а затем охладив организмы в прохладе бассейна, стражи государственной собственности облачились в простыни и уселись за трапезу. Чуменко, как всегда, занял хозяйское место во главе стола и уже вознамерился сказать тост, но заметив администратора комплекса Соловьева, что в нерешительности топтался рядом, тихо спросил:
- Чего тебе?
- Богдан Данилович, девочки пришли, когда запускать?
- Девок я не просил. Ты чего самодеятельность разводишь?!
- Богдан Данилович, вы же сказали, гуляем по полной программе. Ну я и решил…
Полковник, было, хотел обругать Соловьева, но неожиданно передумал:
- Сколько штук пригнал?
- Пятнадцать, как обычно. И ваша Лиличка пришла. Я заметил, что вы ее выделяете из других.
- Ладно, раз пригнал, запускай.
- Прямо сейчас?
- Да. Пусть почирикают за столом. Ребятам это будет приятно.
- Но они уже, – Соловьев наклонился к уху полковника и что-то ему прошептал.
Богдан Данилович расхохотался:
- И хорошо, что голые. Мы тоже без мундиров. Пусть поначалу полотенчиками прикроются и заходят.
- Будет сделано.
Администратор побежал исполнять поручение, а Богдан Данилович обратился к подчиненным:
- Господа офицеры, сегодня наш праздничный обед начинается вместе с десертом. Вам придется потесниться.
В этот момент возле стола появились девицы. Гости встретили их дружным гоготом. Лишних стульев не понадобилось. Девы усаживались офицерам на колени. С девушками все присутствующие милиционеры ОБЭП были уже знакомы, поскольку гостей «Олимпа» обслуживала одна и та же бригада проституток. И каждый из них уже облюбовал себе подружку. Только для Лили, которую примечал Чуменко, официанты принесли стул, и она уселась рядом с полковником. Но две девушки оказались лишними. В копании недоставало Сычева и Лапикова, а администратор этого не учел.
- А где Женя и Гена? – Громко спросила пышная брюнетка, выговор которой не оставлял сомнений в ее хохлацком происхождении.
- Ты о ком? – Не сразу понял Богдан Данилович.
- О ваших мальчиках, капитане и младшем лейтенантике, – томно пояснила вторая девушка, так же оставшаяся без кавалера.
О ком шла речь, сразу сообразил капитан Журбякин и пояснил полковнику:
- Они о Сычеве и Лапикове. Девчонки не знают, что их пристрелили.
У хохлушки округлились глаза, и она чуть не обронила полотенце, что едва прикрывало ее обширные прелести:
- А мы бачили, что ребята устроили пальбу на Речном вокзале и сами кого-то трошки ранили.
Неожиданно для всех подала голос худенькая девушка, что сидела на коленях у заместителя Чуменко, майора Савельева:
- Их два дня назад в Боткинской больнице киллеры убили. И не лезьте в это дело, девчонки.
Сидящие за столом тут же смолкли и повернули к ней головы. Брюнетку же ее замечание только раззадорило. Она громким негодующим голосом обратилась к милиционерам:
- Мужики, дывлюсь я на вас. Если ваших сотоварищей погубили, чтой-то вы такие веселые!? Или нас пригласили на поминки?
- Замолчи, дура! – Рявкнул Богдан Данилович, наливаясь краснотой от гнева. Худенькая оставила майора и, двумя руками придерживая полотенце, подбежала к брюнетке:
- Роксанка, ты чего добиваешься?! Хочешь, чтобы и нас шлепнули?! Ничего не понимаешь, так молчи.
- А ты все понимаешь? - Тихо спросил следователь Низенков и взял проститутку за руку. Его появление никто не заметил. Низенков, как всегда, был моден, и на фоне мужиков в простынях выглядел настоящим джентльменом. Продолжая удерживать девицу за руку, следователь нарочито вежливо попросил: - Если ты все понимаешь, так расскажи нам.
- Ничего я вам не скажу! Крикнула худенькая, вырвала руку и бросилась к двери, едва не потеряв на бегу свое полотенце. Но у дверей стояла охрана и ее не выпустили. Другие девушки соскочили с коленей своих временных дружков и тоже начали кричать. Поднялся невероятный гвалт.
- Убрать этих шлюх! – Заорал полковник. Девушки испугано затихли. Низенков подошел к Чуменко вплотную, положил руку ему на плечо и сказал почти в ухо: - Погоди, Богдан Данилович. Надо выяснить, что знает эта худая тварь? А остальных можешь выгнать.
- Что она может знать? – Зло бросил полковник.
- Именно это у нее и спросим. Распорядись, чтобы ее провели в кабинет администратора, а остальных вон. Чуменко кивнул и подозвал Соловьева. Через минуту дев в зале уже не было. А худую два охранника потащили в кабинет. Низенков взял полковника под руку и повел следом:
- Богдан, ты слишком злишься, поэтому шлюху допрошу я.
- Делай, что хочешь, – огрызнулся Богдан Данилович, но уже более миролюбивым тоном. Охранники усадили девушку на стул и остались рядом. Дева пыталась поплотнее замотаться в полотенце, что служило ей единственной одеждой. Но материя не слушалась, и спадала, приоткрывая ее то там, то тут. Но все же к тому моменту, как в кабинет вошли Низенков и Чуменко, ей удалось с ним сладить. Следователь прокуратуры по-хозяйски устроился за столом администратора и велел охранникам выйти. Чуменко уселся на диван с лицом человека, которого по пустякам отрывают от дела. Простыня на нем распахнулась, и его могучая, поросшая волосами, почти обнаженная туша в цивильном кабинете смотрелась диковато. Низенков же, в своих светлых брюках и легкой трикотажной безрукавке, наоборот, выглядел безупречно. Дева быстро взглянула на него и уставилась в пол. На полковника она вообще старалась не смотреть, поскольку он внушал ей животный ужас.
- Как тебя зовут, фея? – Спросил следователь, продолжая изображать нарочитую любезность.
- Вера.
- А фамилия у тебя есть?
- Торба моя фамилия.
- Ты откуда в Москву приехала, Торба? – Уже не скрывая иронического призрения, поинтересовался Низенков.

---

- Из Кишинева, – Вера отвечала тихо, не поднимая головы.
- Значит, из Кишинева. Регистрации у тебя, естественно, нет, и зарабатываешь на жизнь ты ремеслом незаконным. Так?
Торба едва заметно кивнула головой. Богдан Данилович криво усмехнулся:
- Худовата она для своего незаконного ремесла. Но ты, Саня, с ней не тяни, о деле спрашивай.
Низенков на слова полковника внимания не обратил, продолжая допрос тем же наигранно доброжелательным голосом:
- Понимаешь, красавица, я могу выслать тебя из Москвы одним звонком. У меня друг возглавляет миграционную службу округа. Но если ты правдиво ответишь на мои вопросы, я ему не позвоню. Выбирай.
Вера не ответила, и следователь принял ее молчание за согласие:
- Итак, что тебе известно о гибели двух милиционеров?
- Я не хочу об этом говорить.
- Значит, возвращаемся в столицу свободной Молдавии.
- В Кишинев я тоже не хочу. Там с голоду подохнешь.
- Тебя никто не гонит. Но ты слышала какие-то сплетни, и я хочу знать, о чем идет речь, и кто их распускает. Поняла?
- А вы меня не посадите?
- За что? За проституцию у нас не сажают, а штрафуют. Но ты обслуживала моих друзей, и я не такая скотина, чтобы поступать столь неблагодарно. Успокойся и расскажи все, что знаешь.
- Я боюсь.
- Нас?
- И вас тоже, но меньше.
- А кого больше?
Вера, наконец, подняла голову и посмотрела Низенкову в глаза:
- Витьку Стрема.
- А кто такой Витька Стрем?
- Он бандит. Ему человека зарезать ничего не стоит. Если он узнает, что я с вами о нем трепалась, мне конец.
- Ты дружишь с бандитами?
- Я с ним не дружу. Я его всего раз видела. Послали меня к нему в номер.
- Значит, ты обслужила бандита? Ну, выкладывай дальше. И не бойся, мы ему ничего не скажем.
- Он меня уложил в койку, а в номере еще три его друга. Я боялась, что все навалятся. Но они пили и трепались, а я все слышала.
- И что же они трепали?
Богдан Данилович перестал выказывать досаду. Ответы девушки начинали его интересовать. Он встал с дивана, взял кресло и уселся рядом с ней. Веру это еще больше напугало, и она «прикусила язык». Низенков неодобрительно хмыкнул, но полковнику, хотя его перемещение допрос осложнило, ничего не сказал. А проститутку попытался успокоить:
- Ты этого мужика не бойся. Он дядька добрый, только на вид страшный. Ты давай, рассказывай.
Вера покосилась на волосатую тушу и быстро отвернулась:
- В номере бандиты обсуждали гибель ваших двух офицеров. Они говорили, что их убрал сам их начальник, и какого-то Винта тоже. И ему теперь не жить. Так они решили на сходняке. Вот и все что я слышала.
- Подонки, – не выдержал Чуменко. Вскочил с кресла, оставив на нем простыню и голый нервно зашагал по кабинету.
Низенков снова пропустил его замечание мимо ушей и продолжал беседовать с девушкой:
- Все что ты слышала - бандитские бредни. Ты об этом никому не говорила?
- Что я, дура?
- Надеюсь, что нет. Такие сплетни порочат честь достойного человека. Поэтому канай отсюда и держи язык за зубами. Ты меня поняла?
- Да, спасибо, – и она поспешила подняться. Но Низенков ее остановил.
- А в какой гостинице живет этот Витька Стрем? Или он Стремов?
- Чего слыхала то и говорю - они его называли «Стрем». И в той гостинице его уже нет.
- А где же он?
- Бандюки собирались гульнуть на каком-то теплоходе, а потом разбежаться кто, куда. Больше я ничего не знаю.
- Ладно, иди, Торба, и помни, что я тебе сказал.
- Подожди ее отпускать. – Вмешался Богдан Данилович и преградил девушке дорогу: - Подруга, ты напряги память. Твой Стрем сказал, что «их» начальнику не жить. Ты это точно слышала?
- Да. Так они решили на сходняке.
- Припомни точно, что они об этом говорили. У тебя головка молодая и память должна быть хорошая. Вспомни каждое слово. Как они этого начальника собирались прикончить? Пулю в него всадить или еще как? Напряги извилины.
Торба задумалась:
- Кажется, они хотят его подорвать.
Низенков усмехнулся:
- Бомбу подложить?
- Нет, торпедой. Стрем так и сказал: «Торпеду запустим».
Низенков и Чуменко переглянулись. Отпустив девушку, возвращаться к народу не спешили.
- Саня, что ты об этом думаешь? – Спросил полковник.
Низенков пожал плечами:
- Выдумать такое девочке не по мозгам. Остается два варианта - или ее кто-то подослал тебя пугнуть, или она стала случайным свидетелем заговора бандитов.
- А тебе как показалось? – Продолжал допытываться полковник.
- Не знаю, что и сказать. Если это правда, бери отпуск и «делай ноги» из Москвы. Здесь тебя охранять труднее. Да и под каким соусом охранять? Если только нанять частников?
- А склад Иргашева? Я уже всю операцию разработал.
Низенков еще раз пожал плечами:
- Своя башка дороже…
- А если все это блеф или бабьи сказки?
Вместо ответа, следователь вынул из кармана безрукавки мобильный и прошелся по кнопкам. Чуменко внимательно следил за его действиями.
- Трофим, ты в курсе, что на днях в Москве собирались уголовные авторитеты? – спросил он невидимого абонента. Что ему ответили, Богдан Данилович не слышал, но по лицу следователя сообразил, что того сконфузили. Низенков убрал телефон, и на нетерпеливый вопрос Чуменко «что тебе сказали», усмехнулся: - Мне сказали, газеты читать нужно. Вчера на Истринском водохранилище отряд ОМОНа захватил прогулочный теплоход и всех, кто находился на палубе. Задержаны тридцать два уголовных авторитета, которые и организовали эту водную прогулку.
Богдан Данилович взял со стола администратора бутылку минеральной и глотнул из горлышка:
- Ни хрена себе сходнячок…
- Ты утренние сводки у себя просмотрел? Тебе же присылают…
- Я сегодня еще на работе не был. Да и не собирался туда ехать.
- А ты соберись. Просмотри сводки и найди среди задержанных Витька по кличке Стрем или по фамилии Стремов. Вот и получишь точный ответ на свой вопрос. А бумаги по складу Иргашева я тебе привез, и Хачатуров их подписал. Отменишь операцию, с прокурором объясняйся сам. Тигран Иванович свою работу сделал. Теперь дело за тобой. Да и мне лишний лимон кармана не оттянет.
- Это я понимаю. Самому откладывать, как серпом по яйцам. Ладно, я посмотрю сводки и тогда решу.
К столу Богдан Данилович не вернулся. Велел администратору принести одежду из раздевалки, и тут же уехал. Сводки о вчерашних происшествиях в городе лежали на столе дежурного офицера. Проходя мимо, полковник забрал их и унес в свой кабинет. В списке задержанных на теплоходе уголовников, Виталий Курочкин по кличке Стрем значился под номером тринадцать. Мало этого, именно Стрем находился во всероссийском розыске по подозрению в убийстве двух инкассаторов. Вполне возможно, что полковник Лагутин, организовавший операцию, охотился именно на него.
Чуменко усмехнулся и позвонил Низенкову:
- Саня, этот парень там был. И пока он сидит, а сидеть он будет долго, мы спокойно все провернем. Так что, до пятницы.
После разговора Чуменко тут же покинул кабинет и вернулся в спортивный комплекс «Олимп». Его сотрудники уже едва держались на ногах, и возвращения хозяина, впрочем, как и его отъезд, не заметили.

