Сайт писателя
Андрея Анисимова

После диснеевских «Трех поросятах» хрюшка стала моим как бы талисманом. Я рисовал ее в художественной школе на уроках в тетрадках математики и русского языка, позже на лекциях по «марксизму-ленинизму», затем написал о ней собственную сказку и даже начертил на ступеньках своего эстонского дома, пока бетон не застыл. Теперь она там навечно. Но никакой существенной роли свин в моей судьбе не сыграл. Что нельзя сказать о лошади. Но обо всем по порядку…
Происхождение у меня стопроцентно буржуйское. По маминой линии предки владели нефтяными скважинами, по отцовской – угольными шахтами. А национальность свою я назвать и вовсе не могу, кровь стольких этносов смешалась в моем организме, что нет смысла искать определяющую. Судьба всех моих дедушек и бабушек печальна. А маминых родителей по-настоящему трагична.

С них и начну. Дед мой Арташес Иванович Тер-Акопов родом из бакинских армян, в конце 19 века перебравшихся в Москву. Единственная сохранившаяся могила по материнской линии - могила прадеда – Ивана Тер-Акопова на армянском кладбище в Москве, что напротив Ваганьковского. Этот армянский род существовал несколько столетий. Далекий предок деда служил католикосом при царе Арташесе, и дедушку назвали в честь этого царя.
Бабушка Неонила Александровна, урожденная Шиповаленко, родилась в собственном поместье на Украине в Херсонской губернии. Ее отец, мой прадед Александр Григорьевич Шиповаленко, продавал пшеницу в Европу и, по рассказам матери, был буян и гуляка. С женой своей обращался жестоко, а детей имел больше десяти. И если сам прадед слыл чистокровным хохлом, то в его жене, то бишь моей прабабушке, генетический след оставили греки и, кажется, цыгане. Прабабушка, одаренный музыкант с дивным оперным голосом, заниматься любимым делом серьезно возможности не имела – рожала детей, для них и музицировала. Дочь свою и мою бабушку Неонилу Александровну наградила неотразимой внешностью и таким же дивным голосом. Но проку от этого было мало. Известный оперный педагог, к которому бабушка явилась заниматься вокалом, после прослушивания заключил – у вас голос соловья, а уши ослицы.
Получить какую-нибудь профессию она так и не смогла. В шестнадцать лет отец выдал ее замуж за сорокапятилетнего генерала Радкевича, которого государь послал в Скобелев (теперь Фергана) наместником Туркестана.

