Сайт писателя
Андрея Анисимова

Но самым большим кошмаром после ее ареста, становилась бы судьба дочери. Девочку, как буржуйского ребенка, ждал специнтернат, а проще говоря, тюрьма для малолетних. Выход оставался один – замужество. И она вышла замуж за Сергея Платоновича Маркелова, художника по тканям, который тесно сотрудничал с властными структурами, помогая налаживать легкую промышленность в Советской России. Работал и с Алексеем Николаевичем Косыгиным, который в то время возглавлял одну из крупнейших текстильных фабрик. От Маркелова она не скрывала, что за него выходит замуж по необходимости, и поставила условие, что тот, пользуясь своими связями, вытащит ее бывшего мужа из Соловецкого лагеря. Сергей Платонович, страстно влюбленный в бабушку, на все условия согласился. Освободить деда совсем не удалось, но из лагеря Арташеса Ивановича выпустили. Зону заменили на «вольное поселение» на тех же Соловках, уехать с острова дед не мог. Бабушка, уже взяв фамилию нового мужа, еженедельно посылала прежнему посылки с провиантом. В условие брака входило и удочерение моей мамы. Так она из Веры Арташесовны Тер-Акоповой превратилась в Веру Сергеевну Маркелову, а Сергей Платонович через много лет стал моим неродным дедом. И надо отдать ему должное, мужик он был замечательный. Родился он в семье мельника двенадцатым ребенком. Закончив гимназию с отличием, получил право учиться за границей. Высшее образование получил в Италии, за государственный счет. Царская Россия давала талантливым ребятам такую возможность. По профессии Маркелов художник по текстилю. Этот его диплом пригодился и советской власти. Мельник, хоть и не батрак, но вроде и не буржуй. А одними кухарками страну не поднимешь.
Связи нового мужа бабушку от ареста не спасли. Его самого вскоре арестовали. А у бабушки после ареста снова провели конфискацию. Несколько картин и всю мебель вывезли. В комнаты въехали новые жильцы. Когда описывали вещи, стал вопрос, чьи шкафы с антикварной бронзой и фарфором стоят в коридоре. Новый бабушкин сосед, начальник районной милиции, заверил, что это имущество его. Своим заявлением он спас жизнь моей маме и Ефросинье Тихоновне, которая осталась с девочкой одна. Впоследствии продавая безделушки в ТОРГСИНе (нечто вроде совковой «Березки») нянька с мамой получали чеки, обеспеченные валютой, а на них даже в голодные двадцатые продавались не только нормальные продукты, но и деликатесы. Мама называла имя и фамилию благородного соседа, но я по молодой дури не запомнил. Конечно, этого человека давно нет в живых, но его родственники, скорее всего существуют. И было бы здорово им сообщить, каким благородством обладал их предок. Я знаю, что он прошел гражданскую войну и буржуям симпатизировать не мог. Но чисто человеческая порядочность не позволила ему обречь осиротевшего ребенка на голодную смерть. На улицу маму с нянькой не выгнали, помогло происхождение Ефросиньи Тихоновны и ее социальный статус «угнетенной» прислуги. Им в той же квартире выделили шестиметровую комнату при кухне. Такие комнатки имелись во всех барских московских квартирах, и строили их при кухнях именно для прислуги.
Теперь, когда оба родителя мамы оказались за решеткой, маленькой маме пришлось им помогать. Условия жизни Неонилы Александровны и Арташеса Ивановича в заключении разнились. Дед вызывал даже у своих палачей подобие симпатии, а бабушка вызывала у них ярость. При первом допросе она попросила следователя не сидеть развалившись, когда дама стоит. А на его хамский ответ запустила в него чернильницей. После этого ждать снисхождения не приходилось. Получив десять лет лагерей, ее отправили по этапу на те же Соловки, а в качестве мести за барское поведение впихнули в вагон с мужиками-уголовниками.Дед прожил на вольном поселении в Соловках чуть больше года и умер от сердечного приступа. С ним власти лагеря зверств не проделывали. Его и там по совершенно непостижимым причинам как-то выделяли среди заключенных. Но что творили с другими, он видел, и сердце его не выдержало. На момент смерти ему не исполнилось и пятидесяти.