*******

Вика заглянула в кабинет и, заметив удивленный взгляд Рогозина, поспешила успокоить:
- Я всего на минуту. Можем мы поговорить? Для меня это очень важно.
Рогозин крутил запись прослушки, и беседа с Викой ему была сейчас вовсе некстати. Но подполковник улыбнулся и повел Гвоздикову по коридору Политехнического. Они остановились у окна, где Анатолий Васильевич обычно останавливался сам, когда возникала необходимость поразмышлять в одиночестве.
- Что случилось, девочка?
- Не хотела по телефону. Я тебе уже сказала, что выхожу замуж.
- Сказала, и я тебя еще раз поздравляю.
- Еще раз спасибо… Так вот, как ты знаешь, Саша Зарядин по состоянию здоровья не сможет вернуться к оперативной работе.
- Знаю. И это очень грустно.
- Я хочу предложить ему место в своем сыскном бюро. Но без твоего согласия сделать этого не могу. Ведь формально ты пока там работаешь.
- Вика, ты же понимаешь, что я только «за». Мне кажется, это прекрасная мысль. Да и Дмитрий Николаевич, уверен, тебя подержит. Капитан не сможет оставаться в отряде Рябинина, а нам такой сотрудник способен принести большую пользу. Хочешь, я поговорю с полковником?
- Не отвлекайся. Я сама поговорю. Рада, что ты меня поддержал.
Рогозин положил руку ей на плечо:
- Я же тебя люблю. Как же я тебя не поддержу. Ты у меня молодчина.
Вика покраснела до корней волос:
- Я тебя тоже люблю. Ты для меня все равно останешься самым близким и родным человеком. – И чтобы скрыть смущение, тут же убежала. Рогозин постоял некоторое время у окна и вернулся в кабинет. На душе у него сделалось светло и спокойно, но нужно было возвращаться к текущей работе. Операция снова повисла на волоске.
- Наум, что там происходит?
- Все в норме, товарищ подполковник. Богдан Данилович отзвонил Низенкову, что пятница в силе.
Рогозин вздохнул с облегчением:
- Откуда взялась эта Торба? Она мне чуть всю песню не загубила.
Бирман обычно на абстрактные вопросы не отвечал, но тут соизволил:
- Из Молдавии. Она же сама сказала.
- Хорошо, что хорошо кончается…
- Вы рано успокоились, товарищ подполковник. Для вас есть еще одна запись, там все куда запущенней…
- Ты о чем, Наум? – Насторожился Анатолий Васильевич. Бирман молча подошел к столу Рогозина, подал ему наушники и пощелкал мышкой:
- Сейчас поймете. Кстати, этот парень уже взял билет до Кельна и завтра в двенадцать десять вылетит из Шереметьева. Это тот самый рейс, на котором, если вы помните, вылетела из Москвы Катерина Штромова.
- Ты о ком?
- Послушаете, поймете.

---

Минут пятнадцать в кабинете держалась полная тишина, если не брать во внимание жужжание вентиляторов двух процессоров и слабый звук от клавиатуры Бирмана. Прослушав запись, Рогозин снял наушники и, ни слова не говоря, вышел из кабинета. Полковник Гусев, при появлении своего заместителя, приподнял бровь:
- Новые проблемы в деле?
- Николай Дмитриевич, мне надо лететь в Германию.
- Закончишь операцию, лети хоть в Африку. До пятницы ждать недолго. Сегодня уже вторник.
- В Африку мне не надо. А в Германию нужно срочно. – И он рассказал полковнику о беседе Расула Самадаева с адвокатом Сосновским.
- Хорошо, Толя, вылетай. Операцию я завершу сам. Но тем же рейсом тебе светиться не надо. Сосновский знает тебя в лицо. Твой Шенген еще в силе?
- Да, Дмитрий Николаевич. Когда я ехал в Польшу, мне открыли многоразовую визу.
- Тогда иди к Бирману, он вычислит тебе оптимальный маршрут. А я пока свяжусь с немецкими коллегами. Я несколько лет там работал и кое-кого знаю.
- Спасибо, Дмитрий Николаевич.
- И не забудь заглянуть ко мне еще раз. Проведем твой вояж как часть операции «Родня». Так, что получишь командировочные.