Бабушка отличалась удивительной красотой, и когда она катила в открытой пролетке с мужем, за ними бежала толпа узбеков. Охрана генерала разгоняла поклонников молодой жены плетками. Как складывались отношения супругов, у меня сведений нет, но долго юная генеральша семейной жизни на краю земли не выдержала. И сбежала от мужа со своей нянькой.
Еще до отъезда в Туркестан Неонила Александровна настояла, чтобы при ней оставалась женщина, что нянчила ее с рождения. Няньку звали Ефросиньей Тихоновной, родом она была из Одессы. Ефросинья Тихоновна потом успела понянчить не только мою мать, но и меня. Скончалась она от рака желудка, когда мне исполнилось шесть лет. По профессии она была кухаркой, готовила восхитительно и относилась к своему делу с большим пиететом. В день, когда нянька готовила борщ, делать что-либо другое она категорически отказывалась. Ее восклицание: «У меня борщ сегодня!» вошло в семейный фольклор.
Назад в Херсонщину из-за нрава Александра Григорьевича Шиповаленко беглянки вернуться не могли – убил бы обеих. Поэтому они отправились к няньке на родину, в Одессу. На что жила и чем занималась «соломенная вдовушка» до своего второго замужества, история умалчивает. Ефросинья Тихоновна о жизни бабушки в Одессе никому ничего не рассказывала. Рассказывала о том, как кормила Максима Горького на кухне, когда писатель в своих «хождениях в народ» развозил на тачке мешки с углем по домам состоятельных одесситов. Могу предположить, что Ефросинья Тихоновна достаточно умело использовала редкую красоту своей хозяйки на их общее благо. Домой в поместье бабушка так и не вернулась, хотя суровый папаша ее к тому времени после очередного загула почил в бозе, а на его поминках дети и жена на радостях пустились в пляс – так достал их домашний тиран.
В двадцать лет бабушка вышла замуж вторично, за моего деда нефтепромышленника Арташеса Тер-Акопова. Как проистекал их роман, не знаю, знаю только, что они познакомились на одесском ипподроме, где бабушка со своими богатыми поклонниками часто играла на тотализаторе. А дед, страстный лошадник, держал в Первопрестольной конюшню орловских рысаков и выставлял их на бега в разных городах Российской империи, в том числе и в Одессе.
После свадьбы Арташес Иванович привез молодую жену в Москву и прикупил для семейного гнездышка особняк на Поварской. Особняк этот мама мне не раз показывала. Там во дворе до сих пор над воротами конюшни сохранилась скульптурная голова лошади, которую дед лично заказал ваятелю. Конюшня эта при нем вмещала двух рысаков и коляску для личного выезда.
Красоту и породу лошади москвичи в те времена оценивали так же, как теперь оценивают марку автомобиля. Да и цена хорошей коняги от цены дорогого лимузина едва ли сильно отличалась. Молодежь и даже люди среднего возраста лошадь как транспорт не воспринимают. Я тоже московских кучеров и конные выезды не застал. Но в конце сороковых и в начале пятидесятых, когда я был совсем маленьким, при каждой подворотне в центре Москвы сохранялась чугунная тумба, к которой когда-то привязывали лошадей, если экипажу приходилось ждать, оставаясь без кучера. У нас в Гнездиковском переулке такая тумба имелась, и я даже на ней сидел. В начале двадцатого века фанатиков конного транспорта было не меньше, чем теперь автомобильного. Дед принадлежал к их числу. Нефтяными делами он не занимался, доверял управляющему, который сдавал его скважины в аренду Эммануэлю Нобелю, племяннику того самого Нобеля, чью премию присуждают и поныне. А все время посвящал лошадям.
Мама родилась уже в их особняке на Поварской. Дом обслуживала дюжина прислуги под руководством все той же Ефросиньи Тихоновны, которая, естественно, последовала в Москву за Неонилой Александровной. Статус главной начальницы немалой челяди она совмещала с должностью главной кухарки, и еще нянчила мою маму. Все свои обязанности исполняла, не теряя собственного достоинства, поскольку давно почитала себя не прислугой, а кем-то вроде родственницы. Приказчики шикарных магазинов, типа гастронома братьев Елисеевых, выносили ей в коляску корзины с покупками и низко кланялись. Это время стало для нее самым значимым, и она часто при мне о нем вспоминала. Мама всегда добавляла, что кланялись потому, что на чаевые Ефросинья Тихоновна не скупилась. Да и выезжала она за покупками на паре серых в яблоках рысаках, похожих как две капли воды. Выезд деда московские щеголи знали, и кухарка нефтепромышленника получала свою долю восхищенного внимания.
Был дед и одним из первых в Москве автовладельцев. У мамы долго хранилась фотография его водителя француза в крагах на фоне допотопного лимузина. Но, предпочитая своих красавцев-рысаков, на авто дед ездил редко и держал его больше для жены.
В восемнадцатом году особняк дедушки, как и его нефтяные скважины, большевики конфисковали. Пока нефтяные деньги еще оставались, Тер-Акоповы приобрели шестикомнатную квартиру на той же улице, в нее и переехали. Конфискация особняка происходила не столь варварски, как это случалось в дальнейшем, когда людей выгоняли на мороз в нижнем белье. Мебель и картины моим предкам-буржуям разрешили вывезти. Стены особняка украшали полотна великих мастеров. В детской комнате висел портрет старушки кисти Рембрандта, и мама во младенчестве долго его разглядывала, пока обнаружила на голове старушки чепчик. Дорогих безделушек из бронзы и фарфора было столько, что пришлось шкафы с ними выставлять в коридор новой квартиры. В скором времени это обстоятельство сыграло судьбоносную роль в жизни уже моей мамы. А когда Ильич объявил НЭП, бабушка на базе сохраненных картин и мебели открыла антикварный магазин.