Мама с двенадцати лет, продавая безделушки, возила родителям еду и необходимые вещи. Выглядела она старше, но паспорта, естественно, у неё еще не было, что казалось подозрительным и ее часто задерживали, но больших неприятностей от работников НКВД она не имела. Ее даже пускали на территорию лагеря для свиданий с мамой. Однажды, не застав бабушку в бараке, мама пошла искать ее по всей территории. Тогда она и увидела обледеневшие трупы. И не только увидела, но с ужасом разглядывала каждый, боясь обнаружить в одном из них собственную мать. Но в Соловках Неонила Александровна не погибла. Она сменила много лагерей, и в тридцать седьмом году по новому сфабрикованному делу ее расстреляли в Карелии под Медвежьегорском. На момент расстрела ей было 43 года.
Уже в заключении Неонила Александровна обучилась на медика и сама сделала несколько ампутаций заключенным товарищам. Необходимость в этом возникала часто из-за постоянных обморожений конечностей. Судили ее второй раз по навету соседки по бараку, бывшей крестьянки, отбывавшей десятилетний срок за воровство картофельного клубня с колхозного поля. Навет был инсценирован лагерным начальством, поскольку выпускать на волю вдову бывшего нефтепромышленника чекисты не собирались. В конце перестройки мне на Лубянке дали прочитать стенограммы допросов бабушки. Из них совершенно ясно, что чекисты подозревали, что Нобель с ней все же расплатился. Несуществующие франки стали причиной жутких пыток и издевательств, выпавших на долю бабушки.
Сергей Платонович Маркелов как мог, опекал падчерицу, но живя в Ленинграде, уделять ей много внимания не имел возможности. В тридцатом году его арестовали по «делу Промпартии». Через год вышел на волю, почти полностью парализованный. От него требовали назвать имена соучастников промышленного заговора. Маркелов не назвал ни одной фамилии даже под пытками. Его дело развалилось. Сыграла роль и просьба Косыгина, который уже воглавлял ленинградский Совнарком. Несколько лет Маркелов не мог найти работы, поскольку реабилитирован тогда не был. И до 1945 года перебивался случайными заработками как художник по текстилю. После войны, с подачи Алексея Николаевича Косыгина, Маркелова назначили директором возрожденной «Строгановки».
В те годы прикладное художественное училище находилось неподалеку от трех вокзалов на Большой Спасской улице. Дед Маркелов часто брал меня к себе в училище, поскольку его квартира располагалась в одном здании с аудиториями. Присылал он за мной персональную «Эмку». И я помню, что сидя рядом с водителем, видел только крыши. Не раз я у него жил подолгу. Несколько месяцев, пока безнадежно больная Ефросинья Тихоновна умирала, я провел у Сергея Платоновича на Спасской. Свободно разгуливал по классам, смотрел, как студенты рисуют обнаженную натуру и всюду совал нос. На меня, как внука директора, внимания никто не обращал. В начале шестидесятых Маркелову предложили или вступить в партию, или переехать в Ленинград и принять директорство над Мухинским училищем. Сергей Платонович выбрал Ленинград и в партию так и не вступил. В Ленинграде его и прохоронили. http://nekropol-spb.ru/main/cemeteries/novo-volkovskoe/markelov-sergey-platonovich/
Отношения с ним у нас были прекрасные. Он снисходительно относился к моему шалапайству, и когда меня исключали из очередного учебного заведения, заочно зачислял меня в свой институт. В Мухинском я никогда не учился, но формально был два раза в его студентах. Когда мои родители разошлись, Сергей Платонович помогал маме меня растить. Но виделись мы уже не часто, только когда он по делам приезжал в Москву.
Сергей Платонович еще два раза женился, и каждый раз на оперной певице. При этом он был в числе тех немногих, что поддерживал маму, и не отказался от своего странного отцовства, рискуя навлечь на себя немилость властей. После ареста моей бабушки Неонилы Александровны и деда Арташеса Ивановича общаться с их дочерью бывшие друзья дома опасались и переходили на другую сторону улицы. И кроме Сергея Платоновича, лишь два друга Арташеса Ивановича опекали осиротевшую маму, подкармливали ее и принимали у себя как родную. Это семья Зелинских и Василия Алексеевича Смирнова. Так получилось, что Смирнов женился на Елене Николаевне Анисимовой, у которой уже был сын Юра, и растил его как своего ребенка. Мама в детстве часто у них гостила, где и подружилась с Юрой, через много лет ставшим моим отцом. Вот и получается, что я обязан своим рождением лошадкам, которые когда-то давно сдружили купца и нефтепромышленника.