Через два с половиной часа Анатолий Васильевич уже сидел в самолете, но летел он не в Германию. Бирман не только нашел оптимальный маршрут, но и забронировал Рогозину билет до Кельна, но не из Москвы, а из Петербурга. Как раз по вторникам из Пулкова немецкими авиалиниями совершался коммерческий рейс. Самым трудным оказался не полет в Германию, а поездка по Москве в аэропорт Шереметьево. Но Рогозину повезло, и водитель Гусева доставил его за несколько минут до вылета. А Павел Рябинин успел связаться со службами по своему ведомству, и Рогозина посадили в самолет с нарушениями всех существующих правил. Лететь в Питер другим рейсом Анатолий Васильевич не мог, он бы не успел на немецкий рейс.
Сидя в кресле, подполковник вдруг понял, как устал за последние дни. Но заснуть или расслабиться не получалось. Мысль о том, что Катерина Штромова может оказаться жертвой отвратительного шантажа, вызывала у него ярость и желание немедленно действовать. Может быть, именно сейчас, в самолете, он ясно осознал, что эту женщину любит. И не важно, что она решит по поводу их отношений, важно, чтобы ее никто не посмел обидеть. И еще Рогозин подумал о людях, с которыми работал. И Гусев, и Бирман, и Рябинин отнеслись к его проблеме, как к своей личной. Ни лишних вопросов, ни косых взглядов. А ведь он оставлял на них и свою немалую часть работы. Пожалуй, лишь он сам проявил излишнюю эмоциональность – прощаясь с Бирманом, посетовал, что не увидит выражения лица Чуменко, когда тому предъявят ордер на арест. Компьютерный гений усмехнулся и ответил: «Можете не волноваться, я вам его лицо покажу».
Вика бы тоже рванула к нему на помощь, но о его полете в Германию, девушка узнать не успела. Когда Рогозин с ней беседовал, он еще сам об этом не знал.
Вспомнив о Гвоздиковой, Анатолий Васильевич немного оттаял. Он догадывался, что к столь скоропалительному решению о замужестве ее подтолкнула не только зародившаяся любовь к Александру Зарядину, но и его беда. Это был достойный поступок, и подполковник за свою юную подругу испытывал почти родительскую гордость.
Багажа у Анатолия Васильевича с собой не было вообще. Что вызвало подозрительный взгляд молодой таможенницы в Пулково. Поняв ее замешательство, Рогозин улыбнулся и пояснил, что на сборы не имел времени – дела заставили лететь срочно. Девушка тоже улыбнулась, и он спокойно пошел на посадку.
Когда самолет набрал высоту, Рогозин вдруг успокоился и уснул. Либо усталость взяла свое, либо в его подсознании появилась уверенность – он летит в Германию и, значит, ей уже ничего не угрожает. Проснулся, когда самолет начал резко сбрасывать высоту. Три часа промелькнули мигом. Ждать багажа у него нужды не возникло и, миновав необходимые службы, Анатолий Васильевич вышел в зал аэропорта Кельн/Бонн одним из первых. Получив эсэмэску от Бирмана, не стал никуда перемещаться, а как вышел, поднял правую руку. К нему тут же подошел мужчина в светло-сером костюме с короткой стрижкой-ежиком. Навскидку Рогозин дал ему лет пятьдесят.
- Привет, Анатолий. Меня зовут Курт Верхард. Как долетели? – И немец выдал дежурную улыбку, в которой, однако, проглядывала искренняя доброжелательность.
- Спасибо, все нормально. А вы говорите по-русски совершенно без акцента. Я бы даже сказал, выговор у вас московский.
Курт снова расплылся в улыбке, и на сей раз абсолютно искренне. Похвала русского пришлась ему по душе:
- Я десять лет отработал шпионом в Советском Союзе. С акцентом меня бы посадили за решетку раньше.
- Вы сидели в русской тюрьме?
- Да, этот университет я закончил досрочно. Меня поменяли на вашего начальника Гусева. С тех пор мы с ним большие приятели.
Рогозин ожидал снова увидеть улыбку, но Курт оставался совершенно серьезен, и Анатолий Васильевич понял, что с ним не шутят:
- Когда же это было?
- В начале восьмидесятых. Теперь я старик, а тогда был настоящим джигитом.
- Вы старик? Что-то не верится.
- Я ровесник Николая Гусева, и тоже теперь уже не разведчик. Возглавляю русский отдел нашей городской полиции. Ваших соотечественников в Германии больше пяти миллионов, и некоторые из них требуют нашего пристального внимания. Но, как говорится, в ногах правды нет. Пошли к машине. Вы, я вижу, без багажа?
- Да, прилетел налегке, и даже не успел заехать домой переодеться. Так что весь гардероб на мне, – ответил Рогозин, устремляясь за «стариком». Тот двинул твердой пружинистой походкой, и чтобы за ним угнаться, москвич едва не перешел на бег. Курт резво дошагал до парковки, открыл гостю дверцу маленького фольксвагена и снова улыбнулся. На сей раз виновато:
- В такую рань не стал вызывать нашего водителя, а приехал на своем ослике. Он у меня молодец – кушает мало.
- Далеко до Кельна? - Спросил Рогозин, устраиваясь в тесноватом салоне.
- Пятнадцать километров. В шесть утра долетим до города минут за восемь. Днем дорога берет вдвое больше.
- По сравнению с Москвой, у вас как в раю. – Не без зависти заметил Анатолий Васильевич.
- Грех жаловаться. Я в Кельне родился, и очень его люблю. Хотя жил здесь совсем немного. Работа такая. Вот на старости лет повезло. – Они выехали на трассу, и Курт заговорил о деле: - Ваш сотрудник выслал мне текст беседы этого Сосновского, так что я в теме. До его прилета у нас много времени, и мы должны успеть обсудить порядок наших действий. Я выскажу свои соображения, а вы решите, прав я или нет?
- Не возражаю. – Ответил Рогозин и отвернулся от окна, хотя пейзаж ему был любопытен.
- Я предлагаю дать возможность преступникам совершить деяние, тогда мы надолго упечем их за решетку.
- Вы не оговорились? Я считал, что преступник будет один.
- Нет, не оговорился. Ведь ваш Сосновский найдет здесь сообщника из чеченской диаспоры. Тот может задействовать и еще кого-то. Поэтому их количество для нас пока число икс. Вы поняли мою мысль?
Рогозин утвердительно кивнул:
- Естественно. Но я хочу, чтобы вы ее закончили.
- Надо взять их под колпак и довести до логического конца. Это сделать мои люди в состоянии. Но без согласия Катерины пойти на такой эксперимент, как я понимаю, мы не имеем права.
- «Логический конец» означает дать бандитам возможность запихнуть девочку в машину. Не думаю, что мать на это согласится.
Курт осторожно обогнал реликтовый Мерседес и только после этого ответил:
- Дотащить ее до машины мы им не позволим, а схватить должны. Иначе нет состава преступления. Вот я и хочу, чтобы вы переговорили с мадам Штромовой. Со слов Дмитрия, я понял, что вы знакомы?
Рогозин с трудом поборол смущение:
- Да, мы действительно знакомы. Именно поэтому я бы не хотел, чтобы Катерина знала о моем приезде.
- Поздно. Ее предупредили, что вы летите в Кельн, и о возможном похищении дочери тоже.
- А вы не поспешили?
- Я не имел права поступить иначе, и после звонка Дмитрия послал к ней агента. Госпожа Штромова к десяти часам придет в комиссариат.
- Хорошо, я подумаю. Кажется, мы уже в городе?
- Да, несколько минут. – Усмехнулся водитель: - Наши пригороды, в отличие от ваших, куда богаче центра. Все состоятельные люди предпочитают селиться именно там. Свой дом, небольшой садик – мечта любого бюргера.
- Увы, российские пригороды пока еще больше смахивают на трущобы. Но подвижки в этом вопросе у нас уже есть…
- Слыхал. Новые русские тоже строят себе дома за чертой города. Я верно излагаю?
- Верно. А куда мы едем? – Спросил Рогозин, заметив, что Курт свернул с трассы, а город, в представлении москвича, еще не начинался.
- Едем ко мне. Не вести же вас в комиссариат в шесть часов утра. Выпьем кофе, обговорим детали. А потом поедем на работу, и я вас представлю коллегам, которые будут нам помогать. Не возражаете?
- Я ваш с потрохами и возражать не могу. Простите, что доставил вам столько хлопот.
- Нисколько хлопот вы мне не доставили. Если удастся предотвратить похищение ребенка, это будет большим успехом нашей полиции и лично меня как ее работника. Это я вас должен благодарить. И еще, я холостяк, поэтому мой дом - ваш дом на все время вашего пребывания в Кельне.
- Спасибо, Курт. А я вас не стесню? А то слышал, европейцы даже близким родственникам снимают апартаменты?
- Считайте меня плохим европейцем, но вы меня не стесните. Потом, я уже больше русский. Десять лет изображал инженера и три года расплачивался за это в тюрьме. Так что менталитет у нас с вами почти одинаковый. – И Курт притормозил у ворот трехэтажного коттеджа: - Вот мы и приехали.
- Это ваш дом?! – Изумился Рогозин.
- Да, это мое гнездышко. Я же птица перелетная.
- Ничего себе гнездышко! Да это целый дворец. Вы миллионер?

---

- Вы не ошиблись, я человек не бедный. – Признался немец, открывая кодовым ключом ворота: - А собственно, чему вы удивляетесь? Двадцать лет в BND - стаж немалый. Я получал приличную зарплату, которая копилась в банке. А жил на командировочные. А за три года тюрьмы мне выдали компенсацию по миллиону евро за каждый год. Вот и весь секрет моего богатства.
- Не думаю, что Дмитрий Николаевич мог бы себе позволить такое жилье под Москвой. – Ответил Рогозин, с интересом разглядывая ухоженный сад с подстриженным газоном и множеством диковинных цветов.
- Мой молодой друг, должен вам заметить, что ваша страна не умеет ценить своих настоящих сынов. И я, и Дмитрий, чтобы на родине жили спокойно, много лет рисковали собственными шкурами. Моя страна это оценила. Ваша – нет. Вот и весь сказ.
Подполковник с горечью вынужден был со словами немца согласиться.
Курт сам сварил кофе, сам накрыл на стол. Анатолий Васильевич предложил помощь, но хозяин отказался:
- Все это нетрудно. Посуду я мыть не люблю, но в час дня сюда придет турчанка Ашнатар и все приберет. Она славная девушка и работает у меня уже несколько лет. А начинала свою юную жизнь в Германии малолетней воровкой. Я за нее поручился, и об этом до сих пор не жалею.
Рогозин благородством немца не восхитился:
- Еще не вечер. Добрые поступки обычно наказуемы. Но вам виднее.
- Я это прекрасно понимаю, но мы, немцы, сентиментальны и предпочитаем верить в хорошее.
После завтрака Курт достал сигары и пригласил гостя в кабинет. Рогозин с удовольствием затянулся гаванской сигарой. Мужчины уселись в мягкие кресла и продолжили разговор, начатый в машине. Верхард поделился своими планами:
- Мои сотрудники возьмут Сосновского под наблюдение, сразу по прилету. Их главная задача - установить его контакты. Ясно, что этот тип первым делом свяжется с человеком Самадаева. Тогда мы и его сажаем под колпак. Таким образом, выявим всю цепочку и начнем отслеживать их действия. Нам важно разгадать, как они собираются провести похищение и когда? Имея такую информацию, мы подготовим ответные меры. Ничего другого я пока предложить не могу.
- Мне добавить нечего. Сразу видно, что имеешь дело с профессионалом, – согласился Рогозин: - Но я бы тоже хотел принести пользу.
Верхард ничего против не имел:
- Сотрудников, как вы знаете, всегда не хватает. Найдется работа и для вас. Мы оба «поселимся» в моем рабочем кабинете, будем принимать информацию и решать возникающие проблемы. Одна голова хорошо, а две, как у вас говорят, лучше. Кстати, оправдывает себя эта поговорка при нынешнем «тандеме»?
- Вы о чем? – Не сразу понял Рогозин.
- О руководстве вашей страны.
Анатолий Васильевичу не все нравилось в верхних эшелонах власти, но обсуждать это с иностранцем ему претило. И ответ прозвучал просто:
- Время покажет.
Курт улыбнулся:
- О политиках, как о покойниках – или хорошо, или никак. Я верно вас понял?
- Вы умный человек, Курт.
- Спасибо. Но, скажу вам честно – вы, русские, странная нация. И, пожалуй, в очередь на французскую поговорку «Каждый народ заслуживает то правительство, которое имеет» можете стоять первыми.
- Вы, когда работали шпионом, наблюдали нас со стороны?
- И да, и нет. Профессия требовала не выделяться - одеваться, как вы, разговаривать о том, о чем говорит большинство людей, даже стараться думать, как вы. Но мы были противниками. А противника нужно анализировать. И здесь взгляд «со стороны» имел место.
- И что вы увидели?
- То же самое, что и вы. – Улыбнулся немец, явно уклоняясь от ответа.
Анатолий Васильевич загасил сигару и поблагодарил хозяина за прекрасный завтрак и десерт. Мужчины поднялись.
Верхард посмотрел на часы.
- У нас еще уйма времени. Хотите, я покажу вам дом, а заодно и вашу комнату.
Рогозин с удовольствием согласился. Уйма времени в его положении становилась обузой, а тут хоть какое-то действие. Настоящая работа, как он надеялся, начнется с появления в Кельне Сосновского. Осматривая биллиардную, каминный зал и многочисленные спальни немца, он продолжал думать о Катерине. Предложение Курта дать преступникам возможность похитить девочку и после этого схватить их за руку Анатолию Васильевичу казалось неприемлемым. Да и просить Катерину рисковать дочерью он бы никогда не согласится. А не стал возражать Верхарду только потому, что пока не выдвинул альтернативы. В одном немец был прав – надо знать планы преступников и состав банды. А до контактов с ними адвоката этого не выяснишь.
Курт распахнул очередную дверь:
- А это будет ваша комната.
- Очень уютно, спасибо. – Автоматически поблагодарил он хозяина. Верхард неожиданно расхохотался. Анатолий Васильевич посмотрел на него с удивлением. Тот кончил смеяться и заявил:
- По-вашему, я полный болван?
- С чего вы взяли?
- Живу один, а дом огромный. Зачем это все нужно?
- Почему? Наверное, приятно жить, не ограничивая себя пространством?
- Чушь. Содержать дорого, убирать сложно, а пользуюсь я в основном кухней и кабинетом. Там чаще всего и сплю. Поэтому вы абсолютно правы - я полный болван.
Анатолий Васильевич немного растерялся:
- Я так не формулировал – дом у вас хороший.
- Я строил его давно. Надеялся завести семью. Мечтал, как по комнатам будут носиться дети. А теперь плачу три тысячи евро, чтобы поддерживать этого монстра в порядке. За глупость всегда приходится расплачиваться.
- А почему вы не женились?
- Трудно сказать. Работа мешала. Жениться на такой же шпионке, как я, не хотелось. И, должен открыть вам большую государственную тайну, – в головном офисе нашей разведки в последние годы служат в основном мужчины, и многие из них имеют специфическую сексуальную ориентацию.
- Занятно. – Усмехнулся Рогозин: - Наши спецслужбы пока столь далеко не продвинулись…
- Считайте, что вам повезло. Возвращаясь с задания, докладывать информацию коллеге с крашеными волосами и серьгой в ухе, поскольку я к их числу не принадлежал, акция не из приятных. Демократия имеет и отрицательные стороны. Слава Богу, теперь я в полиции, а до нее эта мода еще не докатилась… И служит много хорошеньких молодых женщин, но теперь мне заводить семью уже поздно.
- Не обязательно жениться на женщине из своего ведомства.
- А другой сложно было бы объяснить многие вещи, которые приходилось делать нелегалу. Вы должны это понимать, вы же сами разведчик. Но вы военный, это совсем другое дело.
Рогозин кисло улыбнулся:
- И тоже с семьей оказалось непросто.
- Догадываюсь… - Улыбнулся в ответ Курт и снова посмотрел на часы: - Вот теперь пошли на улицу. Через пять минут наш водитель подаст служебную машину, и мы начнем трудовой день.

******

Самолет из Москвы приземлился в аэропорту Кельн/Бонн точно по расписанию, в пятнадцать двадцать. Сосновский прилетел в Германию, тоже не слишком обремененный багажом. Маленький кейс и пластиковый пакет составляли всю его поклажу. Покидать здание аэропорта адвокат не спешил. Почитал информацию о совершаемых рейсах, перекусил в кафе, затем нашел компанию, что выдавала на прокат машины. Эту услугу он заказал из Москвы и теперь получил ключи и жетон с номером парковки своего авто. Но пользоваться автомобилем не торопился. Приобрел карту Кельна, уселся в кресло и принялся внимательно ее изучать. Затем достал из кейса ручку и сделал на карте отметку. Со стороны он больше напоминал транзитного пассажира, который ждет посадки, чтобы лететь куда-то дальше. Так прошел час. Наконец, Андрей покинул аэровокзал, довольно быстро отыскал свое авто, уселся в него и покатил в город. Ехал уверенно, будто бывал здесь и раньше и маршрут ему хорошо известен. Прибыв в центр, нигде не останавливаясь, докатил до университета. Оставил машину на студенческой стоянке и вошел в здание. На сносном немецком языке выяснил в секретариате, где найти факультет историков, и попросил расписание лекций профессора Штромова. Выяснив, что Валерий в данный момент на кафедре, позвонил ему и попросил о встрече.
- Я освобожусь через двадцать минут. Идите в студенческое кафе, это на втором этаже, и закажите себе что-нибудь. Я вас там найду, – ответил Валерий, не скрывая своего удивления от появления москвича.
Сосновский поднялся в кафе, взял себе стакан сока и уселся за столик. В студенческом кафе клиентов обслуживали сами студенты. Так многие из них подрабатывали, чтобы не просить у родителей денег на обучение. Вообще просить денег у родителей большинство западноевропейской молодежи считает делом постыдным. А любой труд здесь приветствуется. К примеру, в качестве официанта подать вам чашку кофе не считал для себя зазорным и сын миллионера. Сосновский не без интереса наблюдал за оживленной суматохой, царящей вокруг. Юноши и девушки пестрым калейдоскопом сменяли друг друга. Старейший вуз Германии обучал юных представителей всех континентов. Поэтому кафе заполняли студенты со всего света - от китайцев до арабов и африканцев. И речь тут звучала самая разная, смешиваясь в общий гомон молодых голосов.
Штромов появился, точно как и предупредил.
- Не ожидал вас тут увидеть. – Признался профессор, не выказывая большой радости от их встречи.
- Я понимаю, что озадачил вас своим визитом, – начал Сосновский и оглянулся по сторонам: - У меня к вам деликатный разговор, может быть, мы пойдем туда, где нет лишних ушей?
- По-русски тут мало кто понимает. А сейчас, – Штромов тоже посмотрел по сторонам, – таких и вовсе нет. Можете говорить спокойно.
- Хорошо, попробую. Должен признаться вам, поскольку Катерина общаться со мной не желает, что я чуть не стал подонком.
- Приятное признание, - поморщился Штромов: - Я догадываюсь, что вы скажете. Но раз вы пришли ко мне говорить об этом, значит, в вашей душе не все потеряно.
- Откуда вам известно, о чем я пришел говорить? – Насторожился Сосновский.

---

- Вчера вечером Катерину посетил полицейский и предупредил, что вы готовите похищение Марины. Вы же об этом начали рассказывать?
- Да, я согласился на эту гнусность сгоряча. Катерина меня отвергла, хотя я много лет ее люблю, и я от обиды чуть не заделался бандитом. Но в самолете понял, что совершить подобную мерзость не смогу. - Штромов снова поморщился, словно проглотил лимон.
- Именно поэтому я заметил, что остатки совести вы сохранили.
- Оставим тему моей совести. Кредитор Штромова, Самадаев, мужик серьезный, и в покое вдову не оставит. Я бы посоветовал ей самой с ним переговорить или срочно избавиться от фирмы. Пока Катя является хозяйкой, долг в три миллиона долларов автоматически становится ее наследством. Я помочь ничем не смогу. Когда Расул узнает, что я отказался от похищения, мне самому придется туго. Но это уже другой вопрос.
- Хорошо, я передам Кате наш разговор, а общаться ей с кредитором или нет, пусть решает сама. Я человек от всего этого далекий и дельного совета ей все равно не дам.
- Совет я уже дал.
- Спасибо. А вы намерены вернуться в Москву?
- Я похож на самоубийцу? – Спросил Сосновский и смутился. Будучи косвенно причастным к гибели Олега Штромова, подобное заявление его брату озвучивать бы не стоило.
Но Валерий сделал вид, что не заметил конфуза:
- Если не в Москву, то куда?
- Пойду в полицию и во всем признаюсь.
- Признаетесь? Зачем? Вы же еще ничего дурного не сделали…
- Хочу посидеть в немецкой тюрьме. Это сейчас для меня самое безопасное место.
- Ну что ж, счастливого пути, – усмехнулся Штромов: - Дорогу знаете?
- Я отметил на карте ваш университет и городской комиссариат. Найду.
- Тогда прощайте. – Валерий поднялся из-за стола и, не подавая Андрею руки, пошел прочь. У дверей оглянулся и увидел, как Сосновский залпом допил свой сок.

******

Рогозин вернулся в Москву со странным чувством, будто стал исполнителем роли в театре абсурда. В маленьком ресторанчике, куда Курт пригласил москвича на прощальный ужин, оба смеялись до слез. Только когда немец сказал Анатолию Васильевичу, что Катерина очень огорчилась, не застав его в комиссариате, на минуту погрустнел. Почему он не захотел с ней встретиться, Верхард так и не понял. Но сам Рагозин это понимал прекрасно. Перед отъездом в Германию, Катерина написала ему письмо, где сообщала, что желает разобраться в своих чувствах. И предстать перед ней в этой ситуации в качестве спасителя было бы не слишком благородно. Утром Рогозин еще не знал о намерениях Сосновского явиться с повинной. И теперь думал, что прав вдвойне. Иначе бы оказался в смешном положении – приехал обезвредить злодея, а злодей оказался и не злодеем вовсе, а просто слабаком и тряпкой.
В Шереметьево его ждал приятный сюрприз. Встретить его приехала Вика. Она уже знала о финале немецкой истории, но ничего веселого в ней не видела. Узнав, что Рогозин с Катериной не встретился, сказала только «что это жаль». У нее тоже возникли личные проблемы. Жених отказался от ее предложения.
- Саше гордость не позволила согласиться. Он хочет сам найти свое дело.
- Я его по-мужицки понимаю, но он не прав.
- И что мне делать?
- Вика, я сам с ним поговорю. Расскажу ему историю своего прилета в Москву, когда ты помогла мне с крышей над головой и работой. Уверен, он передумает.
- Спасибо, Толя.
- За что?
- За предложение. Я надеялась, что ты мне поможешь, но сама просить не хотела.
- Все, Вика, вопрос закрыт. Только раньше пятницы я не смогу. Надо завершать операцию.
- Спешки нет.
Рогозин уселся в Жигули, на которых Вика приехала в аэропорт, и улыбнулся. Это был тот самый автомобиль, что он купил у частника в первый день своего прилета в Москву. По дороге вспомнился весь тот день, ставший в его жизни переломным. Именно тогда он застал в своей квартире постороннего мужчину и навсегда порвал с женой. И именно тогда Вика протянула ему руку помощи. С недавних пор, когда у нее появился Зарядин, их отношения сразу сделались такими, о которых он сам мечтал. Двусмысленность ушла, осталась взаимная симпатия и большая человеческая привязанность.
- Хочешь, ночуй у меня. Сашу выписали, и он, пока не оправится, поживет у меня. Но Зарядин против не будет. – Предложила Гвоздикова, когда они въехали в город.
- Нет, Викуша, если тебе не трудно, вези меня домой. После германских подвигов мне надо побыть одному.
- Тогда говори адрес. Я же до сих пор не в курсе, где твое конспиративное жилье.
- Езжай на улицу Вавилова. Знаешь, где она находится?
- Обижаешь, начальник.
Она довезла его до дома. Рогозин вышел:
- Спасибо тебе, девочка.
- За что? - Спросила она, передразнивая самого Рогозина.
- Мне было приятно, что ты меня встретила.
- Я рада. Пакет свой в багажнике не забудь. Кстати, что ты в нем везешь, горсть немецкой земли?
- Издеваешься? Это друг Гусева, Курт Верхард, передал ему какой-то сувенир. И, кажется, что-то еще для меня. Там два свертка. Возьму завтра на работу, там и разберемся, что кому…
Анатолий Васильевич достал пакет, махнул Вике рукой и скрылся в парадном. В прихожей скинул с себя всю одежду и прямиком направился в душ. Отмыв с себя остатки «Европы», услышал трезвон своего мобильного. Он доносился из кармана брюк, что путешественник сбросил в прихожей. Не вытираясь, выбежал из ванной и мокрыми руками извлек из кармана трубку.
- Ты меня совсем забыл? Даже видеть не хочешь? – Услышал он и узнал голос Катерины.
- Катя, ты не права. Я о тебе очень много думал. Но ты же сама просила время разобраться со своими чувствами. Зачем мне тебя торопить?
- Ты еще и глупый. Посылку мою видел?
- Какую посылку?
- Я передала для тебя этому полицейскому. Кажется, его фамилия Верхард. Он тебе ее не отдал?
- Курт передал мне что-то, но я еще не смотрел.
- А ты посмотри, дурачок. А то мне обидно.
- Сейчас же и посмотрю.
- Сделай одолжение. А с чувствами я разобралась.
- И что решила?
- Посмотришь посылку, сам поймешь. Спокойной ночи, - и едва слышно добавила, - Любимый.
Закончив разговор, Рогозин бросил трубку, схватил пакет и вытряхнул из него два свертка. На одном было четко написано красным фломастером «Анатолию». Он развернул его и обнаружил конверт с письмом и связку ключей. Конверт не был запечатан и он быстро извлек листок в клетку. Это был лист из ученической тетради, на которой тем же фломастером Катерина написала: «Мой милый друг, возьми ключи, поживи пару дней у меня. В квартире наверняка собралось полно пыли, а ты прекрасный уборщик. В субботу я прилечу, и мы вместе поужинаем. Ты же обещал прийти ко мне на ужин, а обещания надо выполнять. До встречи, твоя Катерина».
Анатолий Васильевич перечитал письмо два раза, закричал «ура!» и тут же начал одеваться во все чистое. Не прошло и пятнадцати минут, как он мчал по ночной Москве. Гнал за сотню и пел песню:
- Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, на высокий на берег крутой… - И ночная столица ему подпевала.

******

Шухрат Манапович Иргашев сидел в своем маленьком кабинете. На его письменном столе не было ничего, кроме фарфорового чайника с горячим зеленым чаем и пиалы. Чай остывал, а Шухрат Манапович так к нему и не прикоснулся. Лицо начальника склада выражало тревожное ожидание. Он вслушивался в тишину и поглядывал на настенные часы. Ровно в десять утра послышался грохот и громкий мат вперемежку с приказами. «Лежать! Мордой вниз. Не двигаться, я кому сказал лежать?! Свинца захотелось?» Крики и матерщина становились громче, быстро приближаясь. Иргашев не пошевелился и даже облегченно вздохнул. Через мгновенье зазвенели осколки. Это боец в маске выбил стекло из двери кабинета.
- Не двигаться! Руки за голову. – В спину начальника склада уперлось дуло автомата, и он послушно заложил руки за воротник рубашки. Минут через десять в кабинете появился мужчина в элегантном костюме:
- Я старший следователь прокуратуры округа Низенков. У меня есть сведения, что на вашем складе находится товар, ввезенный в страну с нарушением таможенных правил. Я и мои эксперты, совместно с сотрудниками ОБЭП сейчас проведут обыск. Ознакомьтесь с постановлением. – И сунул под нос Иргашева ордер с подписью окружного прокурора. В это же мгновение в кабинет вошли еще трое. Два бойца точно в таких же масках, как у автоматчика, что держал Иргашева под прицелом, и мужчина в форме подполковника ФСБ. Двое бойцов скрутили ничего не понимающего автоматчика, а третий заломил руки следователю окружной прокуратуры.
- Вы что, спятили, мужики! – Завопил Низенков, но заметив подполковника ФСБ, тут же затих.
Тот спокойно поднял с пола оброненный ордер и заявил:
- Господин Низенков, с сегодняшнего дня все документы, подписанные бывшим прокурором округа Хачатуровым, силы не имеют. А мой ордер на ваш арест вполне законен. Я, подполковник специального подразделения ФСБ Рябинин, объявляю вам это. – И обратившись к бойцам, приказал: - Увести.
На Низенкова тут же надели наручники и вывели из кабинета. Павел пожал начальнику склада руку:
- Простите, Шухрат Манапович, за причиненные неудобства. И спасибо большое за оказанную помощь. Очень вас попрошу оставаться в кабинете до моего сигнала. На звонки не отвечать и самому никуда не звонить.
- Конечно, товарищ подполковник. А чай я могу попить?
- Естественно, можете.
- Спасибо. Без еды узбек способен прожить долго, а вот без зеленого чая ему трудно.
Рябинин кивнул, думая о чем-то своем, и вышел. На полу склада, в проходах между товарами, лежали обезоруженные бойцы в масках. Их охраняли автоматчики из отряда подполковника Рябинина. В правом крыле, возле ящиков с копировальной техникой, распластался мужчина в штатской одежде. Его охраняли двое бойцов. Рябинин подошел к ним:
- У этого Катомин нашел бланки контрабандистов с Черкизовского рынка?

---

- Так точно, товарищ подполковник. Их достали у него из кармана, в присутствии понятых. – И боец протянул Рябинину удостоверение задержанного.
Павел раскрыл корочку, прочитал:
- Инспектор ОБЭП округа, Прудиков Григорий Иванович, – и приказал тому подняться.
- Зачем вы, Гражданин Прудиков, внесли эти бланки на территорию склада?
- Товарищ подполковник, они у меня оказались случайно. Мамой клянусь.
- Не завидую я вашей маме, – усмехнулся Рябинин и кивнул бойцам: - пакуйте его.
Инспектора увели. Павел обошел склад, приказал своим людям поднять с пола омоновцев, но из ангара не выпускать до специального распоряжения. После этого вышел во двор и направился к воротам. Туда уже двигалась колонна из десяти фур, с иномаркой полковника Чуменко во главе. Как только Богдан Данилович въехал на территорию склада, к его машине подбежали парни Рябинина, выволокли начальника окружного ОБЭП из салона и уложили на асфальт. Богдан Данилович рассвирепел, пытался вырваться и грязно ругался. Следователь ФСБ Катомин подвел к поверженному двух работников склада, бухгалтера Тимофееву и товароведа Птичкина. Не обращая внимания на крики и ругань, полковника обыскали. В его бумажнике лежало сложенное вчетверо постановление окружного прокурора на конфискацию товара. Чуменко подняли на ноги, и следователь обратился к понятым:
- Товарищи, из портмоне полковника на ваших глазах извлечен серьезный документ с подписью окружного прокурора. Это постановление на конфискацию всего товара, хранящегося на складе. Основанием для акта конфискации прокурор указывает найденные на складе бланки торговой компании с Черкизовского рынка, которая уличена в контрабанде и находится под следствием. Эти бланки, опять же на ваших глазах, изъяты у инспектора ОБЭП, гражданина Прудикова. Изъяты из его кармана, еще до начала обыска. И вы должны это подтвердить.
Понятые подписали бумагу, следователь их отпустил и обратился к полковнику:
- Гражданин Чуменко, вы арестованы по обвинению в рейдерском захвате товаров на складе Симоняна, а так же за попытку незаконно конфисковать товар на складе господина Иргашева. Помимо того, вы обвиняетесь в серии заказных убийств, заказчиком которых и были.
Лицо Богдана Даниловича покрылось красными пятнами. Брызгая слюной от ярости, он закричал на следователя:
– Ты за это поплатишься, гнида! У меня документ, подписанный прокурором округа. Это я тебя прикажу арестовать! – И если бы бойцы Рябинина не держали полковника в своих железных объятьях, он бы набросился на Катомина с кулаками.
Но следователь оставался спокоен:
- Вы напрасно возмущаетесь, гражданин Чуменко. Бывший прокурор Хачатуров за свое преступление ответит. А вам придется отвечать за свои.

К двенадцати часам на складе Иргашева, если не считать разбитого стекла в дверях его кабинета, ничего не напоминало о бурных событиях утра. На прощание Рябинин еще раз поблагодарил узбека за помощь в проведении операции и за личное мужество. Хозяину склада разрешили покидать кабинет и звонить, куда он пожелает. Но Шухрат Манапович никуда звонить не стал, и выходить из кабинета тоже. Он вызвал к себе плотника Гафура, что работал с ним еще в Ташкенте, и попросил вставить в дверь новое стекло.

******

Анатолий Васильевич руководил операцией из кабинета. Бирман подключал его поочередно то к складу Иргашева, то к квартире прокурора Хачатурова, где шел обыск, то к офису родственницы Чуменко, через которую полковник ОБЭП реализовывал награбленный товар. Там шла выемка документов. Хозяйку подставной фирмы они с Гусевым решили под стражу не брать, оставив до суда под подпиской о невыезде. Сам Дмитрий Николаевич тоже весь рабочий день не покидал свой кабинет. В шестнадцать тридцать заглянул к ним:
- Ну что, господа-коллеги, кажется, все птички по клеткам и можно трубить отбой. – Полковник не скрывал своего удовлетворения.
Анатолий Васильевич наоборот, был удручен и задумчив. Ему хотелось отмыться от чего-то грязного и неприятного, словно он нечаянно ступил в дерьмо. Бирман не обманул и выдал Рогозину на своем мониторе искаженное злобой лицо полковника ОБЭП. Показал он и картинку из квартиры прокурора Хачатурова, где краны состояли из чистого золота высочайшей пробы. Да и самого прокурора, который сидел в кресле своей роскошной квартиры и прятал лицо от камеры. Один следователь прокуратуры Низенков вел себя при задержании достойно, и его эмоций никто не увидел. Но все они не стоили душевных порывов, и Анатолий Васильевич до поры не мог понять радости полковника, пока тот не пригласил его к себе в кабинет.
- Садись, Толя. Ты не представляешь, какой камень упал с моей души. Ты думаешь, я за себя радуюсь! Нет, милый, я радуюсь за нас всех - и тебя, в первую очередь. Эту операцию держал под контролем президент. Завтра меня везут в его загородную резиденцию для отчета. Он очень близко к сердцу принимает нашу работу. Ведь это он объявил войну коррупции, и ждет от нас решительных действий. Когда ты выказал желание тянуть с арестом Чуменко, хотя основания брать его были, я упрашивал руководство дать тебе возможность довести операцию до конца, и поручился за ее успешный исход. Теперь ты понимаешь, в каком напряжении я жил последние дни. Это мне уже не по возрасту.
- И еще отпустили меня в Германию?!
- Как я мог тебя не отпустить?! Ты хоть Штромову видел?
- Я не стал с ней встречаться.
- Она не захотела?
- Скорее, я уклонился…
- Потеряешь хорошую женщину…
- Она возвращается в Москву.
- Когда?
- Завтра.
- И ты ее встретишь?
- У меня ключи от ее квартиры…
- Да ты просто Синяя борода. Ну, что же, мужик в твоем возрасте один в поле не воин. Поздравляю.
- Спасибо.
- У меня к тебе предложение.
- Слушаю вас, Дмитрий Николаевич.
- Давай пообедаем у меня дома в воскресенье. Поскольку в субботу меня повезут в резиденцию, думаю, нам будет, о чем поговорить.
- Спасибо, Дмитрий Николаевич, но мне бы не хотелось в первый день приезда оставлять Катерину одну.
- Я и приглашаю вас вместе. Гусев хоть и старик, но общество красивой молодой дамы ему вовсе не в тягость.
- А как же наша конспирация?
- Не говори ей, кто я. Мало ли у тебя друзей.
Она же еще слабо знакома с твоим окружением. Представишь меня твоим старым приятелем. Вот и все. А поговорить наедине мы возможность найдем.
- Тогда я с удовольствием.
- Вот и прекрасно. Давай, ну скажем, в два часа? Вас обоих устроит?
- Договорились.
- И не распространяйся об этом в подразделении. О моем визите к президенту им знать не надо.
- Товарищ полковник, обижаете…
- Не красна девица, переживешь… – Гусев хотел еще что-то добавить, но на его столе зазвонил телефон. Полковник поднял трубку: - Слушаю. Конечно, можешь. Операция закончена и они нам больше не нужны. Когда? Примерно в десять тридцать. Хорошо, Валериан, он как раз рядом. Я ему скажу. – И закончив короткий разговор, пристально посмотрел в глаза Рогозину: – Звонил Лагутин. Ты ему срочно нужен, и он зол, как сто чертей. Катись на Петровку и разбирайся с ним сам.
- А в чем дело?
- Он тебе все скажет, можешь не сомневаться.
Рогозин посмотрел на часы. Стрелки показывали десять минут пятого. Он вернулся в свой кабинет, пожал руку компьютерному гению и вышел на улицу. В это время суток ездить по Москве врагу не пожелаешь. Но подполковник чувствовал себя выжатым и сел в машину. Не успел тронуть с места, зазвонил мобильный.
- Отец, они такие классные! Ты даже себе не представляешь.
- Ты о ком, сынок? – В голове Анатолия Васильевича ничего, кроме мыслей о завершенной операции, не осталось. И звонок сына как бы возвращал его к нормальной жизни. Но это возвращение давалось ему трудно.
- Отец, ну я же тебе говорил, что у Гали трое. Так я сейчас в Воронеже, и они все со мной. Мы уже подружились. Так что ты у меня теперь дедушка. Гордись - сразу три внука!
Анатолий Васильевич тут же вспомнил свой последний разговор с сыном:
- Я так понимаю, ты принял решение?
- Да, отец. Мы с Галей поженимся. А дети у нее классные.
- Не у нее, а у вас. – Поправил чадо папаша: - Ну, что же, я тебя от всей души поздравляю. Мне кажется, решение ты принял верное.
- Спасибо, отец. В понедельник мы все вместе вернемся в Москву. Мы решили жить у бабушки. Она согласна и очень рада. А когда приедем, я вас с Галей познакомлю.
- Надеюсь. Она же станет мне дочерью.
Поговорив с сыном, Анатолий Васильевич еще посидел в машине, переваривая новость. А по дороге пытался представить себя в роли дедушки, но ничего из этого не получилось. Зато не заметил, как подкатил к Управлению.
Пропуск ему был заказан. Анатолий Васильевич поднялся на второй этаж и постучал в кабинет. Завидев Рогозина, Валериан Афанасьевич чуть ли не заорал:
- Ты хоть представляешь, как меня подставил?!
- Я вас?! Каким образом?
- Ты уже забыл! А вот мне забыть не давали.
- Объясните, пожалуйста, в чем я провинился?
- Он еще спрашивает?! Я по его просьбе держу в нашем СИЗО тридцать уголовных авторитетов, а он даже не соблаговолил мне сообщить, что нужды в этом больше нет!
- Я вас просил придержать их до пятницы. Сегодня пятница, и вы можете делать с ними, что вам заблагорассудится.
Лагутин низко, по шутовски, поклонился:

---

- Спасибо за разрешение. Ты в курсе, разведчик, что в пятнице двадцать четыре часа. А каждый лишний час с этой братвой - год моего здоровья. Ты знаешь, что каждые пятнадцать минут звонили чуть ли не из Кремля. И звонили не мне, а начальству. Кто только за них не просил - министры, депутаты думы, даже из православного Синода. И после каждого звонка на ковер. Я чуть не потерял место. Думаешь, я за тебя отдувался?! Фигу с маслом. Я же понимаю, что это было нужно и Гусеву. А Дмитрий мой настоящий друг. Но я ему все же позвонил, и правильно сделал. Оказывается, мои голубчики вам перестали требоваться в десять тридцать утра. А я выпустил их пять минут назад. И все это время лежал стариковской грудью на амбразуре.
Рогозин совсем растерялся:
- Я с дуру подумал, что сделал вам доброе дело. Вы же взяли своего Стрема.
- Доброе дело… Да если бы его на этом теплоходе не оказалась, я бы уже вчера летел с работы, как мяч от ноги Аршавина.
Анатолий Васильевич продолжал пребывать в недоумении:
- Я ничего не понимаю. Вы задержали известных воров. Двое суток вы вполне могли держать их в камере, не объясняя причин. Ведь они не раз судимы, и такой сбор бандитов уже опасность для общества.
Лагутин без сил опустился в кресло. Наивность Рогозина его поражала:
- Толя, ты же работаешь в спецслужбе, а рассуждаешь, как провинциальная институтка. В нашей стране уголовный авторитет - это большой государственный человек. Каждый из задержанных мной бандитов может решить вопрос такого масштаба, что иному министру не снится. Это богатые, очень влиятельные люди. И стоять у них на пути опасно. Неужели ты этого еще не понял?!
Рогозин тоже опустился в кресло:
- Простите меня, Валериан Афанасьевич. Я действительно не представлял последствия своей просьбы. Но вы-то знали, зачем согласились?
- Господи, да я давно мечтаю упечь их за решетку. Так попробуй, подберись. А тут они все вместе. Хоть пугнуть можно, и то душу отвел. Я же не за это на тебя зол. Зачем не позвонил в десять тридцать и не дал отмашку?! Вот в чем твоя вина. Понял?
- Теперь понял. Это, конечно, я дал маху. Понимаете, операция продолжалась, и все остальное из головы вон. Больше не буду. Накажите, если виноват.
- Чудак! В угол тебя, что ли, поставить. Ты уже пенсию от государства получаешь, пора кое-что понимать. Ладно, иди и в следующий раз думай, что делаешь.
Рогозин поднялся, но к двери не пошел:
- Валериан Афанасьевич, в голове не укладывается, как могут эти уголовные ублюдки решать дела государственного масштаба?
Лагутин тяжело вздохнул:
- Хочешь, чтобы я после всего, что ты мне устроил, еще ликбез с тобой провел?
- Сделайте одолжение. Мне же по работе придется с этим сталкиваться.
Полковник хмыкнул, изобразил на лице нечто вроде улыбки и заговорил тоном учителя начальных классов:
- Тогда придумаем ситуацию. К примеру, ты министр легкой промышленности. В Иваново, городе невест, ткацкая фабрика в полной жопе, потому что ее хозяин раньше этим бизнесом не занимался, а прикупил, чтобы вложить деньги. В результате рабочие без зарплаты, государство без налогов и назревает трудовой конфликт. Это значит, что через несколько дней тебя вызовет Путин и вломит. А ты знаешь, что эту фабрику не прочь купить бизнесмен, который ее из дерьма вытянет. Назовем его Васей. Но владелец, назовем его Геной, продавать не хочет – это же его частная собственность. И вот ты, министр легкой промышленности, звонишь такому Стрему и говоришь ему «Витя, есть проблема, слетаешь со мной в Иваново?». Стрем не откажется, ведь делать ничего не надо. Им, ворам в законе, работать западло. Ты берешь бизнесмена Васю и едешь в Иваново к Гене, а с тобой Стрем. Отказать министру в свидании Гена не может. Вы устраиваете переговоры. Стрем сидит рядом и молчит. Говоришь ты, и говоришь Гене - твоя фабрика в жопе, я советую тебе продать ее Васе, а Стрем молчит. Но Гена понимает: откажи он тебе, и смертный приговор ему подписан. Думаешь, бизнесменов отстреливают просто так? Нет, мил человек. Они не обратили внимания, что на переговорах сидел Стрем. А другим будет наука, и они на Стрема внимание обратят. Хочешь, чтоб тебя не кинули, бери с собой Стремов. Вот и вся песня. И потому они всем нужны и всем дороги. В России суды не работают, эту нишу заняли уголовные авторитеты. Врубился?
- Не совсем. А Стрему какой интерес тащиться со мной в Иваново?
- Хороший вопрос, Рогозин. У Стрема интерес есть. Вася и Гена заключат с ним официальный договор о посреднических услугах и отвалят пять процентов от сделки. Если завод стоит сто миллионов долларов, ты легко посчитаешь интерес Стрема. Ему лучше всех, он ничего не делает, ни за что не отвечает, а бабок полно. Он, конечно, отстегнет в воровской общак, но и себя не обидит. Теперь ясно?
Рогозин схему понял, но принять не мог:
- Это же дикость!?
- Тебя с коррупцией бороться президент поставил, вот и разбирайся. А мне моих урок, тех, кто за стольник людей в подворотнях мочат, вполне хватит. Вот так, мил человек.
Анатолий Васильевич вышел из Управления, но к машине не пошел, перешел улицу и побрел по саду Эрмитаж. Ликбез Лагутина произвел на него сильное впечатление. Если полковник с Петровки вынужден расшаркиваться с криминальными подонками, то в какой стране он, Рогозин, живет? Неужели это его родина? И ответ напрашивался один – да, это его Россия. Если он сам и ему подобные не рискнут, как на войне, своими жизнями, чтобы ее очистить, она останется такой же или станет еще хуже.

******

Дочку Катерина оставила на дядю, пообещав Марине забрать ее, как только разберется с делами. И отчасти это было так – вдова решила воспользоваться советом Сосновского и встретиться с кредитором мужа. Она даже внутренне подготовила себя расплатиться всем, что Олег ей оставил. Но главная причина, по которой она летела в Москву, хотя женщина даже себе в этом не признавалась, заключалась в Рогозине.
Катерина и до посещения полиции о нем вспоминала часто. Не раз порывалась ему позвонить, но в самый последний момент ее что-то удерживало. Возможно, память о погибшем муже, возможно, неловкость от того, что она так быстро его забыла. Даже не забыла, а делит мысли о нем с мыслями о другом.
Рогозин ничем не напоминал Штромова. Это был совсем другой тип мужчины. Такого спокойствия и уверенности, что тебя защитят, она до знакомства с Анатолием Васильевичем не испытывала. Да и слово «защитник» до встречи с ним воспринимала как-то книжно. А тут ей открылся его простой и истинный смысл. И захотелось быть рядом. Это желание постепенно вытеснило все остальные. Передав ему через Курта Верхарда ключи от квартиры и письмо, практически с признанием в любви, терзалась сомнениями, как он это воспримет? Но его голос, его реакция на ее звонок рассеяли все сомнения. Катерина поняла, что и она ему не безразлична.
Но что их ждет? Завидной невестой ее никак не назовешь. У нее три миллиона долга и дочь, которую надо еще долго растить. Как он ко всему этому отнесется? Катя твердо намерилась ничего не скрывать и все выложить начистоту. Но это все крутилось в ее голове, в ее мыслях, а сердце кричало «хочу к нему». И она решила довериться сердцу.
Москва, после рассудительного и степенного Кельна, обрушилась на нее, как необузданная стихия. Бесконечные пробки, толпы беспорядочно бегущих людей, которым до лампочки сигналы светофоров и правила дорожного движения, русская речь вокруг. Катерина смотрела из окна машины на свой родной город и, чем ближе подъезжала к дому, тем больше волновалось. Да, Рогозин ее звонку обрадовался. Но как он воспринял ее приглашение? Ждет ли он ее или она приедет в пустой дом?
Выбравшись из такси, подняла голову и посмотрела на свои окна. Четыре из шести окон ее квартиры выходили на улицу. Все они оставались темными, и ей сразу стало грустно и стыдно. Почему он не пришел? Опять поскромничал, или… Но это «или» ей даже не хотелось формулировать.
Катерина вошла в подъезд, поднялась на лифте до своего этажа, достала из сумочки запасной комплект ключей, тяжело вздохнула, открыла дверь и ощутила прекрасный аромат. Включив свет в прихожей, сразу увидела огромный букет роз. Цветы стояли в вазе на полке возле вешалки. Оставив дорожную сумку, сбросила туфли и шагнула в гостиную. На столе тоже увидела цветы, и опять розы. Огромный букет, только не белых, а темно-красных. А потом заметила Рогозина. Анатолий Васильевич тихо спал на диванчике, подложив ладошки под щеку. Она невольно улыбнулась, и на цыпочках, чтобы не шуметь, прошла на кухню. Розы благоухали и там. Столик был сервирован на двоих, и все сияло чистотой. На плите что-то стояло, накрытое полотенцем. Оказалась кастрюля с еще теплой картошкой и рядом курица-гриль. Катерина вошла в спальню, переоделась в халат и пошла принимать душ. Из ванной вышла посвежевшей и счастливой. Вернулась в гостиную, села в кресло и смотрела, как он спит. Ей опять стало так же легко и спокойно, как при их первой встрече. Рогозин открыл глаза, и тут же сел.
- Давно приехала?
- Минут сорок назад.
- Почему сразу не разбудила?
- Ты так сладко спал…
- Не слышал, как ты вошла. Теряю бдительность, что для разведчика не простительно, - он говорил с ней так, будто она не прилетела из Германии, а отлучилась на полчаса в соседний магазин.
- Если бы вошел враг, ты бы проснулся. Но я тебе не враг.
- Конечно, не враг. Ты мой начальник, и я докладываю: полковник ОБЭП, ограбивший твоего мужа, арестован. По завершению следствия все похищенные товары тебе возвратят. А за то, что уже реализовано, вернут деньги.
- Здорово! Но почему я твой начальник?
- У офицеров так принято. Жена - всегда начальник.
- Жена?
- А ты против?
- Как я смогу быть против? Я тебя люблю.
- Знаешь, самое удивительное, что я тебя тоже.
Она присела к нему на диван и погладила по голове:
- Какой же ты хороший…

---

- А это мы сейчас проверим, – ответил Рогозин и прижал Катерину к себе.

******

Подполковник никогда раньше в доме Дмитрия Николаевича не бывал. И получив приглашение на обед вместе с Катей, он немного волновался. Гусев был женат. Он жил в крепком долгом браке, но о жене полковник никогда не рассказывал, как и вообще о своей личной жизни. Поэтому о вкусах хозяйки Анатолий Васильевич не имел ни малейшего представления. Но они решили с Катей, что цветы любой женщине приятны, а бутылка хорошего алкоголя хозяину не повредит. Если не выпьет сам, отвезет в бар Баковки, что однажды на глазах Рогозина и проделал. С военной точностью, ровно в два часа дня, Анатолий Васильевич позвонил в дверь. Дмитрий Николаевич жил в высотном доме на площади Восстания. Для теперешнего поколения дом выглядел старомодным и немного бестолковым. Шикарные лестницы, огромные вестибюли и довольно тесные квартирки с маленькими кухнями.
Гусев сам распахнул дверь, вытер о фартук руки и поздоровался сначала с Катериной, а потом с Рогозиным.
- Прошу прощения за мой прозаический наряд, но гуся с яблоками я готовлю сам. Своей бабке не доверяю. Проходите, пожалуйста, и знакомьтесь – Вера Андреевна Гусева, моя супруга, мой командир, и мой ребенок. Все в одном небольшом лице.
Вера Андреевна возникла в прихожей как тень и тихо улыбнулась. По этой улыбке Рогозин сразу понял, что рядом с его начальником надежный и сдержанный человек, переживший всякое. Бабкой Веру Андреевну назвать мог только муж. Было видно, что она не девочка. Но к гостям вышла подтянутая пожилая женщина, ни на минуту не забывавшая о своем женском начале. От прически до скромного, но безупречного с точки зрения вкуса платье, она оставалась красивой представительницей прекрасного пола. Радушно, но без экзальтации, поблагодарила гостей за цветы и тут же растворилась с букетом где-то в квартире.
Гусев провел гостей к столу, что супруги накрыли в гостиной и, извинившись за свое поведение, поспешил на кухню. Анатолий Васильевич с Катериной уселись за стол и с интересом оглядели комнату. Ничего лишнего и ничего показного. Румынскую стенку начала семидесятых хозяева заняли книгами. Ни безделушек, ни хрустальных ваз, ни кубинских крокодильчиков.
На стене несколько фотографий одного и того же человека. Фоторепортаж отслеживал его образ от ребенка до молодого мужчины. На одной из них с карточки смотрел молодой десантник. Рогозин догадался, что это фото запечатлело самую взрослую фазу юноши.
Гусев и его супруга явились вместе с двумя подносами. Выставив на стол фарфоровую гусятницу с уже разделанной птицей, Дмитрий Николаевич помог жене расставить закуски с ее подноса. Затем сбросил фартук и уселся сам. Вера Андреевна постояла немного, окинула хозяйским оком стол и уселась рядом с ним.
- Закусок у нас достаточно, но я предлагаю начать с гуся, пока он горячий. Как вы понимаете, в доме Гусева гусь фирменное блюдо. А налопаетесь закусок, на него места не хватит. Так что прошу. Анатолий, ухаживай за своей женой.
Рогозин с Катей переглянулись, и она взяла инициативу на себя:
- Как я догадываюсь, у военных принято, чтобы жены за ними ухаживали. И я ничего против не имею.
Гусев сам налил дамам вина, а гостю и себе водки.
- Ну, дамы, господа, первый тост, хоть это и не по-гусарски, не за прекрасных дам, а за успешное завершение операции, и за ее руководителя, подполковника Рогозина.
Анатолий Васильевич смутился:
- Тогда уже надо пить за вас, или уж за все подразделение.
- А это не последняя рюмка, которую я сегодня поднимаю, – предупредил хозяин и добавил: - И вообще, со старшими по званию не спорят.
- Слушаюсь, товарищ полковник.
- Так-то лучше, – Улыбнулся Гусев, поднимая рюмку.
Все чокнулись, но перед тем как выпить, Вера Андреевна тихо сказала Катерине:
- Наверное, муж прав. Но к нам, женам, это не относится. Звание «жена» выше любого генеральского, во всяком случае, в своем доме. И знай, работать женами таких мужей, как наши, потяжелей иной каторги. Никогда не знаешь, что с мужем завтра. Никогда не можешь строить планы на будущее. И всегда ждать. Поэтому мы свое командное звание заслужили. Запомни это, девочка.
- Запомню, Вера Андреевна. А этот юноша на фотографиях, ваш сын?
- Да, это Коля. Его убили в первую чеченскую кампанию, – ответила хозяйка.
Катерина смутилась:
- Простите, если огорчила вас вопросом.
- Я жена и мать военных мужчин. Меня таким вопросом огорчить нельзя. Сыном мы с Димой гордимся, и будем помнить его всегда.
- Дмитрий Николаевич, а вы мне никогда не говорили об этом. Почему? – Спросил Рогозин.
- Это наше горе, и мы им ни с кем не делимся. Катерина спросила, жена ответила, – пояснил семейную позицию Гусев, давая понять, что тема исчерпана. Но чтобы не оставлять гостей в тягостном смущении, тут же заговорил о другом: - Давайте решать, что подарим Виктории и Александру на свадьбу? Я предлагаю сделать один подарок от нас всех. Но такой, чтобы он принес им радость и пользу надолго. Подполковник Рябинин и Наум Бирман с этим согласны, а вы?
- Мы не возражаем, правда, Катюш?
- Александра я не знаю, а Вика замечательная девушка. С удовольствием приму любое участие в подарке.
Они стали гадать, что лучше подарить молодым. И все, кроме Рогозина, очень этим увлеклись. Анатолий Васильевич понимал, что полковник при дамах о главном не скажет. Он был уверен, что Гусев позвал его в гости, чтобы поделиться впечатлением от встречи с президентом. Но пока время не пришло. И вот, после третьего тоста, Дмитрий Николаевич предложил Рогозину перекур на кухне:
- Я курю теперь крайне редко, но сегодня от одной папиросы бы не отказался - и обратился к жене: - Вера, ты разрешишь?
- Знаешь мою слабость. Ты единственный мужчина, которому я ни в чем не могу отказать. Вот и пользуешься. Кури, черт с тобой, только одну.
Мужчины перешли на кухню. В правом ящике буфета у Гусева хранилась целая коллекция папирос, сигарет и трубочного табака. Он предложил Рогозину выбор, а сам вынул из пачки «Казбека» одну папиросу и долго разминал ее в руках, затем сплющил пальцами мундштук папиросы и бросил ее себе в зубы. Рогозин выбрал сигареты Кент, и они закурили.
- Должен тебе сказать, что я до сих пор под впечатлением от встречи. – Произнес Гусев, выпустив тонкую струйку табачного дыма.
- Не ругал?
- Наоборот, поздравил с успехом. Разрешил обращаться за любой помощью.
- О преступниках говорил?
- Больше всего его возмутили золотые краны в сортире прокурора. Что при обыске у Хачатурова нашли пять миллионов долларов, его не так тронуло. А вот краны взбесили.
- А наш главный фигурант, полковник ОБЭП?
- Чуменко он даже упоминать не стал. Ему было противно. – Гусев затушил папиросу в пепельнице и достал другую: - Знаешь, Толя, мне после этого визита стало немного страшно…
- Вам страшно? – Переспросил Рогозин: - Мне казалось, вас никто не в силах напугать.
- Я тоже так думал. Понимаешь, сынок, нами руководит образованный, интеллигентный мальчик из хорошей семьи. Он мне в сыновья годится, поэтому я имею право так говорить. С человеческой низостью он по прежней жизни сталкивался очень редко, и глубины падения людской души плохо себе представляет. Это здорово, что в Кремле такой чистый и порядочный человек. Но если мы ему не поможем, он эту страну не вытянет. А помощников у него пока немного.
- Он же не один. С ним Путин.
- Владимир Владимирович прошел хорошую школу и на борцовском тотеме, и в жизни. За ним питерский двор. Это прекрасный университет. Но и его подставляют. Я считаю, что таких, как полковник Чуменко, надо судить как изменников родины. Они предают страну, власть, которая доверила им высокие посты, каждого из нас. А предателей всегда наказывают строго.
- Я с вами согласен. Но, увы, это не от нас зависит.
- И от нас тоже. Но беседовать я с тобой хотел не об этом. – Дмитрий Николаевич смял вторую папиросу, не закуривая, и бросил ее в пепельницу: - Он меня спросил, готовлю ли я себе замену, если решу уйти на отдых? Я назвал тебя.
- Меня?!
- А что тебя удивляет? Ты еще молодой мужик. Только вошел в настоящую работу. Проявил себя молодцом. Думаю, справишься.
- А вам зачем уходить?
- Чтобы не вынесли. Уходить надо своими ногами, и без старческого маразма. Так что готовься.
- Вы меня сильно озадачили, – признался заместитель начальника подразделения.
- Не разводи инфантильность. Страной правят мужики моложе тебя, а ты «озадачил». Кто, как не вы, взрослые, но еще молодые парни, должны тянуть страну? Мы же великая держава. Стыдно же за родину, которая превращается в третий мир, с привкусом латинов. Это в Мексике перестрелки с полицией и войны бандитов в порядке вещей. А у нас, когда каждый день отстреливают бизнесменов или доводят их до петли, это позор. В общем, не разводи слюни, и думай. Тебе теперь грех в кусты. С тобой рядом такая женщина! Поставь в церкви свечку, чтобы Бог не сомневался в твоей благодарности, а ей дай возможность тобою гордиться.
Рогозин улыбнулся:
- Это правда. С Катей я счастлив.
- Это видно невооруженным глазом. А счастье, сынок, надо отрабатывать.
- Я постараюсь.
- Надеюсь. А сейчас вернемся к дамам, а то они начнут обижаться.
Чтобы не утомлять хозяев, Рогозин, после перекура на кухне, порывался откланяться. Но Вера Андреевна гостей без чая не отпустила. Было заметно, что общество Катерины ей приятно, и это не могло Анатолия Васильевича не радовать. Ведь в «люди» в таком составе он выходил впервые.
Провожая гостей до прихожей, Вера Андреевна еще раз открыто продемонстрировала Катерине свою симпатию:
- Вы оба мне понравились, и будьте любезны у нас бывать, а ты, Катя, забегай ко мне запросто, поболтать со старухой. Дочки у меня никогда не было, а бабьего опыта скопила воз. Надо же делиться.

---

Чтобы иметь возможность пропустить рюмку-другую, Рогозин свой казенный автомобиль брать не стал. Они с Катериной остановили частника. И теперь, на обратном пути, решили немного пройтись пешком. Катя взяла Рогозина под руку и легонько к нему прижалась:
- Славный дед, да и Вера Андреевна - женщина настоящая. Вообще, они люди. Таких теперь не часто встретишь. Откуда ты их знаешь?
- Веру Андреевну, как и ты, вижу впервые, а с Дмитрием Николаевичем пришлось пересечься не так давно. Знаешь, Катя, давай договоримся. Я не всегда смогу отвечать на твои вопросы. Не потому, что не хочу, а потому, что не имею права. Если ты задашь вопрос, а я отвечу «спроси что-нибудь попроще», значит, это тот случай. Договорились?
- Договорились. Ты у меня работаешь шпионом?
- Спроси что-нибудь попроще…
Катя замолчала, и они прошагали квартал, не говоря ни слова. Но так долго Катерине молчать было трудно, и она опять спросила:
- О чем ты думаешь? Или снова не туда?
- Туда. Веришь, Катюша, я думал, что в свои сорок пять я уже старик. Так сказать, военный пенсионер. А оказывается, я снова в начале пути.
- Потому, что меня встретил?
- И поэтому тоже, - и Рогозин притянул ее к себе и крепко поцеловал.

КОНЕЦ